Коллективизм часто называют столпом российского авторитаризма и чертой национального характера, восходящей к советским временам или даже к империи Романовых. Путин говорит о нем в своих выступлениях, а журналисты часто объясняют способность путинского режима держать население страны под контролем якобы присущим россиянам коллективизмом. В таких случаях российский коллективизм обычно противопоставляется западному «индивидуализму» с его идеалами self-made man (преуспевания через опору на собственные силы) — личной автономности, независимости и самодостаточности.
Есть определенная ирония в том, что оборотной стороной автономности и самодостаточности оказывается другая характеристика российского общества — его чрезвычайная атомизация. Опросы общественного мнения постоянно показывают, что россияне не доверяют своим согражданам и рассчитывают в первую очередь на самих себя и свой ближайший круг друзей и родственников. Низкое количество горизонтальных связей — то есть скудный социальный капитал — помогает объяснить, почему россияне не могут оказать успешного сопротивления авторитаризму и продолжают мириться с режимом, который сами часто критикуют.
Непросто определить, является ли Россия слишком коллективистской или слишком индивидуалистической страной. Но если внимательнее присмотреться к «Западу», все становится еще запутаннее. Хотя российские официальные и оппозиционные дискурсы часто описывают Запад как царство индивидуализма, западные политики, похоже, не так уж сильно полагаются на привлекательность индивидуализма. Возьмите любую речь западного лидера, будь то президента Соединенных Штатов, которые принято считать самой индивидуалистической страной в мире, или главы Франции, канцлера Германии или премьер-министра Великобритании. Никто из них не превозносит достоинств индивидуализма и самодостаточности. Напротив, все они так или иначе говорят о национальном единстве и необходимости коллективно решать стоящие перед их странами задачи.
Даже если мы спустимся с политического Олимпа к простым смертным и посмотрим на повседневную жизнь граждан, мы увидим, что коллективы и сообщества играют жизненно важную роль на низовом уровне. «Быть хорошим гражданином» в западном контексте часто означает ценить и ставить во главу угла интересы сообщества или нации, а не собственные эгоистические интересы. Например, в Норвегии существует многовековая традиция волонтерства, которая здесь называется dugnad. Около 60% населения страны вовлечено в различные волонтерские инициативы, которые совокупно производят около 5% национального ВВП. Неудивительно, что такое волонтерство считается частью национального характера, а само слово dugnad было признано словом года в Норвегии в 2004 году. Возможно, в других странах для этого явления нет специального термина, но традиции волонтерства и общественной работы в той или иной форме существуют во всех обществах. Таким образом, можно утверждать, что коллективизм повсеместно распространен на Западе, хотя термины, которые люди используют для его описания, разнятся.
Означает ли вышесказанное, что неверно говорить о России как о коллективистской стране? Многие россияне и исследователи, изучающие страну, интуитивно понимают, что в российском коллективизме есть что-то особенное, и это «что-то» также связано с авторитаризмом. Однако обычная траектория обсуждения коллективизма через противопоставление индивидуализму не приближает нас к пониманию этой связи. Даже в самых индивидуалистических странах люди живут в сообществах, то есть коллективах. Во всем мире частное лицо мало чего может добиться в политике, если он или она не выступает от имени группы, и группа это признает. Таким образом, вместо того чтобы обвинять в проблемах России коллективизм как таковой, давайте подумаем о том, какие характеристики коллективизма могут сделать его проблематичным.
Есть две особенности, которые делают российский коллективизм плодородной почвой для развития авторитаризма. Во-первых, в отличие от многих других стран, в российской общественной жизни доминирует одна коллективность, а не множество. Во-вторых, эта доминирующая коллективность — государство, а не какое бы то ни было негосударственное образование. Обе эти особенности очень важны, а их сочетание затрудняет создание надежных институтов, сдерживающих и ограничивающих власть государства и приводящих его действия в соответствие с волей народа. Давайте теперь рассмотрим каждую из этих особенностей по отдельности более подробно.
Отсутствие плюрализма
Коллективизм в России означает не столько приоритет коллективных интересов над индивидуальными, сколько приоритет интересов одной коллективности — российского государства — над всеми остальными коллективами. Российское государство не стремится к тому, чтобы все общество было атомизировано. Скорее, оно стремится мобилизовать тех, кто готов влиться в коллективные действия, следующие в фарватере руководства страны, и одновременно подавить и атомизировать тех, кто хочет действовать коллективно, но независимо от российского государства. Например, молодежь, которая была готова присоединиться к прокремлевским молодежным движениям, поощрялась к коллективным действиям под руководством государства, в то время как против молодежи, присоединявшейся к оппозиционному движению Алексея Навального, власть развязала жестокие репрессии.
В попытке сохранить монополию на руководство коллективными действиями государство также перехватывало становившиеся популярными низовые инициативы. Один из самых ярких примеров этого в постсоветский период — судьба «Бессмертного полка», который был задуман журналистами независимой томской телекомпании ТВ-2 как низовое движение. Свою цель создатели «Бессмертного полка» видели в содействии коллективному увековечиванию памяти членов семей, погибших в Великой отечественной войне, а также в том, чтобы вписать индивидуальные семейные истории в общественный, коллективный дискурс о войне, сделать их более видимыми. Тема самопожертвования советского народа в Великой Отечественной войне отлично вписывалась в российский официальный дискурс. Однако в центре рассказов из семейной истории, сфокусированных на частной жизни и коллективном действии, которые пришли на смену государственническим нарративам, неизменно был народ, а не государство, поэтому власти не приветствовали такие коннотации проекта. Как только низовое движение обрело широкую популярность в обществе, российское государство стремительно перехватило инициативу и лидерство в движении, переопределив его цели: теперь «Бессмертный полк» должен был заниматься не культивированием частных семейных историй, а распространять и прославлять государственные нарративы о войне.
Даже в случае более четко очерченных демографических и социальных групп политическая лояльность зачастую важнее, чем просто принадлежность к конкретной группе. Именно поэтому на протяжении российской истории мы видим, как некоторые нерусские этнические группы жестоко подавляются и преследуются, в то время как элита других нерусских этнических групп органично вписывается в российское государство. Точно так же российские власти преследуют ЛГБТИК+ сообщества, в то время как различные представители ЛГБТИК+ сообщества работают на государственную пропагандистскую машину и вполне в нее вписаны. Или, например, одни русские националисты сидят в тюрьме, а другие служат идеологами государства. С точки зрения российского государства, различным группам должно быть позволено существовать в российском политическом пространстве только в том случае, если они готовы действовать коллективно под руководством российской власти.
Хотя плюрализм сам по себе не гарантирует демократии, отсутствие подлинного социального плюрализма играет автократам на руку, превращая политическую конкуренцию в фарс. Без многочисленных групп избирателей, объединенных общей идентичностью и способных действовать коллективно на основе различных политических интересов, идея представительных институтов оказывается выхолощенной. Хотя в России существует множество политических партий, лишь очень немногие из них (если такие вообще еще остались) имеют четко определенный электорат, который ожидает от этих партий продвижения своих интересов на политической арене. В 1990-е годы такой электорат был у Коммунистической партии, но за время правления Путина КПРФ утратила свой оппозиционный потенциал. Вместо того чтобы представлять интересы своих избирателей и служить ограничителем для исполнительной власти, депутаты Госдумы и члены Совета Федерации стали командой президента, выполняющей его решения. Эти члены парламента подотчетны не народу, а исполнительной власти, которая монополизировала право говорить от имени нации.
Особенности государства как лидера коллективных действий
Однако доминирование одного коллектива в публичном пространстве не всегда приводит к авторитаризму. Существуют национальные государства с относительно небольшим разнообразием (например, скандинавские страны), которые являются прочными демократиями с прекрасно функционирующими парламентами. Чтобы монополия на коллективные действия превратилась в авторитаризм, нужно, чтобы именно государство, а не нация, религиозная группа или какая-то другая общность, монополизировало это лидерство.
Государство отличается от любого другого коллектива тем, как оно обеспечивает соблюдение групповых норм. В любой группе есть правила, которых должны придерживаться ее члены: например, в религиозных общинах от женщин часто ожидается соблюдение строгого дресс-кода; в академическом сообществе от ученых ждут должного уважения к чужим идеям и порицают плагиат. В большинстве групп исполнение этих правил возложено на членов сообщества: например, исполнение религиозных норм — обязанность самих верующих. Точно так же контроль за соблюдением норм профессиональной этики — дело самого профессионального сообщества. Страх подвергнуться остракизму со стороны остальных членов коллектива заставляет людей следовать групповым нормам, даже если эти нормы им не нравятся. Иногда такое принуждение может быть реализовано максимально жестоким для конкретного человека образом: вспомнить хотя бы так называемые «убийства чести» в традиционных обществах или клеветнические кампании и травлю в более современных. Но когда единственным инструментом принуждения является само сообщество, оно служит ограничителем, системой сдержек для решений своего лидера: решение, которое члены общины посчитают несправедливым, будет невозможно исполнить.
Государство же, напротив, не полагается только на своих граждан для обеспечения соблюдения правил. У него для этих целей есть специально выделенная группа — государственный аппарат, обеспечивающий соблюдение этих правил с применением насилия, монополией на применение которого обладает государство. Например, глава религиозной общины не может в одностороннем порядке ввести произвольный налог, который члены общины посчитают несправедливым, поскольку у него или нее не будет возможности обеспечить выполнение своего решения. Однако государству подобное решение продавить гораздо проще, поскольку у него на вооружении имеется аппарат принуждения. По мере того, как государство крепнет и «матереет», чиновники, полиция, секретные службы и армия становятся привилегированным слоем, который может обеспечить выполнение решения лидера, даже если члены сообщества не желают навязывать это решение ни себе, ни другим.
В большинстве обществ государство — это всего лишь один из социальных институтов, конкурирующий за влияние с религией, территориальными общинами, этническими группами или социальными движениями. Однако если государство успешно подавляет большинство конкурирующих сообществ и остается единственным легитимным лидером коллективного действия, оно играет две противоречивые роли: оно одновременно претендует на то, чтобы представлять своих граждан в качестве их лидера, и может действовать против их воли. Так граждане оказываются в ситуации, когда единственный лидер коллективного действия, которому они доверяют и который может возглавить их сопротивление злоупотреблениям, — это сам абьюзер.
Хотя российское государство не может полностью искоренить альтернативные идентичности и центры сопротивления, в настоящее время его усилия в этой области приносят свои плоды. Коллективные действия, выражающие несогласие с политикой государства, жестко пресекаются, а подавляющее большинство граждан заявляет о своей поддержке действий Путина. Нынешняя ситуация очень мрачная, но не стоит забывать о другой универсальной черте человеческой психологии: никому не нравится, когда его принуждают к подчинению. Даже в самых коллективистских обществах люди ценят автономию личного выбора. Распространенное в Советском Союзе двоемыслие, когда люди на публике выражали поддержку партии, а на своих кухнях критиковали ее, — пример неистребимой ценности личной автономии. И по мере того, как путинский режим становится все более репрессивным, он порождает скрытое недовольство и сопротивление, подобно тому, как это происходило в Советском Союзе.
Что делать?
Таким образом, проблема России кроется не столько в коллективизме как таковом, сколько в монополии государства на руководство коллективными действиями. Чтобы противостоять этой монополии, оппозиционным силам и их сторонникам лучше не прославлять западный индивидуализм или что-либо западное, а сосредоточиться на двух стратегиях.
1.Культивирование социального и политического плюрализма
Связь между демократизацией и плюрализмом не так очевидна, как может показаться на первый взгляд. Ожесточенные социальные разногласия и отсутствие единства могут помешать демократизации и нанести ущерб устоявшимся демократиям. Однако в нынешнем российском контексте культивирование присутствия различных групп избирателей или различных электоратов и усиление их автономных голосов является здоровой стратегией. При активно развивающемся сегодня обсуждении антиколониальной повестки первый вид плюрализма, который приходит на ум, это этнический и культурный плюрализм, и нет сомнений, что усиление голосов различных этнических групп в российском политическом дискурсе чрезвычайно важно. Существуют и другие виды плюрализма, которые могут помочь подорвать монополию государства на управление коллективным действием: от плюрализма политических платформ до регионального плюрализма, который уже продемонстрировал свой потенциал в России в 1990-е годы. Культивирование плюрализма не означает, что различные оппозиционные группы не должны объединять свои силы; скорее, это означает, что они должны разработать механизмы построения совместных стратегий без ожидания полного единства и осознать, что плюрализм — это благо для России.
- Отделение идеи российской нации от российского государства
Сейчас для многих россиян государство — это священная сущность. Десакрализация государства и замена его подлинной идеей гражданской нации необходимы для того, чтобы разорвать порочный круг злоупотреблений со стороны государства и дать людям реальную субъектность (agency). Это, конечно, геркулесова задача. Но колоссальный масштаб задачи не должен умалять ее важности и ценности. Переосмысление насильственного прошлого страны возможно только в том случае, если российский народ сможет думать о себе как о субъекте, отдельном от российского государства, и, следовательно, способном противостоять российскому государству. Проведение такого разделения между государством и народом не означает отрицания преступлений, совершенных Россией или роли населения в этих преступлениях. Напротив, такое разделение даст обществу возможность избавиться от ощущения выученной беспомощности и покажет, что, хотя общество не может изменить прошлое, оно может определить, каким будет его будущее. У меня нет безотказного рецепта для создания такой подлинной гражданской идентичности — это путь проб и ошибок. Однако дискурс, основанный на западных ценностях и индивидуализме, имеет гораздо меньший потенциал для осуществления значимых долгосрочных изменений в России, чем подлинная гражданская идентичность, отделенная от государства, пусть и с сильным коллективистским компонентом.
