Образ 90-х как антитезы современного российского режима сформировался к середине нулевых. Именно тогда в рамках проекта «суверенной демократии» Владислава Суркова появляется выражение «лихие 90-е», а само первое постсоветское десятилетие начинает конструироваться как социальная и культурная травма и устойчиво описываться в официальных документах как мир хаоса, экономической катастрофы и национального унижения. В этой статье я обращаюсь к культурному ресайклингу 90-х в популярной культуре и предлагаю рассматривать феномен «возвращения 90-х» в рамках метамодернистской парадигмы.
90-е и политика памяти
В последние годы в связи с нарастающим контролем государства мы можем наблюдать процессы, схожие с позднесоветским периодом, а именно: создание альтернативных автономных зон культурного производства. Феномен ресайклинга «советского» в современной России включают в себя не только возвращение к советским моделям в государственной политике и реваншистские внешнеполитические проекты, но и воспроизведение культурных практик, характерных для андеграунда, неофициальной или так называемой «серой» зоны советской культуры.
Одним из основных векторов новой контркультуры является конструирование образа недавнего прошлого. Альтернативное прочтение периода российской истории между Горбачевым и Путиным не как национальной травмы, а как резервуара нереализованных сценариев будущего становится формой ненасильственного сопротивления официальной политике памяти. Если «победа» над 90-ми, наряду с памятью о победе в Великой Отечественной войне, сегодня является мифом-основанием текущего режима, то другие интерпретации этого периода, хотя бы намекающие на некоторые его положительные стороны, неизбежно становятся актом сопротивления.
Альтернативные толкования 90-х стали появляться уже в конце нулевых. Стилеобразующими стали авангардные фэшн-проекты Гоши Рубчинского. Его первая коллекция «Империя зла» 2008 года представила миру образ русского гопника как нового культурного героя и положила начало глобальной субкультуре. У Рубчинского одежда с барахолок и рынков 90-х, стиль скейт- и рейв-субкультур становится новым arte povera («бедное искусство»), внятной альтернативой культуре гламура «жирных нулевых». Во второй половине 2010-х гг. стали появляться сериалы, где представлен ностальгический образ 90-х, например «Челночницы» (2016−2018), «90-е. Весело и громко» (2018), «Мир! Дружба! Жвачка!» (2020−2021). К началу 2020-х гг. в России заканчивается эпоха рэпа, доминирующего все 2010-е, и наступает ренессанс танцевальной электронной поп-музыки.
Нео-рейв и метамодернизм
Одним из важных культурных явлений и примером переосмысления и переоценки 90-х стал феномен нео-рейва. Если в 90-е рейв был символом освобождения России и Восточной Европы от советского режима, отрывом от обыденности, антидотом для молодежи, внезапно оказавшейся в ситуации полного дискурсивного хаоса, то сегодня демонстративное обращение к 90-м становится политическим высказыванием, формой протеста против возвращения к ситуации Холодной войны и нового железного занавеса. Нео-рейв предлагает собственный «русский проект», отличающийся как от консервативного путинского, так и от либерального.
Как отмечают теоретики метамодернизма, особенность наступающей эпохи метамодерна — смещение в сторону эмоциональности, аффекта, перформативности и телесности в сочетании с одновременной редукцией индивидуализма и рационального мышления. Настасья Хрущева в своей книге «Метамодерн в музыке и вокруг нее» (2020) связывает расцвет рейв-культуры с этой новой чувствительностью и подчеркивает, что на рейве преодолевается отчуждение, происходит растворение индивидуального сознания в «народном теле», объединенном музыкой и движением.
Другой важной характеристикой метамодернизма является сосуществование разных идеологических позиций, не стремящихся ни к конфликту, ни к синтезу. 90-е — как время, получающее в обществе и культуре диаметрально противоположные оценки, — хорошо подходит для метамодернистского «качания», одновременного принятия и отталкивания. Новая рейв-культура напоминает как советский опыт коллективности, так и галлюциногенную всеобщность 90-х. В рамках нео-рейва вырабатывается новая нелинейная система координат и новый объединяющий метанарратив, предлагающий стилистическую и экзистенциальную альтернативу.
GSPD и Dead Blonde: вспомнить то, что никогда не знал
Рассмотрим эту метамодернистскую альтернативу на примере двух смежных рейв-проектов: GSPD и Dead Blonde. GSPD — это проект Давида Деймура (р. 1993, Нижний Тагил) и его жены Арины Булановой (р. 1999, Архангельск), которой принадлежит женский голос в треках GSPD. Давид Деймур ранее выступал как MC Господь, отсюда и нынешнее название проекта — ГСПД/ GSPD. Первый релиз GSPD вышел в 2016 году, а альбом «Rave Epidemic» 2018 года стал началом рейв-ренессанса в России. В январе 2021 года вышел сборник треков «Ленинградский Электроклуб».
Название альбома отсылает к легендарным рейвам 90-х, зародившимся именно в Ленинграде/ Петербурге. Эмоциональность и телесность в треках и клипах GSPD предлагается как таблетка против атомизации и апатии вечного скроллинга, как объединяющий перформативный опыт. Россия — это движение молодых тел, а рейв — ликвидация фрагментации и отчужденности. В клипе «Танцуй убивай» (2,4 млн просмотров на момент написания статьи) молодые варвары в костюмах адидас и их сексуальные подружки дарят новую жизнь вялым интеллектуалам, читающим Кафку, сметают со столов розе и обветренные суши, заменяя их водкой и пельменями, а бронзовый бюст Путина потертым портретом улыбающегося Ельцина.
Dead Blonde — еще один проект Арины Булановой и Давида Деймура, созданный в 2020 году. Проект оказался очень успешным и трек «Мальчик на девятке» (2020, альбом «Пропаганда») на сегодняшний день собрал на YouTube более 18 млн просмотров (аудиоверсия — более 30 млн). Летом 2021 года вышел второй альбом Dead Blonde «Княжна из хрущевки», который закрепил за Ариной Булановой статус рейв-принцессы. На обложке альбома мы видим все атрибуты эпохи постсоветского первоначального накопления: клетчатые сумки челночницы, пышную прическу и избыточный трэш-гламур в одежде.
Слушатель не найдет в треках Dead Blonde и GSPD точной музыкальной цитаты или отсылки. Это всегда будет похоже на что-то знакомое, но прямой цитаты не будет. Перед нами не интертекстуальность, а стремление найти и закапсулировать архетип, соединяющий в себе самые характерные черты эпохи. Для метамодернизма характерно не цитирование, а присвоение. Это ресайклинг руин смыслов, где цель не вернуться к этим смыслам (в неомодернистском или постмодернистском стиле), а только на какое-то время погрузиться, окунуться и посуществовать в них. Одновременно с жизнеутверждающим драйвом в проекты GSPD и Dead Blonde вплетена меланхолия, понимание, что это все призраки и шелест ушедшего навсегда мира.
Современный культурный ресайклинг активно заимствует визуальный и музыкальный материал не столько из реалий 90-х, сколько из кинематографа того периода. Известный пример в данном контексте — трек Монеточки «90» (2018) и музыкальный клип на эту песню, построенный на знаковых образах из фильма «Брат» (1999) Алексея Балабанова.
В видеоролике «Мальчик на девятке» сцены из фильма «Брат» подвергаются ироничной субверсии, а в треке «Саша Белый» Dead Blonde говорит о своей любви к бандиту из культового телесериала «Бригада» (2002) в исполнении Сергея Безрукова и мечтает стать женой киллера. Работа с закапсулированным аффектом насилия позволяет выйти из ловушки дискурса травмы и дает возможность не отрицать или осуждать, но принимать и играть во все то страшное и темное, что связано в культурной памяти с 90-ми: хаос, наркотики, бедность, беспредел и хрупкость юности.
Композиция «Ах, Россия—Матушка!» из альбома «Княжна из хрущевки» музыкально и содержательно отсылает нас к хиту 1990 года «American Boy» («Я простая русская девчонка») группы Комбинация. Однако в этом треке Dead Blonde, закольцовывая всю постсоветскую историю России, предлагает альтернативный саундтрек наступающей эпохи (пост-постсоветской): в отличие от героини перестроечного гимна сегодняшней «русской девчонке» уже не нужен заграничный принц, она выбирает Россию:
«Под твоей защитою ночью крепко сплю
Ну, а то, что вижу днем, я перетерплю (Ух!)
И за иностранца я замуж не пойду
Ах, Россия-Матушка, я тебя люблю (Ой)»
Этот трек является образцом метамодернистского «качания»: нам не очень понятно, что из себя представляет это высказывание — искренний патриотизм или субверсивную критику закрытого авторитарного государства.
Эстетический популизм и имитационная общность метамодерна
В новом русском arte povera эстетизации подвергается именно массовое, мусорное, незначительное и ранее отвергнутое — например, хрущевки, плохая музыка, китч любого рода, сомнительные политические идеи. Этот эстетический популизм,
Значимым музыкальным ориентиром для GSPD и Dead Blonde служит творчество Сергея Жукова и группы «Руки вверх!». Их хит «Крошка моя» стал гимном конца 90-х. В 2020 году ренессанс незатейливой поп-музыки получил название «жуков-поп». В июле 2022 года «Руки вверх!» установили рекорд, собрав на свой концерт в московских «Лужниках» 72 тысячи человек, а в Петербурге на «Газпром-арене» более 50 тысяч.
Музыкальный критик Николай Редькин описывает механизм культурного ресайклинга: «Мода на жуков-поп зародилась в андеграунде. Существует теория, что когда у андеграундных музыкантов заканчиваются идеи, они идут искать вдохновение в самых неочевидных местах. И лучше всех для этого подходят списанные со счетов жанры предельно немодные и заезженные. Таким и был жуков-поп, который артисты подхватили как бы иронично — а потом оказалось, что настоящей любви в этом больше, чем иронии».
Обращение к песням группы «Руки вверх» в эпоху метамодерна не удивляет, поскольку объектом интереса в новой культурной парадигме являются феномены, максимально вобравшие в себя дух времени той или иной эпохи и ставшие новым фольклором. Метамодернистская культура работает с упрощением культурного поля, сводит индивидуальное разнообразие к надындивидуальным формулам, приближаясь к средневековой и фольклорной культурам, где важнее была ритуальная функция искусства. Именно поэтому современная российская пропаганда активно работает с уже мифологическими образами некогда контркультурных Цоя, Летова и Бодрова. Ностальгический потенциал 90-х начинает привлекать внимание государства как инструмент аффективной мобилизации, что приводит к попыткам присвоения этого ресурса.
Фото: Монеточка, 90
Статья написана в рамках научного проекта No (w)stalgia of Modernity: Neo-Soviet Myth in Contemporary Russian Culture and Politics, грант Шведского исследовательского совета/ Swedish Research Council, проект № 2020−02479
