Представление о России как об извечной «империи зла», которой требуется деколонизация, похоже, снова стало модным, причем в немалой степени благодаря продолжающейся агрессии России против Украины. На протяжении более двухсот лет народы и меньшинства, проживающие на ее огромной территории или в непосредственной близости от ее границ, имели возможность убедиться в правоте этой оценки на собственном опыте. Теперь и на Западе многие внезапно осознали реальность настойчивых, зачастую насильственно навязываемых иерархических претензий, лежащих в основе имперских замашек России. В последнее время все это породило дискуссию среди исследователей и наблюдателей по обе стороны Атлантики, участники которой предлагают самые разнообразные решения вопроса деколонизации России в диапазоне от критического взаимодействия до прямого расчленения страны, остающейся самым большим по размеру территории государством в мире.
Но такое восприятие России как всепобеждающей громадины имеет на Западе неоднозначную историю. Ее траектория колебалась вместе со взлетами и падениями во взаимоотношениях между Западом и Москвой после окончания холодной войны. В действительности до вторжения России в Грузию в 2008 году РФ редко называли империей. Более того, на протяжении большей части предшествующей вторжению истории она и сама не была вполне уверена в том, чем именно она является, и различные версии «России» — мультикультурная федерация, национальное государство и, да, империя, — большую часть времени соперничали друг с другом. Кроме того, многие на Западе были слишком преданы «либеральному» Борису Ельцину и слишком увлечены демонстративным энтузиазмом Владимира Путина в глобальной войне с терроризмом, чтобы принципиально противостоять жестоким и имперским по своей сути войнам в Чечне и косвенному вмешательству России во внутренние дела других стран и регионов, осуществляемому по принципу «разделяй и властвуй».
Из-за многочисленных проявлений российской агрессии по отношению к Украине, начавшихся в 2014 году, ситуация однозначно изменилась. В последнее время также усилились призывы к распаду РФ и самоопределению ее 83 международно признанных субъектов и свыше 190 этнических групп. К таким призывам, если они исходят от самих субъектов (что случается редко), следует относиться серьезно, как к части подлинного процесса деколонизации. Однако, когда эти призывы поддерживаются и продвигаются определенными западными акторами, к ним нужно подходить с известной долей осторожности и скептицизма, ведь какими бы благими намерениями они ни были вызваны, какими бы убедительными обоснованиями ни сопровождались, невозможно игнорировать роль корыстных интересов и идеологического рвения в искажении и инструментализации «деколонизации», отрывающих ее от первоначального освободительного посыла.
Действительно, история — в том числе та ее часть, что разворачивалась после окончания холодной войны, — знает множество случаев продвижения политических сил и использования меньшинств ради геополитического удобства или идеологического соответствия, а вовсе не из подлинных освободительных целей, сформулированных локально, собственными силами. Достаточно взглянуть на то, сколько было инвестировано ресурсов и возложено ложных надежд на сомнительных персонажей, вроде Ахмеда Чалаби, на ранних этапах войны в Ираке. Или взять, например, популярность в определенных неоконсервативных кругах похожей на культ маргинальной группы Народные моджахеды Ирана, или Муджахидин Хальк. Или вспомнить, как Запад внезапно бросил афганцев на произвол судьбы, или какой зыбкой была западная поддержка сирийских курдов. Подобных примеров множество. Подобная инструментализация меньшинств зачастую приводит к катастрофе из-за искаженного восприятия и просчетов, причем не в последнюю очередь для тех, кто как раз и должен был быть эмансипирован и деколонизирован.
То, что собой представляет Россия, лишь усугубляет проблему: многочисленные виды ее гибридности затрудняют любое прямолинейное применение «деколонизации» к ее особому опыту. Она (по-прежнему) является великой державой, но так никогда и не стала однозначной частью колониального Запада. Напротив, в своем советском обличье она решительно определяла себя через противостояние с имперскостью. Ее отношения с некоторыми внутренними меньшинствами — особенно на Северном Кавказе, но не только там, — по-прежнему несут в себе аспект колониальности в том смысле, что коренное население на периферии подчиняется расовой иерархии и, как и в западных переселенческих колониальных обществах, исторически подавлялось имперским центром при помощи миграций и геноцидов. С другой стороны, территориальная близость к Европе делает Россию более похожей на давно исчезнувшие европейские территориальные империи. К этому следует добавить тот факт, что Россия также сохраняет признаки национального государства: около 80% ее населения идентифицируют себя как этнические русские, а многие автономии, включая большинство автономий, отведенных нерусским титульным этническим группам, могут похвастаться солидным русским большинством или этническим плюрализмом.
Эта сложность российского внутреннего устройства вкупе с собственными интересами, которые преследует западное сообщество, помогает объяснить колебания в отношении Запада к России: на одном полюсе Россия принимается как легитимное образование в постимперском мире (когда маятник находится в этой точке, взаимоотношения между Россией и Западом находятся в фазе доброжелательности), а на другом полюсе — она отвергается как нелегитимная империя (и когда маятник качается в эту сторону, двусторонние отношения находятся в упадке). Добавим к этому тот немаловажный факт, что Советский Союз, предыдущее воплощение России, распался не из-за антиколониальной борьбы входящих в него субъектов, а, скорее, из-за внутренних системных противоречий. Этот структурно обусловленный крах не продемонстрировал самим русским наглядное желание бывших «младших братьев» освободиться от их доминирования. Единственное исключение здесь, пожалуй, это страны Балтии, которым удалось полностью деколонизировать себя от российского правления. Однако Москва так никогда и не потерпела всеобъемлющего поражения, которое можно было бы сравнить с поражением британцев в восстании Ганди или с разгромом колониальной Франции в алжирской войне в период деколонизации двух этих империй. «Величайшую геополитическую катастрофу века» можно свести к следующему объяснению: она стала результатом абстрактной, катастрофической силы природы, а не решительного сопротивления упрямых подданных империи.
Война в Украине, к сожалению, имеет важное значение для идентичности России как великой державы и в этом качестве символизирует долгожданное столкновение России как империи со своей собственной смертностью и с желанием народов, на которых она распространяет свои имперские претензии, идти своим путем. Война иллюстрирует один важный элемент деколонизации России, в котором, что немаловажно, Запад может сыграть свою важную роль: укрепление устойчивости и обороноспособности не только Украины, но и всех бывших советских республик, окружающих Российскую Федерацию, многие из которых уже находятся на пути к деколонизации. Эти общества должны показать Москве, что повернуть время вспять уже невозможно. Деколонизация должна начаться с суверенных государств Евразии, и поражение в явно имперской войне против одного из этих государств должно подтолкнуть Россию в этом направлении.
Но даже если вынести эту и без того непростую цель за скобки, следует отметить, что планы расчленения самой Российской Федерации опасны, и не в последнюю очередь для стран и народов, населяющих и окружающих РФ. Рушащиеся империи часто рискуют раздавить малые народы своим весом, и именно к этому может привести стремление расчленить Россию. Для «управляемого» расчленения потребуется военное поражение ядерной державы и усилия социальной инженерии на обширных территориях с сопротивляющимся этим усилиям большинством населения. Что касается неконтролируемого распада, то достаточно представить себе несколько «мини-россий» с собственными ядерными арсеналами, чтобы понять, что может произойти: аналог гражданской войны 1918−1920 гг., но с вооруженными до зубов «красными», «белыми» и «зелеными», в схватке между которыми, как в капкане, застрянут этнические меньшинства. Или Балканы 1990-х гг., но с куда большим масштабом насилия и геноцида. Как часто бывает в международных делах, следует быть осторожным в своих желаниях.
Вот почему важно рассматривать проблему «деколонизации» не с точки зрения России как территориального образования, а с точки зрения России как авторитарной, иерархической «вертикали власти». Россия нуждается не столько в физическом расчленении, сколько в изменении своего государственного устройства, которое должно изжить имперскость. Хотя при нынешнем путинском режиме такая трансформация маловероятна, последующие российские правительства вполне могут пересмотреть свои представления в свете неудачной колониальной авантюры и долгосрочной экономической и технологической маргинализации. И в 1917-м, и в 1991 году российская имперская махина была близка к тому, чтобы переосмыслить себя в более эгалитарных терминах. В следующий раз, когда события приведут к тому, что Россия начнет подвергать сомнению свое устройство, задача Запада и вразумленных русских, а также их внутренних и внешних субалтернов будет состоять в том, чтобы дать импульс к развитию и переменам в правильном направлении: к постимперскому мышлению и мировоззрению. И хорошо бы не спалить в собственном очистительном огне всю Евразию и весь мир.
