Полгода назад автор этой статьи написал текст, где описывал внутреннюю логику вызревания современного российского авторитаризма. Не пересматривая основную оценку происходящего сегодня в России, я бы хотел несколько более системно осмыслить события, предшествовавшие становлению рамок, в которых сейчас живет страна, а также попытаться понять, почему события развивались по известной всем траектории.
Начнем с истории.
Начало нового века подавляющее большинство российских граждан встретили в крайнем недовольстве от первого постсоветского десятилетия. Экономика развалилась, породив неустроенность и нищету, не говоря уже о появлении раздражавшего многих класса новейшей буржуазии. Ранее единая страна распалась на части, подняв волны переселенцев, разбив привычный уклад жизни миллионов семей и создав предпосылки для возникновения реваншистских и имперских настроений. Демократия не принесла ожидавшегося нового политического строя, подняв на поверхность людей, представлявших симбиоз бывшей номенклатуры и нового финансового олигархата. Все казалось зыбким, но при этом остро ощущалась невозможность разрушения сформировавшейся новой реальности: экономическое неравенство было не искоренить, правовое демократическое государство не построить, потерянную империю не воссоздать. Это ощущение во многом и стало основанием для нового порядка, в котором любое достижение воспринималось как чудо, а любое системное, но непосредственно не осязаемое и не применимое, благо не считалось особой ценностью.
Из этих ценностей самой бессмысленной с точки зрения россиян была возможность так или иначе участвовать в политике — начиная с выборов 1996 года людям последовательно указывали на их место, так что в целом многое было уже усвоено. Поэтому первым элементом «упорядочивания» системы стало уничтожение политического: было и наступление на федерализм через создание округов и назначение полпредов, а затем и отмену выборов губернаторов; и ограничения партийной жизни через отмену избирательных блоков, дополнительные требования к организации партий и повышение проходного барьера; и закрепление власти элитных групп через постоянные изменения избирательного законодательства и увеличение срока пребывания высших должностных лиц на своих постах. Обычно принято говорить, что все это стало возможным в 2000-е гг. на фоне огромных нефтяных доходов и бурного экономического роста, породивших знаменитый феномен «обмена колбасы на свободу». Но эту вроде бы очевидную связку стоит поставить под сомнение. С одной стороны, вся мировая практика говорит ровно об обратном: рост благосостояния повышает запрос на политическое участие, а в России все шло в противоположном направлении. С другой стороны, следует признать, что как таковые свободы в 2000-е гг. не слишком-то и сокращались для большинства граждан, а для большей их части даже расширялись. Поэтому правильнее говорить не о свободах как таковых, а именно о политике, возможности в которой стремительно сокращались, — причем никакого значимого изменения не случилось даже тогда, когда во времена «медведевской оттепели» стали говорить о модернизации и демократии: продление сроков полномочий президента и депутатов, равно как и максимальное повышение проходного барьера, случились именно в то время. К началу 2010-х гг. с политикой в России было покончено, и после небольших конвульсий 2011−2013 гг. она была полностью заменена администрированием.
Следующее десятилетие ознаменовалось такой же «зачисткой» экономики. В представлении современной российской элиты экономики как таковой не существует: есть некий набор активов, которыми можно распоряжаться и из которых можно извлекать доход. Население не является одним из этих активов — оно скорее выступает неизбежным добавлением к нефти, газу, земле, недвижимости и прочим привлекательным объектам, без которого функционирование всей системы обогащения власть имущих невозможно. Такое мировоззрение имплицитно предполагало очевидное следствие: доля населения в экономических благах вполне может быть зафиксирована соответственно его функции. Если в политике польза от граждан заключается в правильном голосовании, то в экономике она состоит в производстве добавленной стоимости для «хозяев жизни», оплате налогов и обязательных взносов и потреблении того, что в той или иной мере олигархические компании готовы поставить на внутренний рынок. Особенность экономики такого типа заключается в том, что она не требует развития: богатства правящей верхушки создаются не ростом капитализации активов, а постоянным денежным потоком, многократно превышающим ее текущее потребление. В данной ситуации нулевой рост является почти идеальным состоянием: уровень жизни населения не повышается, так как практически все зарабатываемое тратится, сохраняя потребность в дальнейшей работе, а богатства элиты умножаются, так как ежегодно изымается приблизительно тот же самый объем прибылей/бюджетных фондов. Соответственно 2010-е гг. прошли на фоне быстрого снижения темпов роста в начале периода (в 2011—2013 гг.) и устойчивой стагнации в оставшееся время — причем эта стагнация была заметна во всем, кроме благосостояния правящей элиты. Многим экспертам казалось, что система не может быть стабильна в условиях падающих доходов, но эта гипотеза опровергнута практикой. Это означает, что никакого «путинского консенсуса» 2000-х гг. не существовало в природе, и поиски нового, якобы сменившего его в следующем десятилетии, бессмысленны. В той же мере, в какой политика не являлась ценностью для постсоветского россиянина, не является для него ценностью и экономика: для россиян важнее всего именно базовые права (к которым не относится право на участие в политической жизни) и некий стандарт благосостояния (а не его постоянное повышение и тем более не возможность проявить себя в бизнесе). Поэтому в 2010-е гг. «современная» экономика в России исчезла, как и «современная» политика в 2000-е гг.
Если отталкиваться от такой картины недавней российской истории, то окажется, что в начале 2020-х гг. режим имеет шанс столкнуться с куда более серьезным испытанием, так как на кону стоит нечто большее, чем возможность баллотироваться или голосовать, и даже чем надежда на постоянный рост уровня жизни. Речь идет о тех свободах, к которым за последние двадцать лет большинство россиян успели привыкнуть: свободе выезда из страны (российская внешняя политика будет угрожать ей все больше); свободе слова (люди могли ее не слишком ценить, но вряд ли их радует перспектива получения тюремных сроков за перепосты невинных текстов в сети); свободе информации (скрепы и пропаганда практически полностью заменили ее, а регулирование интернета может еще более усугубить проблему); свободе собраний (и речь даже не о митингах, собирающих тысячи участников, а о любой просветительской лекции в популярном кафе); и даже праву на частную жизнь (возможность сбора данных о гражданах скоро вполне может обернуться тотальным контролем за таковой). Россияне показали, что могут обойтись без современной политики и даже без нормальной экономики. Но можно ли отобрать у них право на набор повседневных действий и банальных удобств — вопрос открытый.
История последних тридцати лет наложила на российское общество серьезный отпечаток, но не только тот, что был описан выше. Помимо снижения требовательности к образу настоящего, она существенно исказила и образ будущего (а точнее, во многом полностью его девальвировала и заменила чем-то сложно поддающимся описанию).
В 1980-е гг. ценностная матрица советского человека радикально отличалась от представлений о жизни современного россиянина. Советский человек был воспитан в парадигме, которая (помимо фантазий о коммунизме) абсолютизировала два обстоятельства: с одной стороны, возможность и желательность перемен (покорения природы, технологического прогресса, социальных революций
Если обратиться к основным отечественным дискурсам, можно увидеть, что они выстроены вокруг абсолютизации образов прошлого. Даже без усилий властей мы обсуждаем сегодня, что для нас лучше: советское прошлое (с его «гуманным» государством, пенсиями, равенством, бесплатным образованием, «дружбой» между народами
Поиск идеала в прошлом стал поистине общенациональным занятием, а отказ от конструирования образа будущего запирает россиян в настоящем. В 1950-е гг. европейцы задумались о наднациональном союзе и создали самую совершенную в мире политическую конструкцию. А мы придумали лишь убогую иллюзию постсоветского экономического пространства и умудрились отобрать Крым у Украины. В 1980-е гг. Китай решил открыться миру и построить новую экономику на основе привлечения инвестиций и создания с нуля тысяч и десятков тысяч производств — мы же смогли противопоставить этому только приватизацию и передел того, что было создано раньше. Страх россиян перед будущим и любовь к прошлому не созданы Путиным. Они лишь использованы им. Люди не видят будущего и именно поэтому им так дорога стабильность, которую провозглашают и на которой спекулируют нынешние российские власти.
Россия сегодня находится в серьезном системном кризисе — и с этим не поспорят ни либертарианцы, ни охранители. Однако любые варианты «выхода» из этого кризиса ориентированы не вперед, а назад, выстроены из соотнесения «сегодня» и «вчера». Темы коррупции, сменяемости власти, организации пенсионной системы и здравоохранения, обеспечения конкуренции, независимости суда — все они переходит из одной программы в другую, не принимая в расчет самого очевидного обстоятельства: Россия не является той «нормальной» страной, экономической и политической системе которой требуется «тонкая настройка». Страна выпала из мировой динамики, и отставание от передовых стран — экономическое, технологическое, а особенно ментальное — исчисляется не годами, а поколениями. Без радикального изменения того ракурса, с которого россияне смотрят на себя, страну и окружающий мир, никаких серьезных изменений ждать не стоит.
Возвращаясь к началу статьи: да, в 2020-е гг. Путин и российская правящая элита сталкиваются с более серьезными вызовами, чем в 2000-е и 2010-е гг. Они намерены покуситься не на политическое участие или материальное благосостояние, а на личную свободу, которая современным человеком ценится больше и первого, и второго. Однако вполне может оказаться, что и эту высокую планку отечественным властям по силам будет взять — прежде всего потому, что россияне утратили главную личную свободу: свободу мечтать и свободу строить в своем сознании образы незнакомого будущего.
