«Левада-центр» недавно выяснил отношение россиян к отравлению Алексея Навального. Опрос был проведен уже после того, как из совместного расследования Bellingcat, CNN и The Insider стало известно, что сотрудники ФСБ несколько лет следили за главным оппозиционным политиком страны. Социологи «Левады» спросили у тех, кто слышал об отравлении (78% россиян), какую версию случившегося они считают наиболее правдоподобной: 30% респондентов ответили, что «никакого отравления вообще не было, это инсценировка», а 19% увидели в нем «провокацию западных спецслужб». Лишь 15% опрошенных считают произошедшее попыткой власти устранить политического оппонента.
Эти цифры могут удивить тех, кто знаком с расследованием об отравлении и телефонным разговором Навального с одним из сотрудников ФСБ, ответственных за операцию по сокрытию следов преступления. Но это далеко не первый раз, когда мы сталкиваемся с подобным общественным восприятием. В 2016 году только 14% респондентов «Левада-центра» сочли убедительными представленные Всемирным антидопинговым агентством доказательства махинаций с допинговыми пробами российских спортсменов во время Олимпиады в Сочи.
Противоречащие друг другу модели восприятия одних и тех же событий возникли не случайно. Они отражают то, как по-разному люди воспринимают информацию и выносят суждения в контексте эмоционально обусловленной политики, проводимой Кремлем примерно с 2012 года. Эта политика родилась в ответ на протесты 2011−2012 гг., а начальным моментом стало дело Pussy Riot. После этого произошел поворот Кремля к традиционализму и политике идентичности, работающей через эмоции и представления о групповой (государственной) принадлежности россиян.
Стратегия Кремля по собственной легитимизации, в основе которой лежит обращение к коллективным эмоциям и групповой идентичности россиян, является центральной темой моей недавно вышедшей на английском книги «The Red Mirror: Putin’s Leadership and Russia’s Insecure Identity». Опираясь на исследования в социальной психологии, я пишу о следующей закономерности: когда главные новостные события описываются через призму национальной идентичности российских граждан (то есть их принадлежности к российскому государству), то люди демонстрируют большую склонность формировать свои суждения с учетом предполагаемых внешних угроз, соперничества и врагов. В результате этого возникает стремление защищать (или даже прославлять) свою группу и лидера этой группы. Такая политика выдвижения на первый план национальной идентичности способна временами защищать режим даже от вскрывшейся информации о государственном «грязном белье».
Можно предположить, что различия в общественных оценках отравления Навального являются результатом этой стратегии. Те граждане России, которые воспринимают новости о Навальном в рамках политики национальной идентичности, продвигаемой Кремлем, просто не могут поверить в вероятность отравления политика российскими спецслужбами. Логика группового мышления заставляет их рассматривать эти события через образ внешних и внутренних врагов, пытающихся дестабилизировать страну.
Эта политика легитимизации объясняет и феномен устойчивой популярности Путина. Кремль уже давно делает акцент на коллективной идентичности россиян и патриотизме, параллельно подпитывая имеющуюся в обществе обиду на Запад (в частности — на США) и прозападную либеральную политику 1990-х гг.
Благодаря мощным групповым эмоциям (стыд и чувство униженности), возникшим в результате болезненного опыта транзита 1990-х гг., Кремль добился общественного консенсуса и определил коллективное восприятие происходящего. 1990-е гг. стали своеобразной «избранной травмой», вокруг которой российские власти выстроили свою новую политику. Еще одну ставку российский режим сделал на чувство гордости за прошлое, превратив память о Великой Отечественной войне в неоспоримый символ силы и стойкости России. Именно эти эмоции — стыд за 1990-е гг. и гордость за победу в ВОВ — в совокупности с чувством гордости за усиление России в 2000-е гг. стали главными столпами поддержки Владимира Путина.
Но почему эта политическая стратегия сработала? В первую очередь потому, что возникла она на фоне реального социального и символического упадка, вызванного распадом Советского Союза. Все постулаты мировоззрения советского гражданина оказались разрушены, все цели и задачи советского общества канули в Лету. Исчезло чувство принадлежности к сообществу, имеющему особое значение и цели. На смену ему пришло чувство принадлежности к сообществу, расколотому по имперским линиям, втянутому некомпетентными политиками в социально-экономический хаос и потерявшему геополитический статус. Этот контекст раздробленного сообщества и разрушенной коллективной идентичности открыл новому лидеру возможность представить новые (или недавно восстановленные старые) символы.
Роль лидера становится особенно важной после переживания обществом кризисных событий, которые привели к распаду групп и утрате устоявшихся групповых связей и идентичностей. В этой ситуации задача по восстановлению группы, поиску нового содержания групповых связей и целей ложится на «политических предпринимателей». Именно им предстоит заново изобрести групповую идентичность и добиться общественного признания. Таким образом, именно возрождение групповых связей и создание гордости и патриотизма на месте униженности превратили второго президента России в «спасителя группы».
Александр Хаслам, Стивен Райхер и Майкл Платоу в книге «Новая психология лидерства: идентичность, влияние и власть» утверждают, что эффективное лидерство — это процесс, зависящий от социального контекста, для которого характерен особый тип отношений между членами группы и ее лидером. Чтобы быть эффективным, лидер должен отвечать трем критериям. В нем должны видеть человека, умеющего сформулировать главные характеристики группы (может определить коллективную идентичность, которую разделяют члены группы); укрепляющего статус и значимость группы («лидер делает нас значимыми»); содействующего интересам группы («лидер работает на нас»). Путин добился соответствия этим критериям благодаря политизации национальной идентичности россиян и переносу политических разногласий с внутриполитического поля на международное.
Это вовсе не новаторская стратегия. Советская коллективная идентичность долгое время опиралась на чувство исключительности и тщательно культивируемый образ внешнего врага. Эти смысловые акценты, «фреймы», являются центральными и в медийной стратегии Кремля, которая ежедневно реализуется в различных редакциях и политических ток-шоу. При этом ведущие подобных программ — Дмитрий Киселев, Ольга Скабеева, Владимир Соловьев — входят в число журналистов, пользующихся у россиян наибольшим доверием, и, пожалуй, являются самыми эффективными рупорами кремлевской пропаганды. Они ежедневно продвигают нарративы в поддержку «фреймов» (о которых мы говорили выше), превращая любую новость в еще одно свидетельство обоснованности своей интерпретации происходящего. Для россиян старшего возраста эти «фреймы» не только хорошо знакомы, но и очень комфортны для восприятия.
Эта политика ведет к формированию особого типа нерационального «группового мышления». Отношения между многими гражданами России и Путиным также не имеют рациональной основы, поскольку они не обусловлены индивидуально сформированными предпочтениями граждан. Отдельные люди могут рационально обосновать свою поддержку Путина, но фактически их взгляды лишь выражают поддержку смысловым «фреймам», которые продвигают контролируемые Кремлем медиа. По сути, ставится знак равенства между лидерством Путина и чувством единства с нацией, которая имеет значение, способна отстаивать свои интересы и менять мир к лучшему. Но когда речь идет о российских гражданах по отдельности (а не коллектива), то их доверие руководству страны не столь очевидно. Это ярко проявилось в скептическом отношении российских граждан к вакцине «Спутник V».
Не все россияне поддерживают эту основанную на идентичности политику. Контролируемое Кремлем телевидение теряет аудиторию, доверие россиян к нему постепенно снижается. Определяющим в этом вопросе является возраст. Об этом, в частности, свидетельствуют реакции респондентов на отравление Навального. В отравление не верят, как правило, пожилые россияне, которые смотрят телевизор и не пользуются Интернетом. Воспринявшие новость об отравлении серьезно в среднем моложе и больше ориентированы на социальные сети. Насколько человек оказывается уязвим перед политикой идентичности Кремля может быть также связано с его восприятием периода 1990-х гг. — считает ли он себя выигравшим от произошедшего транзита или проигравшим.
Изучение процессов «группового мышления» на национальном и субнациональном уровнях остается для изучающих Россию ученых одной из важнейших исследовательских тем. Особенную актуальность эти исследования приобретают в моменты, когда мы видим, что часть россиян не способна слышать факты и адекватно реагировать на расследования попыток убийства видных лидеров оппозиции.
Это, безусловно, не исключительно российская проблема. Разрушительная сила политики, движимой коллективной идентичностью, недавно проявила себя в США. Кадры разъяренных людей, атакующих Капитолий, еще раз напоминают, к чему может привести политика идентичности даже там, где демократические институты кажутся устойчивыми. Перед многими странами сейчас стоит задача выработать эффективную политику в отношении лидеров, делающих ставку на ресентимент и обиду.
