Несмотря на то, что внешнеполитические интересы РФ сегодня максимально сконцентрированы на ее войне с Украиной, она не отказалась от своих геополитических амбиций и в других регионах, включая и Ближний Восток. Раньше Россия пыталась позиционировать себя в качестве стороны, способной сотрудничать практически со всеми субъектами ближневосточного конфликта и посредничать между ними, но после 7 октября 2023 года Москва однозначно поддержала ХАМАС. В итоге выстраиваемый в последние три десятилетия баланс интересов России и Израиля находится сегодня перед крайне непростым вызовом.
Эволюция отношений
Россия — как явление и символ — занимает чрезвычайно важное место в общественном сознании израильтян. Исторически поколение отцов-основателей государства Израиль происходило из черты еврейской оседлости Российской империи, поэтому элементы российской культуры, мировоззрения и образа жизни во многом стали частью того, что принято называть израильским сионистским еврейским этосом. С другой стороны, Россия, как наследница СССР, возглавлявшего в Холодной войне антизападный лагерь, долгое время идентифицировалась израильским обществом с силой, фундаментальные интересы которой противоположны израильским. Но существовал и другой взгляд, согласно которому российско-израильские отношения не вышли на уровень стратегического партнерства не из-за труднопреодолимых «цивилизационно-политических противоречий» (как с арабским миром), а просто потому, что израильские и российские интересы в регионе далеко не всегда совпадают.
Впрочем, в первые полтора-два десятилетия, прошедших с момента восстановления дипломатических отношений между двумя странами в 1991 году, эта дилемма носила достаточно умозрительный характер. Все это время продолжался политический диалог на самом высоком уровне, а подход израильского политического истеблишмента почти не выходил за рамки укрепления связей с российскими евреями, поощрения их репатриации в Израиль, импорта энергоносителей и действий (достаточно вялых) по дипломатическому и правовому обеспечению активности израильских бизнесменов на российском рынке. Визиты высших израильских официальных лиц в Россию тогда носили весьма несистемный и спорадический характер. Они были призваны либо срочно погасить внезапно возникший кризис во взаимоотношениях (как, например, вояж Нетаньяху, который в 1997 году попробовал «наскоком» сорвать реализацию российско-иранского ядерного контракта), либо представить в Кремле уже согласованную с США, Евросоюзом и арабами очередную региональную инициативу.
В рамках российских ближневосточных интересов израильский трек тоже долгое время был сравнительно периферийным, хотя товарооборот и турпоток между двумя странами постепенно рос, имелись совместные промышленные и коммерческие проекты, а упоминания о «миллионе живущих в Израиле соотечественниках» носили едва ли не ритуальный характер. Свою роль играло и имевшееся в Кремле понимание, что Россия, в отличие от СССР, не может стоять в регионе «на одной арабской ноге». Поэтому Кремль пытался соблюдать — как минимум на внешнем уровне — принцип «баланса интересов».
Подъем российско-израильских отношений начался во второй половине 2000-х гг. с «возвращением» России в качестве одного из важных игроков в ближневосточный регион. Переход израильско-российских отношений к близкому партнерству был назван одним из внешнеполитических приоритетов второго кабинета Биньямина Нетаньяху (2009−2013 гг.). Во взаимных визитах на высшем уровне, а также в межправительственных и межпарламентских контактах в тот период было «больше символизма, чем практики». Но этот символизм, по словам российского политолога Федора Лукьянова, отражал нетривиальную ситуацию, когда «у России отношения с Израилем лучше, чем практически со всем арабским миром. За исключением иранского вопроса у нас с Тель-Авивом особых расхождений нет. А охлаждение с большинством арабских режимов связано с нашей поддержкой Сирии».
Израилю пришлось адаптироваться к новому прочтению российских региональных интересов, которые были частным случаем отказа от принципа внешнеполитической «равноудаленности» времен второй каденции Ельцина и первого правления Путина. Вместо этого принципа было выдвинуто требование вернуть России статус великой державы — пусть первоначально и на декларативном уровне. Среди прочего это означало, что Москва уже не готова удовлетвориться символическим присутствием на Ближнем Востоке, в том числе и в сфере непосредственных израильских интересов, где почти десять лет ее роль ограничивалась статусом «коспонсора ближневосточного мирного процесса» (хотя некоторые считали его такой же фикцией, как и сам мирный процесс).
Начиная со второй каденции Путина российская дипломатия ориентировалась на сохранение отношений России с шиитским миром и одновременное привлечение суннитских правительств к созданию российско-арабского альянса. В практическом плане цель состояла в обеспечении массированной интервенции российских компаний в сферу добычи, переработки и транспортировки углеводородов арабо-мусульманских стран; расширении и диверсификации контрактов на поставки местным режимам российских вооружений; делигитимации в глазах «умеренного» исламского мира чеченских и дагестанских сепаратистов. Ближневосточный курс Кремля в каком-то смысле обслуживал и растущие антиамериканские настроения в российском обществе.
«Кремлеоптимисты» и «кремлепессимисты»
Реакция на данные процессы израильских политических, информационных, деловых и аналитических кругов была неоднозначной. Эти круги, как и израильское общество в целом, достаточно быстро разделились на две фракции, которые по-разному оценивали ближневосточное отражение «нового прочтения» российских геополитических и экономических интересов.
«Кремлепессимисты» продолжали подозревать, что новый курс Кремля де-факто усиливает проарабский и, следовательно, антиизраильский крен в стратегии Москвы. Ожидалось, что Россия, пытающаяся вернуть себе статус великой мировой державы и вступающая в этом качестве во все более очевидную политическую конфронтацию с США и Западом в целом, рано или поздно скатится к глобально-политическим моделям и представлениям конца советской эпохи, включая видение Израиля как потенциального противника на фоне его стратегического партнерства с США.
Их оппоненты — «кремлеоптимисты» — верили объяснениям российской стороны, что их страна возвращается на Ближний Восток не как носитель какой-то идеологии, а из чисто прагматических соображений. В этом свете российские военные поставки врагам Израиля — Сирии и Ирану (включая оружие, которое вопреки всем договоренностям и многочисленным заверениям российской стороны, нередко оказывалось в руках южно-ливанской «Хезболлы» и других террористических организаций) — рассматривались как «бизнес в чистом виде». А изменение российской линии по отношению к этим режимам — якобы лишь вопрос цены, в самом простом и примитивном смысле этого слова. Другими словами, даже если глобальные геополитические интересы в принципе могут развести Израиль и Россию по разные стороны баррикад, проблема, если принять этот взгляд на вещи, состоит не в имманентном конфликте интересов двух стран, а в «новом» контексте глобальных интересов России. Поэтому «кремлеоптимисты» считали, что если изменится контекст или положение Израиля в нем, то изменится и ситуация в российско-израильских отношениях. До тех пор предлагалось развивать с Москвой отношения в сферах, представляющих взаимный интерес, вынося за скобки те пункты, по которым Израиль и Россия «договорились не договариваться».
Может показаться, что правоту подобного подхода подтвердили договоренности, достигнутые между Израилем и Россией после появления в 2015 году в Сирии российского военного контингента, призванного в партнерстве с Ираном спасти режим Асада. В Израиле исходили из представления, что появление России у северо-восточных границ еврейского государства, по словам его тогдашнего министра обороны Авигдора Либермана, «есть свершившийся факт и долгосрочный фактор». Поэтому целесообразным посчитали не принимать ничью сторону и не вмешиваться в сферы интересов задействованных в Сирии субъектов до тех пор, пока не пересечены ультимативные для Израиля «красные линии». Например, Израиль дал четко понять, что не готов смириться с открытием дополнительного фронта Ирана против Израиля со стороны сирийской части Голанских высот и расширением канала транспортировки через Сирию вооружений, предназначенных южно-ливанской «Хезболле». В ходе двусторонних российско-израильских контактов эти требования были в той или иной степени приняты в Кремля, а также было достигнуто понимание, что при любых вариантах урегулирования в Сирии должно быть учтено израильское видение ситуации. Итогом этих договоренностей стал механизм координации и взаимного предупреждения в Сирии, который во многом обеспечил свободу действий ВВС ЦАХАЛа против расположенных там объектов антиизраильской инфраструктуры Ирана и проиранских террористических группировок.
Большая часть второго десятилетия 21 века также была периодом заметного укрепления российско-израильского экономического партнерства. Фиксировался рост взаимного товарооборота, налаживались совместные проекты в сфере транспорта, фармацевтики, сельского хозяйства, космоса, информации и в других сферах. Были и случаи передачи израильских оборонных технологий Москве — правда, эта практика была прекращена в 2014 году после аннексии Крыма. В разное время обсуждались, хотя и не получили дальнейшего развития, перспективы российского участия в стратегических израильских инфраструктурных и энергетических программах, включая разработку новых газовых месторождений. Кроме того, расширялись научные, культурные и другие гуманитарные связи, а после отмены визового режима в 2008 году бурно развивался туризм.
Но преувеличивать значение всех этих сюжетов не стоит. Россия для Израиля, особенно после договоренности о «размежевании интересов» в Сирии, действительно являлась партнером, но утверждать, что страны стали стратегическими союзниками, было бы преувеличением. Речь скорее шла о тактическом партнерстве, основанном на совпадении определенных интересов и соблюдении правил игры, устраивающих обе стороны.
Смена акцентов
Первым сигналом, что ситуация кардинально меняется, стал инцидент в небе над Сирией 23 сентября 2018 года, когда одной из десятков ракет, выпущенных батареями российских систем С-200, находящихся на вооружении сирийских ПВО, был сбит самолет электронной разведки Ил-20 ВКС России. В этом инциденте российская сторона поспешила обвинить ВВС Израиля, которые в это время проводили операцию по уничтожению разгруженного в Латакии иранского оборудования для производства ракет высокой точности. Однако на момент начала сирийцами «беспорядочной стрельбы» израильские F-16, выполнившие свою миссию, уже находились в воздушном пространстве своей страны. Согласно версии Минобороны РФ, «сознательно», а по более «мягкой» версии Кремля — «в результате технического сбоя в системе взаимного оповещения» израильские F-16 тогда якобы «прикрылись» российским Ил-20, что, по мнению российской стороны, привело к его уничтожению сирийскими ПВО и гибели офицеров ВКС, находившихся на борту сбитого самолета. При этом в военном и политическом истеблишменте РФ предпочли проигнорировать переданный россиянам командующим ВВС ЦАХАЛа Амикамом Норкиным подробный, подкрепленный снимками, показаниями радаров и аудио- и видеозаписями отчет о произошедшем, целиком возлагающий ответственность за случившееся на сирийцев.
Впрочем, несмотря на резкий тон, отчет Минобороны РФ, предназначенный скорее для внутреннего потребления, не содержал никаких конкретных угроз или предупреждений в адрес Израиля. Израильтяне тоже предпочли не повышать тон дискуссии и воздержались от публикации отчета Норкина, что, скорее всего, полностью лишило бы россиян свободы дипломатического маневра в этом вопросе, в то время как в обеих странах явно выражали заинтересованность сохранить механизм координации действий сторон в Сирии.
Сложнее было игнорировать «патриотические» кампании во многих российских СМИ, в ходе которых множество российских публичных фигур буквально соревновались в жесткости антиизраильских выпадов и озвучивали заявления, находящиеся на грани, а то и за гранью антисемитизма. И хотя вскоре эта кампания была свернута, стало понятно, что возвращение антиизраильских и антисемитских клише в публичное пространство РФ вполне возможно, если они будут востребованы властями.
Перспективы реализации именно такого сценария стали расти после начала полномасштабного вторжения России в Украину. Израиль сразу же осудил российское вторжение, оказывал и оказывает Украине масштабную гуманитарную и материальную помощь, дипломатическую и политическую поддержку, а также поставил ВСУ защитные средства и некоторые виды защитных, нелетальных вооружений. Однако, в отличие от государств-членов НАТО, предоставивших гарантии безопасности Украине, Израиль, вопреки ожиданиям Киева, не присоединился напрямую к блоку противостоящих России западных стран. В израильском руководстве, озабоченном обеспечением безопасности еврейского государства в свете очевидного нарастания угрозы со стороны Ирана и его региональных сателлитов, по инерции рассчитывали, что российско-израильские договоренности и наработки прежних лет не потеряли своей релевантности.
Первоначально такая позиция Израиля официально устраивала и Москву, но постепенно Кремль начал демонстрировать растущее раздражение по мере того, как в Израиле стали все громче говорить, что в свете стратегического сближения России с Ираном прежняя парадигма отношений с Москвой себя исчерпала. Кроме того, в политических кругах Израиля постепенно осознают необходимость внимательнее относиться к настойчивым намекам (пусть они и не звучат ультимативными требованиями) из Вашингтона в адрес Израиля занять более определенную позицию в российско-украинском противостоянии.
Означает ли все это, что упомянутые в начале статьи российские демарши в пользу ХАМАСа, поставили все точки над i? Помимо раздражающей обе стороны риторики, фактов в пользу этой версии не слишком много. В СМИ появлялась информация, что недавние атаки ВВС Израиля на объекты военной инфраструктуры Ирана и проиранских милиций в Сирии, в том числе расположенные рядом с российскими базами, в отличие от практики последних восьми лет, прошли без предварительного уведомления российского военного контингента. В Москве это объявили «неприемлемым», поскольку такие шаги, по озвученному Лавровым мнению, содержат риски расширения конфликта Израиля с ХАМАСом до «большой региональной войны». Однако, идет ли речь о разовом событии, либо о принципиально новой практике пока неизвестно. Израильтянам рекомендовано воздержаться от поездок в Россию, но никаких прямых запретов на это нет. Отказ России от балансирования между разными игроками на Ближнем Востоке в пользу своей заявки на лидерство «Глобального Юга» оставляет мало места для партнерства с Израилем, но о снижении уровня взаимного дипломатического представительства речь пока не идет. При этом происходящее может поставить под угрозу экономические взаимоотношения двух стран
Сегодняшняя ситуация мало похожа на прежние «особые отношения» Израиля и России, но о прямой конфронтации пока тоже говорить не приходится — в обеих столицах явно не заинтересованы в открытии еще одного фронта. Направление развития указанных процессов в большой степени зависит не столько от двусторонних отношений, сколько от длительности и итогов войны в Украине и в Газе (и на Ближнем Востоке в целом).
