Больше месяца назад Россия начала военную операцию в Украине. Весь мир сегодня в прямом эфире следит за боями в Мариуполе и под Харьковом, видит убийства мирных жителей в Буче. А что в России? Что думают по поводу происходящего рядовые граждане? Как эти события отражаются на рейтинге российской власти?
Поддержка высокая, но неоднородная
Опросы показывают, что большинство респондентов поддерживают действия российских вооруженных сил в Украине. При этом большая часть — 53% россиян — «определенно поддерживают». Еще 28% «скорее поддерживают». Около 14% россиян не поддерживают и еще 6% затрудняются с ответом.
Примерно половину населения страны можно отнести к группе безоговорочной поддержки — они не сомневаются в правильности происходящего, отметают критику российского руководства и вооруженных сил, происходящее внушает им чувство гордости за страну. Именно в этой группе суждения о происходящем наиболее безапелляционны, здесь респонденты охотнее представляют происходящее как «борьбу с националистами», как «вынужденную меру», «упреждающий удар», «защиту от НАТО». Они практически не ставят под сомнение сообщения государственных СМИ, охотно верят объяснениям Владимира Путина, поддержка которого в этой группе наиболее высока. Респонденты этой категории подчеркивают, что происходящее — именно «спецоперация», потому что «мы же ничего не захватываем — мы освобождаем от нацистов, от фашистов», потому что иначе «просто забомбили бы полностью и все… там живых людей бы не осталось», «потому что Владимир Владимирович так назвал. Верю ему».
У респондентов, которые «скорее поддерживают» действия российских военных, поддержка менее решительная, есть определенные оговорки: по сравнению с группой уверенной поддержки здесь в два раза выше чувства тревоги, страха и ужаса от происходящего, заметно ниже чувство гордости. Для них спецоперация мотивирована главным образом стремлением защитить русскоязычное население. Они следят за происходящим в два раза реже, поддержка власти здесь несколько ниже, как и интерес к политике. Для респондентов из этой группы типичны следующие настроения: «Я бы очень не хотела поддерживать, но приходится поддержать, это уже безвыходная ситуация… 8 лет бомбили Луганск и Донецк… не хотелось бы, чтобы война была, хотелось бы, чтобы люди уполномоченные решили без войны эту проблему… но не получается», — так комментировала свой ответ одна из участниц мартовского исследования.
По аналогии с электоральными исследованиями значительную часть этих респондентов можно отнести к так называемому «болоту». Для них характерны менее четкие убеждения, они имеют склонность присоединяться к преобладающему общественному мнению и официальной линии партии. Какая-то часть из них присоединяется к большинству по принципу «как бы чего не вышло». Однако говорить, что все они «на самом деле» думают иначе, находятся в оппозиции и просто боятся отвечать, было бы неверно. Пусть с оговорками, но это все равно поддержка.
Среди противников «спецоперации» непропорционально больше молодых людей (хотя нельзя сказать, что это одна только молодежь), жителей Москвы и крупнейших городов, читателей интернет-сайтов и Telegram-каналов. В этой группе заметно меньше людей старшего возраста, телезрителей, мало сторонников Владимира Путина. Это та часть российского общества, которая меньше зависела от государства, критически относилась к российской власти, голосовала против поправок к Конституции в 2020 году, поддерживала оппозицию и выходила на протесты в 2021 году. Эти люди лучше вписаны в глобальный мир, они ездили отдыхать в Европу, лучше относились к Западу. Можно сказать, что в отношении к так называемой «спецоперации» вновь проявились те противоречия, которые были заметны в российском обществе уже давно.
Для несогласных происходящее в Украине равносильно катастрофе: они говорят о недопустимости человеческих жертв, гибели мирных жителей, разрушений; осуждают вмешательство в дела другого государства. От молодых респондентов в особенности часто можно слышать о принципиальном неприятии любых военных действий. Конфликт с Украиной и Западом воспринимается как крушение надежд на будущее, на развитие личностное и страны в целом, как отсечение от глобального мира. Неслучайно среди новой волны эмигрантов так много молодых, политически активных, англоговорящих россиян, чья работа не была связана с государством.
Устойчивость представлений
Доступные данные в динамике показывают, что первоначально поддержка так называемой «спецоперации» была меньше — на уровне двух третей населения (65−68%). До четверти респондентов выражали свое несогласие. Важно подчеркнуть, что основные контуры сегодняшнего отношения к происходящему сложились уже к середине февраля — еще до начала вооруженного конфликта. К тому времени три четверти были уверены, что в эскалации виноваты США и Украина, симпатии к Украине проявляли только треть опрошенных. Рейтинг одобрения Владимира Путина уже в середине февраля составлял 71% (за март он вырос до 83%). Уже были видны основные разрывы, которые не были заметны в конце 2021 года, когда события лишь набирали обороты. Эти же различия отчетливо просматривались в первых опросах об отношении к «спецоперации».
В этих цифрах хорошо просматривается соотношение сторон, которое показывали опросы начала марта: две трети уже были согласны с официальной интерпретацией происходящего и поддерживали «спецоперацию», около четверти — нет. Изменения, которые произошли в общественном мнении за последний месяц, заметны, но не столь существенны.
Хотя бы отчасти эта устойчивость представлений объясняется тем, что информация о происходящем в Украине ложится на давно сложившиеся представления респондентов о том, как в целом устроен миропорядок. Эти представления формировались годами под воздействием политических симпатий, житейского опыта и тех информационных источников, которыми пользуются респонденты. Так, для большинства респондентов, в особенности для представителей старшего поколения, не подлежит сомнению, что Запад во главе с США давно пытается ослабить Россию, окружить ее военными базами. Через призму российско-американского противостояния воспринималась российско-грузинская война 2008 года, конфликт с Украиной в 2014 году, военная операция в Сирии и нынешняя так называемая «спецоперация». Молодежь и интернет-пользователи в крупнейших российских городах разделяют подобные представления заметно реже.
Новости из Украины, которые укладываются в существующее миропонимание, с легкостью принимаются на веру. Все что противоречит — какой бы ужасной ни была информация — категорически отбрасывается как ложь и враждебная пропаганда. По мере углубления международного конфликта логика свой-чужой в отношении российских и зарубежных СМИ максимально обостряется. Характерны слова участников фокус-групп, поддерживающих военные действия: «Если смотреть зарубежные каналы, то на месте рядового американца… если бы я такое посмотрела — я бы сама сказала: что творит Россия? То есть, идет такая дезинформация!»; «Хорошо, что Эхо Москвы закрыли… Ведь невозможно эту грязь слушать… Это как зомбоящик какой-то». На фоне «спецоперации» растет доверие именно российским госканалам, потому что «все-таки действительно сейчас надо официальную информацию». Похожую ситуацию мы уже наблюдали в 2014 году. В таких условиях отношение к происходящему оказывается довольно устойчивым и вряд ли может быстро меняться. Блокировки независимых СМИ и запрет на критику российских военных не столько меняют общественные настроения, сколько закрепляют уже сложившиеся представления (в конце концов, четверть россиян уже пользуется VPN).
«Крымский эффект» 2.0
На протяжении марта произошла консолидация общественного мнения: выросла поддержка так называемой «спецоперации», сократилось число ее критиков. Как мы и предполагали в начале года, военные действия привели к укреплению рейтингов государственных институтов. Выросло одобрение президента, правительства, Думы, партии власти (рейтинги остальных партий существенно не изменились). Все это похоже на ситуацию 2014 года. После Крыма рейтинги первых лиц государства быстро пошли вверх, выросла уверенность в завтрашнем дне и в правильном направлении развития событий.
Психологи объясняют, что в ситуации внешней угрозы, международного давления и санкций активизируются защитные механизмы: рост политического доверия и оправдание социальной системы — то самое сплочение вокруг флага, отчуждение моральной ответственности через дегуманизацию («это сумасшедшие правители других стран»), атрибуция вины («они сами виноваты»), смещение ответственности («а мы-то здесь при чем, не мы принимали решение»). Как показывают наши исследования, представления о том, что «мы не можем ничего изменить», распространены как среди сторонников, так и среди противников военных действий. Это ощущение позволяет отстраниться от происходящего, начать адаптироваться к ухудшающимся экономическим условиям, еще глубже уйти в частную жизнь, заслониться от информации о человеческих жертвах и разрушениях украинских городов.
Повторим, что рост рейтингов начался уже в конце прошлого года — на фоне эскалации международной напряженности. Так, если действия Владимира Путина на посту президента в ноябре одобряли 63%, то к середине февраля уже 71%, в марте — 83%. При этом поддержка режима и поддержка «спецоперации» — это практически одно и то же. Среди сторонников Владимира Путина одобряют спецоперацию практически 90%, среди критически настроенных по отношению к президенту — в три раза меньше (около трети опрошенных).
Поддержка президента неоднородна, как и поддержка так называемой «спецоперации». Так, «безусловно одобряют» действия Владимира Путина порядка 45%, по сравнению с январем их число выросло в два раза. Почти столько же (38%) — «скорее одобряют» работу президента, и эта поддержка не настолько твердая. Но ситуация международного конфликта вынуждают людей занять сторону. Часто можно слышать такие объяснения: «Сейчас приходится (одобрять — Д.В.), в военное время нельзя быть против!»; «В целом я не со всем согласна… я получаю маленькую пенсию, мы живем в условиях… до нас не доходят многие льготы… но Путин ведет правильную политику, потому что вокруг интриги против России»; «Задним числом теперь думаю, что незаслуженно поливали грязью руководство… Все-таки люди работали и делали свое дело. Песков, Рогозин, Шойгу — их же всех месили, поливали, все что-то снимали их эти дачи, дома»
В нынешних настроениях есть и отличия от 2014 года. Рост рейтингов сегодня не сопровождается эйфорией. Так, по поводу Крыма российское общество испытывало целую гамму позитивных чувств: гордость за страну, чувство торжества справедливости и радость. О тревоге и страхе тогда говорили лишь 3%. Сегодня же чувства явно смешанные. В марте среди респондентов преобладала «гордость за страну, особенно в группе безоговорочной поддержки. Однако около трети россиян испытывали «тревогу и страх», в том числе и сторонники происходящего (пусть и в меньшей степени). Радость и воодушевление от происходящего в Украине испытывают лишь маргинальные группы. Но на цифры поддержки руководства эти настроения не влияют.
О страхе участия в опросах
Высокие показатели поддержки так называемой «спецоперации» и российского руководства уже породили споры о том, насколько можно доверять этим цифрам. Критики опросов говорят о том, что в условиях давления на несогласных, введения ответственности за дискредитацию вооруженных сил и других репрессивных норм в российском обществе за последний месяц сильно вырос страх и нежелание участвовать в опросах. Наши исследования пока этого не подтверждают.
Одним из важных показателей качества соцопросов является достижимость или доля успешных интервью. Для определения этого показателя в своих исследованиях мы используем методику Американской ассоциации исследователей общественного мнения (AAPOR). Наши вычисления показывают, что на протяжении последних месяцев этот показатель не менялся ни в поквартирных, ни в телефонных опросах. Ситуация в поле местами нервная, были даже единичные случаи конфликтов между респондентом и интервьюером (особенно, если у них разные взгляды на происходящее), но работа продолжается.
Наш опыт показывает, что в опросах сложно набрать самых молодых респондентов — в телефонных опросах на них приходится устанавливать дополнительные квоты. Однако это тоже не новое явление, а взвешивание результатов опросов по полу, возрасту и образованию помогает исправить эффект недопредставленности мнения молодых. Кроме того, произошедшие за последний месяц изменения в общественном мнении хоть и заметны, но принципиально не поменяли существовавший расклад предпочтений и понимания событий. Говорить о резком росте страха респондентов принимать участие в опросах пока преждевременно. Нужно внимательно отслеживать, как будет развиваться ситуация дальше.
Интересны попытки оценить искренность респондентов с помощью опросных экспериментов. Однако к интерпретации их результатов нужно подходить осторожно, необходимы дополнительные исследования. На первый взгляд цифры, полученные в результате таких экспериментов, совпадают с показателями безусловной поддержки военных действий. Но это не значит, что «поддержка с оговорками» представляет собой ложные заявления респондентов. Как было показано выше, существует целая совокупность факторов, которые заставляют людей присоединиться к мнению большинства. Сводить все к страху было бы серьезным упрощением. Более того, не стоит искать в опросах ответ, что люди думают «на самом деле». Опросы фиксируют лишь то, чем респонденты готовы поделиться с интервьюером, — то есть публичные установки, которые отражают то, как опрошенные готовы вести себя на публике.
