В Facebook заявили о разоблачении скоординированной информационной кампании, нацеленной на то, чтобы повлиять на промежуточные выборы в США. Конгрессмен Адам Шифф в интервью MSNBC отмечает, что Россия, похоже, намерена действовать в соответствии с тем же «вектором», что и во время президентской кампании 2016 года. CNN публикует опрос NPR/PBS NewsHour/Marist, согласно которому более половины американцев считают вероятным вмешательство России в ноябрьские промежуточные выборы в США. The New York Times пишет со ссылкой на разведку, что Россия намерена сместить свой фокус в кибервойне с политических кругов на электросети. Вопрос о том, вмешается или нет Россия в американские ноябрьские выборы, давно стал риторическим и для России, и для США.
Со стороны Запада ситуация выглядит весьма упрощенно: как правило, все упирается в один единственный вопрос — даст ли Путин команду снова влиять на американские выборы? При этом вопрос обычно подразумевает уже заранее известный положительный ответ — попытки Кремля повлиять на западные демократии воспринимаются как неотъемлемая часть посткрымской путинской России. В западных СМИ вопрос о вмешательстве ставится исключительно в контексте того, как этому помешать и какие новые технологии/тактики намерен использовать Кремль. Даже Дональд Трамп, кровно заинтересованный в том, чтобы доказать, что Россия не вмешивалась в выборы 2016 года (т.е. не помогала его избранию), после встречи с Путиным в Хельсинки обвинил Россию в намерениях помогать на промежуточных выборах демократам.
В то же время для российской правящей элиты все оказывается не так однозначно. Анализируя ситуацию и пытаясь понять мотивы и логику кремлевского руководства, нужно учитывать как минимум три момента.
Проблема первая — определенная автономия субъектов кибервойны от государственного механизма принятия политических решений. Это своего рода форма геополитического «аутсорсинга», которая подразумевает передачу «грязной работы» квазигосударственным структурам, таким как «фабрики троллей» или частные военные компании. Если кто-то думает, что в Кремле проводятся совещания на тему «вмешиваться или нет в промежуточные выборы в США», он сильно ошибается. На Западе информационная «тролльная» политика кажется единым стратегически выверенным планом, разработанным и реализуемым государственной машиной совместно с окологосударственными структурами типа «фабрики троллей». Однако реальность оказывается намного сложнее: квазигосударственные «активные мероприятия» — глубоко засекреченная сфера функционирования институтов, связанных с неформальными игроками и замкнутых на военные спецслужбы. В данном случае можно выделить два ключевых элемента — это прежде всего сбор и анализ информации, определение тактических и стратегических приоритетов, и непосредственная практическая деятельность, направленная на достижение обозначенных приоритетов. Между первым элементом, встроенным в государственный механизм и имеющим отношение к Главному управлению Генштаба Минобороны, и вторым элементом — набором негосударственных структур типа хакерских групп и троллей — значительная дистанция.
Это не означает, что между государством и неформальными структурами по информационному влиянию нет никакой связи. Однако она носит слабо институционализированный характер и остается глубоко конфиденциальной. Важно понимать, что для членов правительства и администрации президента (при, возможно, единичных исключениях) эта сфера остается настолько же эфемерной и мистической, насколько она является таковой и для многих сторонних наблюдателей.
Жесткое разделение между государством и окологосударственными структурами, чьи кураторы политически, но не формально, связаны с руководством страны, внедрялось сознательно: Владимир Путин убежден, что государство не должно нести ответственность за действия, лежащие за гранью не только закона, но и логики партнерских отношений с другими государствами. Это крайне важно понимать: в сознании Путина государство практически не имеет отношения к кибервойнам, а вся реальная ответственность за это возлагается на структуры, скажем, «политически дружественные» российским властям.
Соответственно, перед Кремлем в принципе не стоит вопрос, вмешиваться ли в американские выборы. Вопрос имеет совсем другую постановку: имеет ли смысл препятствовать работе «дружественных» путинскому режиму структур, действующих в фарватере защиты геополитических интересов России? Чтобы ответ на этот вопрос был положительным, геополитическая ситуация должна кардинально поменяться, чего не происходит и вряд ли произойдет в обозримом будущем.
Проблема вторая — презумпция виновности России. В преддверии встречи Путина и Трампа в Кремле обстоятельно рассуждали на тему, нужно ли и если да, то как, заверять американского лидера в том, что Россия не намерена влиять на промежуточные ноябрьские выборы. В путинском окружении голоса разделились на две неравные части: первые, находящиеся в меньшинстве, убеждали главу государства в том, что нужно приложить максимум усилий к тому, чтобы избавить Трампа от всяких сомнений, заверить его, что Россия не будет «подставлять» главу Белого дома и не будет давать поводов для наращивания давления американского истеблишмента на Трампа. В этом контексте, кстати, твит Трампа о том, что Москва может помочь демократам — не только часть политической спекуляции, но и определенное отражение страха перед зависимостью от степени активности Москвы, которая, при желании, может дать массу поводов для подозрения американского лидера в «заговоре». Владимир Путин, понимая это, был готов дать Трампу все требуемые заверения в отношении предстоящей кампании.
Однако вторая часть, отражающая настроения подавляющей части российской консервативной элиты (а именно она сейчас задает тон в российской геополитике), убеждала Путина в том, что от того, вмешивается Россия в выборы или не вмешивается, ничего не изменится. Российскому лидеру представили макет ситуации, при которой Кремль подавляет всякую инициативу и активность со стороны хакеров и троллей, дает команду спецслужбам взять тайм-аут. Стоит ли ожидать на этом фоне падения антироссийской волны на Западе, особенно в США, и «разрядки»? Вопрос, имеющий однозначно отрицательный ответ, основанный на презумпции виновности России, делает практически невозможным «откат» назад и добровольный отказ Кремля от кибероружия. Вне зависимости от наличия или отсутствия политической воли Путина, обвинительный вектор американского класса и медиа практически не оставляет российским «ястребам», в их понимании, выбора, а если разницы в последствиях между вмешательством и невмешательством нет, то зачем выбирать заведомо более слабую позицию?
Наконец, третья проблема — долгосрочная: киберполитика становится не одноразовым инструментом влияния на те или иные текущие политические события и процессы. Она превращается в насущную, требующую больших инвестиций и политического внимания инфраструктуру для сбора и анализа информации о «противнике», его слабых местах. Это механизм, позволяющий «держать руку на пульсе» и действовать реактивно согласно ситуации: молниеносно ударять или брать паузу. Специфика кибероружия в отличие от оружия традиционных войн, заключается в том, что его можно «развернуть» относительно незаметно на территории противника, активировать и регулировать степень ущерба или воздействия в зависимости от тактических задач. Оно может быть пассивным — нацеленным на будущие операции или на сбор информации, или активным — влияющим на функционирование систем сейчас.
Россия, почувствовав вкус этой «кибер-власти», не станет от нее добровольно отказываться. Можно на время затаиться, но уже слишком поздно мечтать о свертывании кибероружия. Кстати, именно поэтому не следует слишком иронично относиться к предложению Путина Трампу создать группу по кибербезопасности — в основе этого предложения своеобразное признание, что страны накапливают кибер-мускулы, и этот процесс нуждается в регулировании. Москва как никто другой понимает, что завтра объектом таких атак может стать сам путинский режим, и эффективные гарантированные механизмы защиты от таких атак (а также банально просто более низкая степень кибер-уязвимости) есть только у технологически неразвитых и глубоко отсталых государств.
Кремль сегодня готовится к худшему в отношениях с США и практически не рассчитывает на хоть какие-то позитивные сдвиги в обозримом будущем, а значит логика «на войне как на войне» останется доминирующей в настроениях подавляющей части российской элиты, глубоко разочарованной в возможностях хоть о чем-то договориться с Западом. Первая мировая кибервойна вступает в самую активную стадию, и Москва не намерена добровольно покидать поле боя.
