Невозможно представить современную жизнь без экспертов или, как это раньше называлось в России, «знающих людей». Они советуют нам, куда лучше инвестировать деньги, как лечиться от гриппа, а государству предлагают рецепты проведения внешней или внутренней политики. В праве ситуация отличается немногим — эксперты-юристы проводят консультации, ведут важные процессы или занимают серьезные позиции в правовых компаниях. Гуманитарное и социальное знание, в отличие от экспертизы в области экономики и права, раньше не очень сильно интересовало российское государство.
Однако ситуация начала меняться вместе с тем, как российский политический режим вернулся туда, откуда, казалось бы, ушел навсегда после распада СССР: в сферу идеологического контроля над культурой, наукой, искусством. Очевидный консервативный сдвиг в сторону «защиты традиционных ценностей», в том числе и включение их в сферу ответственности госбезопасности, повлиял на положение экспертов консервативного толка. Такие эксперты в области культуры и искусства неожиданно превратились в людей, от чьего мнения во многом зависит финансирование театров, кино, научных проектов в общественных науках. Раньше такой эксперт занимал достаточно маргинальное положение с точки зрения возможности влияния на логику принятия решений. Теперь эксперт, например, в области «духовной безопасности» легко может проводить свое, пусть даже плохо соответствующее современному гуманитарному знанию, мнение в сферу принятия реальных решений — как в области государственной политики, так и в области права.
Довольно отчетливо это стало заметно в такой узкой области экспертизы, как специальная экспертиза, связанная с различного рода ситуациями, где необходима экспертная оценка тех или иных «информационных материалов». Несмотря на небольшой масштаб такой экспертизы, она используется в самых разнообразных ситуациях: при регистрации религиозной общины (и тогда исследуются тексты, например, устава религиозной организации), при определении того, каким образом нужно маркировать тот или иной фильм (16+ или, например, 6+), является ли тот или иной материал оскорблением или разжиганием национальной розни (уже в уголовных или административных делах). Политологическая экспертиза в прошлом играла большую роль при определении политической деятельности и, как следствие, в причислении к списку «иностранных агентов».
Консервативно-ориентированные эксперты гуманитарного и социального знания зачастую руководствуются еще и совершенно фантастическими с точки зрения современного гуманитарного и социального знания теориями. Например, в ситуации с телевизионным шоу «Comedy Woman» «доктор психологических наук, член-корреспондент РАО, главный научный сотрудник лаборатории психологической антропологии и профессионального развития педагогов Института изучения детства, семьи и воспитания РАО, профессор Слободчиков Виктор Иванович провел совместно с доцентом Российского православного университета имени Иоанна Богослова Надеждой Храмовой психолого-лингвистическую экспертизу этого шоу» и сделал вывод о том, что «представленные на психологическую экспертизу видеоматериалы выступления группы „Comedy Woman“ являются психологической диверсией, направленной на разрушение культурологических смыслов и традиционных российских ценностей; содержат в себе скрытую реабилитацию фашизма посредством продвижения позитивного отношения к Гитлеру».
Совершенно очевидно из формулировок, что никакая возможная научная парадигма не имеет к тексту экспертизы никакого отношения: по сути, это идеологический донос, замаскированный под «научное знание». Проблема, как представляется, заключается в том, что такого рода истории начинают происходить все чаще и чаще, и если в ситуации с Comedy Woman дело кончилось извинениями, то в реальных судебных процессах подозреваемым грозят штрафы или даже тюремные сроки. Так, по последнему нашумевшему делу Марии Мотузной эксперт Марина Градусова — не только философ, но и секретарь комиссии Алтайского края по противодействию экстремизму, консультант отдела референтуры секретариата Губернатора Алтайского края" и «консультант по региональной безопасности» — нашла в ироничных мемах Мотузной «нарушение религиозной этики», что может квалифицироваться как экстремизм (уголовное дело Марии Мотузной было прекращено в январе 2019 года). Понятно, что это дело вовсе не было первым и уникальным: на ум сразу же приходят дела, возбужденные против Сахаровского центра по выставкам «Осторожно, религия» 2003 года и «Запретное искусство» 2007 года. В этих делах также фигурируют экспертизы, написанные московскими искусствоведами, одна из которых,
Консервативные эксперты особенно хороши, когда их представления о «мировом заговоре против России» ложатся на актуальную политическую повестку — преследование всего, что хоть каким-то образом «связано с Западом», прежде всего с США. Расширяющаяся до бесконечности «борьба с религиозным экстремизмом» приводит к тому, что экстремистскими объявляются не только все «нетрадиционные» исламские группы (по сути, только по причине своего отличия от «нормативного» ислама), но и многие деноминации, которые, по-видимому, попадают в немилость в основном по причине своей исторической связи с США. Процесс пяти членов Саентологической церкви в Санкт-Петербурге, запрет Свидетелей Иеговы, попытка запретить проповеди американского пастора и даже мелкие, по сравнению с уголовными делами, сложности высланных за якобы нарушения мормонов объединяет одно — это комбинация неумеренного расширения антиэкстремистского законодательства и антиамериканских настроений. Здесь будет самое время вспомнить формулу одного из российских каналов: «все тоталитарные культы родом из США».
Не менее поразительны примеры экспертизы, когда речь идет о вопросах регистрации религиозных объединений. Часто такого рода экспертизы сводятся к своего рода «идентификации нормы», то есть представляют собой сравнение описанного в уставе вероучения с некоей «традиционностью», нормой, определяемой экспертами. В результате решение о регистрации или нерегистрации религиозных объединений и групп принимается на основании экспертиз, довольно сильно ангажированных консервативной позицией.
Во всех этих процессах (как и во многих других потом) речь идет не о «научном» знании, но о легитимации консервативной повестки посредством символического капитала науки. Религиоведение в этом смысле не единственный пример такого рода.
После появления новой статьи 354.1 «Реабилитация нацизма» специалистами по экстремизму неожиданно стали историки. При этом важно, что вообще-то настоящие историки понимают, насколько сложно какие-либо исторические дискуссии вообще интерпретировать как «реабилитацию». Однако в рамках российского правоприменения «реабилитацию» могут усмотреть и в распространении материалов об участии СССР в оккупации Польши в 1939 году. Именно это и произошло с жителем Перми Владимиром Лузгиным, которого суд приговорил к крупному штрафу за репост статьи «15 фактов о бандеровцах, или о чем молчит Кремль». В этом явно публицистическом материале, в частности, приводились сведения о сотрудничестве между СССР и нацистской Германией между 1939 годом и летом 1941 года. Экспертизу самого исходного поста сделал декан исторического факультета Пермского государственного гуманитарно-педагогического университета Александр Вертинский, который пришел к выводу, что эти сведения являются «заведомо ложными» и «не соответствуют позиции, признанной на международном уровне». Кажется, правда, что реальной причиной осуждения является кризис в отношениях с Украиной, и именно из-за него этот текст привлек такое внимание правоприменителей. Тем не менее, показателен важный факт: историк выступает в роли своего рода «хранителя нормы», защитника «государственных интересов», понятых им как защита, по сути, заведомо ложного высказывания о том, что сотрудничества СССР и нацистской Германии не было, поскольку оно «не соответствует международной позиции».
В различных российских регионах уже сформировался определенный пул консервативно настроенных экспертов, которые либо тесно аффилированы с государственными и правоохранительными органами, либо попросту являются выходцами из них. Профессор Владимир Рукинов, например, поддерживавший позицию обвинения по делам об иностранных агентах в Петербурге, — выходец из МВД, а также «Регионального общественного фонда поддержки сотрудников и ветеранов ФСБ и военной контрразведки». Аффилиация, видимо, бывает и другого свойства. Профессор из Самарского государственного социально-педагогического университета Шамиль Махмудов в 2002 году был условно осужден на восемь лет за вымогательство взятки от студентов, но чудесным образом от преподавания отстранен не был. В 2009 году Махмудов в качестве эксперта отстаивал позицию прокуратуры относительно «экстремизма» в фильме «Россия-88», а в 2018 году высказывал убежденность в том, что статья Guardian про ЛГБТ движение является пропагандой нетрадиционных сексуальных отношений (по этому делу самарская активистка Евдокия Романова была оштрафована на 50 тысяч рублей). Вероятно, условный срок в восемь лет создал обязательства неформального характера, которые доктор педагогических наук неукоснительно выполняет.
Надо сказать, что сейчас чаще всего в качестве экспертов обвинения выступают люди, которых трудно считать специалистами по тому или иному вопросу. Так, от имени Центра экспертиз СПБГУ в российских судах постоянно выступают эксперты по экстремизму вроде преподавателя факультета журналистики, специалиста по истории периодической печати в СССР Бориса Мисонжникова. В своем достаточно откровенном тексте о роли и задачах экспертизы Мисонжников утверждает, что эксперт должен «быть объективным», но тут же сетует, что нужно извлечь уроки из прошлого и «правильно оценить» политическое высказывание. Другими словами, эксперт, который вполне четко высказывает свою политическую позицию, именно ее считает «объективной» и «независимой». Защиту государства и его интересов эксперт считает настоящей задачей экспертного знания — а вовсе не помощь следствию и суду в корректном понимании того или иного высказывания, даже самого критического и радикального.
Консервативный поворот в российской политике осуществляется при помощи специально отобранного пула экспертов, задействованных в самых разных областях — от лингвистики до истории. Проблема заключается даже не в уровне их профессионализма, который сильно разнится. По сути, речь идет о мобилизации консервативной части академического сообщества в области гуманитарного и социального знания. Это сообщество понимает свою задачу именно в защите консервативной идеологической нормы применительно к разным сферам общественной жизни. Они считают, что представления о семье, религии, истории, пределах свободы слова должны соответствовать стандартам, установленным консервативной российской модой, — и именно в этом видится самое мрачное последствие этой мобилизации. Общественные и гуманитарные науки вновь пытаются включить в идеологический карательно-репрессивный аппарат государства.
