В последние месяцы мы все чаще слышим в новостях о политическом активизме студентов и попытках противодействия этому активизму со стороны администраций университетов. Во время летних протестов в Москве были задержаны и отправлены под арест студенты нескольких московских вузов, в том числе студент Высшей школы экономики Егор Жуков и студент МГТУ им. Баумана Даниил Конон. После их задержания студенты Вышки и Бауманки организовали движение в их поддержку, которое устраивало пикеты, собирало подписи, деньги на адвокатов и передачи в СИЗО. Многие преподаватели ВШЭ подписали открытое письмо в поддержку Егора Жукова. Студенты и аспиранты МГУ аналогичным образом поддерживали арестованного по политическим мотивам еще в феврале этого года аспиранта МГУ Азата Мифтахова. А вот реакция администраций университетов была либо откровенно сдержанной, либо совершенно противоположной. Ректоры нескольких университетов пригрозили студентам отчислением за участие в митингах или поддержку политзаключенных, а ректор ВШЭ Ярослав Кузьминов, балансируя между университетским сообществом и властью, попытался снизить ставки и приуменьшить политическую значимость деятельности Жукова: мол, молодой, горячий, вырастет — поумнеет, не нужно помогать ему нарабатывать политический капитал, лучше отправить учить матчасть.
Сейчас может казаться, что в таком поведении администрации университетов нет ничего удивительного. Вряд ли студенты, которые организовали движение в поддержку своих товарищей, ожидали содействия со стороны администраций своих вузов. Однако если оглянуться на 15−20 лет назад, в то время, которого нынешние студенты не помнят, окажется, что ситуация была прямо противоположной. Ректоры ведущих университетов не просто поддерживали политические протесты—они выступали единым фронтом со студентами, преподавателями и друг другом, выдвигая свои требования государству. Например, в 1998 году съезд Российского союза ректоров высших учебных заведений принял официальную резолюцию, в которой пригрозил российскому правительству массовыми протестами студентов и преподавателей в случае, если не стабилизируется ситуация с государственным финансированием. За кулисами ректоры также не стеснялись использовать угрозу протестов в качестве убедительного аргумента: они согласовывали позицию, приходили на прием в правительство, объясняли проблему, а также то, что если проблему не решить, то они не просто выведут студентов на улицы, а возглавят эти демонстрации. В конце 1990-х гг. противостояние ректоров и правительства касалось в основном недофинансирования вузов; в начале 2000-х гг. после стабилизации экономической ситуации в стране разногласия вызывали планировавшиеся реформы в образовании, в частности, введение ЕГЭ.
Что же изменило отношение администраций университетов к протестам и когда это произошло? Короткий ответ на этот вопрос: деньги. А точнее, изменение структуры университетских доходов и схемы финансирования ведущих университетов государством, произошедшее во второй половине 2000-х гг. В конце 1990-х — начале 2000-х гг. ведущие университеты активно зарабатывали деньги на платных студентах и подготовительных курсах, а их преподаватели — на репетиторстве. К 2005 году около половины студентов в государственных университетах были платниками, и чем лучше был университет, тем больше он брал денег за обучение и, соответственно, тем меньше зависел от государства. Государственные университеты конкурировали за студентов с негосударственными вузами и, до некоторой степени, между собой, но в отношениях с государством они выступали единым фронтом. В 1998 году ректор МГУ Садовничий публично говорил о том, что государство должно в равной степени поддерживать столичные и региональные вузы в целях гармоничного развития системы высшего образования в стране.
Начиная с 2005 года государство, наряду с общим увеличением финансирования бюджетной сферы, развернуло несколько крупных программ поддержки ведущих вузов, которые не просто поставили университеты в финансовую зависимость от государства, но и подорвали их политическую солидарность и автономию. В 2005—2006 гг. были созданы Южный и Сибирский федеральные университеты в Ростове-на-Дону и Красноярске, которые получили очень большие финансовые средства. При этом расходы новых учебных заведений контролировались довольно слабо. Одновременно с этим правительство запустило программу поддержки инновационных образовательных программ в университетах, в которую сначала вошли 17 вузов, а через год еще 40. Еще до окончания инновационных образовательных программ обсуждалась идея создания национальных исследовательских университетов, первая когорта которых была создана в 2009 году, а вторая — в 2010-ом. Примерно в это же время, в 2009—2010 гг., были созданы еще семь федеральных университетов. В 2013 году была запущена программа под названием «5−100», целью которой было повышение позиций российских университетов в международных рейтингах.
В результате этих преобразований среди российских университетов выделилась группа из примерно 30 ведущих вузов, что составляло около 5% всех государственных университетов в России. Эти вузы участвовали в нескольких программах одновременно и именно на них уходила существенная часть государственного финансирования высшего образования. Программы поддержки ведущих вузов вместе с увеличившимся финансированием обучения студентов-бюджетников перевернули модель финансирования: если до середины 2000-х гг. ведущие университеты зарабатывали в основном на платниках, то начиная со второй половины десятилетия их основной статьей дохода стало государственное финансирование. Это позволило ведущим вузам защитить себя от последствий демографической ямы, в которую университеты попали после 2005 года. Вследствие резкого сокращения рождаемости в России в 1987—1993 гг. количество семнадцатилетних,
Программы поддержки имели не только экономические, но и политические последствия. Во-первых, они разрушили единство интересов администраций разных вузов во взаимодействии с государством. У самых сильных университетов, включенных в программы поддержки, появились стимулы подчеркивать свое отличие от менее продвинутых конкурентов и целесообразность институциональной поддержки флагманов. В то же время, сами флагманы были поставлены в ситуацию постоянной конкуренции за бюджетные ресурсы между собой и с другими университетами, которые дышат им в спину и готовы немедленно занять их место, если кто-то из флагманов оступится. В такой ситуации согласование политических интересов университетов и выработка единой позиции чрезвычайно затруднена, если вообще возможна. Получилось, что усиление конкуренции, которое часто преподносится как универсальное благо, очень удобным для правительства образом сработало на принцип «разделяй и властвуй».
Во-вторых, благие публичные цели программ поддержки прикрыли другие преобразования, которые сильно ослабили автономию университетов от государства. Главным компонентом этой стратегии разрушения университетской автономии была фактическая отмена выборности ректоров. В мае 2006 года Госдума приняла поправки к закону «Об образовании», которые меняли процедуру выборов ректоров государственных университетов. До принятия поправок ректоры выбирались ученым советом университета и утверждались Министерством образования. У Министерства было право вето, но ученый совет университета мог преодолеть его двумя третями голосов. После принятия поправок правительство начало утверждать не выбранных ректоров, а кандидатов на должность ректора, что давало возможность исключить неугодных кандидатов еще до голосования. В июне 2006 года Путин лично посетил съезд Союза ректоров, чтобы напомнить его участникам о том, что государство начало вкладывать в университеты большие деньги и поэтому имеет полное право спрашивать с ректоров результаты, вплоть до увольнения. В 2009 году была принята еще одна поправка к закону, которая делала ректоров федеральных университетов назначаемыми напрямую правительством. В этом же году МГУ и СПбГУ получили особый статус, предполагавший, что ректоры этих университетов назначаются лично Президентом России.
Еще одним способом ослабить университетскую автономию было уменьшение количества выборных должностей внутри университетов. Две программы поддержки — федеральные и национальные исследовательские университеты — предполагали изменение уставов университетов, во многие из которых была вписана возможность создания институтов или школ во главе с директорами, назначаемыми ректором, вместо факультетов с выборными деканами. Многие университеты после такого преобразования начали создавать институты, иногда путем объединения нескольких факультетов. В разных университетах эти изменения шли с разной степенью интенсивности, но общий тренд на сокращение выборности просматривался явно. Кроме выборности ректоров и деканов университетскую автономию ослабляли и другие важные нововведения рыночных принципов в отношения между преподавателями, администрациями университетов и государством. Например, подушевое финансирование увеличило зависимость университетского бюджета от демографических трендов, а широкое применение одногодичных контрактов для преподавателей, предположительно стимулирующее их работать более продуктивно, существенно сократило их гарантии занятости.
Третьим важным политическим последствием программ поддержки ведущих вузов стало изменение отношения администраций университетов к студенческим протестам. Если раньше ректоры публично и кулуарно грозили возглавить студенческие демонстрации, если они не добьются своего от правительства, то сейчас поддержка студенческих протестов с политической повесткой администрацией какого-либо вуза грозит этому вузу санкциями. Санкции могут варьироваться от сокращения государственного финансирования по разным каналам до проблем с аккредитацией и отзывом лицензии — еще одним рычагом воздействия на университеты, который был отработан и усилен в 2000-е гг. Этот контракт между университетами и путинским режимом является негласным, но о его существовании университетские администраторы знают хорошо. Один из администраторов высокого уровня, работающий в федеральном университете, сказал мне в интервью, что «социальная стабильность» и отсутствие политических протестов гораздо важнее для отчетности, нежели выполнение каких-то научных и учебных показателей. И если реальным предметом контракта действительно является сдерживание возможного студенческого протеста, то становится понятнее, почему ряды университетов, включенных в программы поддержки, не редеют, несмотря на то, что многие заявленные цели этих программ заведомо нереалистичны.
Мы можем спорить о том, каковы были причины введения программ поддержки ведущих вузов и их результаты, и о том, помогли ли они развитию российской науки и высшего образования. Я считаю, люди, принимавшие решение о запуске программ поддержки думали в первую очередь о нейтрализации студенческого активизма, т.к. события в Сербии, Грузии и Украине в первой половине 2000-х гг. ярко продемонстрировали его потенциал. Однако даже если мы предположим, что эти программы были запущены с самыми благими намерениями, трудно спорить с тем, что они красиво и технично ослабили российские университеты как политических акторов.
Авторитарным лидерам, как правило, тяжело иметь дело с университетами. Университеты обладают символическим капиталом,
Программы поддержки, однако, мало повлияли на мотивацию студентов и преподавателей. С ростом общей гражданской активности общества мы видим, как растет гражданская активность внутри университетов. С 2013 года работает и развивается Межрегиональный профсоюз работников высшей школы «Солидарность», который объединяет преподавателей, борющихся за свои трудовые права и расширение автономии университетов. Студенты разных вузов также все чаще объединяются для политических заявлений и акций. Недавно, в ответ на очередное переназначение Виктора Садовничего ректором МГУ, студенты, аспиранты, преподаватели и выпускники университета написали открытое письмо, в котором потребовали вернуть университетскую автономию, включая выборы ректора. Пока не очень понятно, при каких обстоятельствах ректоры станут опять защищать университетскую автономию, но давление снизу — это, безусловно, шаг в правильном направлении.
