В 2012 году Европейская комиссия за демократию через право, обсуждая недостатки российского Закона «О противодействии экстремистской деятельности», обратила внимание на то, что отсутствие в Законе ясных критериев оставляет «слишком широкий простор для оценок и субъективных толкований как в плане оценки материалов, так и в плане применения соответствующей судебной процедуры». Это в полной мере касается и использования судебной экспертизы в российском антиэкстремистском правоприменении.
Проблемы российских судебных экспертиз
В российском публичном пространстве постоянно обсуждаются проблемы специальной экспертизы, то есть экспертизы, которая призвана определить, является ли тот или иной текст (или изображение) «экстремистским». Одной из наиболее важных гарантий качества судебной экспертизы является независимость эксперта от давления органов, возбудивших дело и, следовательно, напрямую заинтересованных в том, чтобы эксперт дал положительные ответы на поставленные вопросы.
Экспертизы в России проводятся от имени Министерства юстиции (РФЦСЭ и региональные лаборатории Минюста), ФСБ (региональные криминальные лаборатории), МВД (экспертно-криминалистические центры) и с недавнего времени СК (пока создан только центральный Судебно-экспертный центр СК). Кроме того, экспертизу проводят негосударственные организации и различные университетские центры, например, Центр экспертиз СПБГУ.
Правоведы сомневаются в том, что экспертов, аффилированных с правоохранительными органами, можно считать независимыми. Эта проблема актуальна в том числе и для образовательных учреждений. Так, в 2018 году своей должности лишился профессор СПбГУ Александр Панченко, подписавший альтернативное официальному заключение по делу о запрете книг пастора Бранхема. Кроме того, известны случаи давления правоохранительных органов на руководство академических и образовательных учреждений с целью добиться нужного результата экспертизы. В этих условиях не только страдает институт независимой экспертизы, но и серьезно падает ее качество.
Возможным инструментом повышения качества экспертной работы могут быть различные экспертные объединения. Например, в области профессиональной экспертизы работают объединение экспертов ГЛЭДИС, недавно возникший проект Amicus Curiae и проект «Диссернета», в котором публикуются рецензии на наиболее спорные экспертизы. Российские власти регулярно предлагают ввести систему государственного лицензирования такой экспертной деятельности. Это приведет к дальнейшей деградации независимой экспертизы.
Другой важной проблемой является та роль, которая отводится судебной экспертизе в российских процессах по антиэкстремистскому законодательству. В рамках таких дел экспертов спрашивают о том, какие маркеры «языка вражды» они видят в исследуемых текстах или изображениях. Как правило, в качестве экспертов привлекаются лингвисты и психологи. «Бои экспертов» — начиная с процессов 1990-х гг. по разжиганию вражды и розни и процессов 2000-х гг. по оскорблению «чувств верующих» — породили дискуссию о профессиональных стандартах производства экспертизы в России.
Еще одной серьезной проблемой было и остается неравенство между статусом экспертизы и исследования: экспертиза производится «экспертом» по заказу следствия или суда, а исследование — «специалистом», который, как правило, проводит ее по запросу стороны защиты. Экспертиза содержится в материалах дела (чаще всего именно на ее основании дело и возбуждается), в то время как исследование предоставляется защитой и чаще всего судом рассматривается в ряду «иных доказательств». Отчасти это неравенство было смягчено в 2010 году, когда Постановление Верховного суда (ВС) наделило специалистов правом участвовать в оценке профессиональной составляющей экспертизы как доказательства по делу. Однако чаще всего суды не рассматривают критику, содержащуюся в заключениях специалистов, и не обсуждают ее, предпочитая утверждать, что нет никаких сомнений в профессионализме и объективности экспертизы. Нерешенными остались и другие проблемы — прежде всего, выход экспертов за пределы профессиональной компетенции и ответы на правовые вопросы. Речь идет о ситуациях, в которых эксперты отвечают на вопросы правового характера, например, о наличии в текстах «призывов к экстремизму», хотя это должен определять суд. При этом высокая степень правовой неопределенности (то есть неоднозначность, неясность и противоречивость самого законодательства) позволяет следствию и экспертам со стороны обвинения расширительно толковать положения законодательства.
Некритический подход суда к содержанию и выводам экспертизы приводит к тому, что в «научные» концепции попадают не только идеологически заряженные теории вроде «геополитики», но и откровенно антинаучные (например, «нейролингвистическое программирование») и даже конспирологические («план Даллеса»). Коллекция подобных экспертиз, проведенных в том числе научными сотрудниками российских вузов или академических институтов, собрана проектом «Диссернет» в сотрудничестве с сетью Amicus Curiae. В ряде случаев экспертиза превращается из научного текста в идеологический донос или в откровенно мракобесный текст, в котором научная религиоведческая экспертиза подменяется православной теологией, как это было в экспертизах по делу Pussy Riot.
Критика со стороны ЕСПЧ
Низкое профессиональное качество и предвзятость российской судебной экспертизы были затронуты в ряде постановлений ЕСПЧ. Вспомним, например, дело «Матыцина против России» (2014 г.), в котором суд рассмотрел проблему производства специальной судебной экспертизы в деле, касающемся вопроса о гипотетическом вреде от занятий различными оздоровительными практиками, которые, по версии обвинения, привели к осложнению психического заболевания. ЕСПЧ обратил внимание на то, что незаконный отказ судов в приобщении к делу заключений специалистов и другие произвольные действия суда с теми заключениями, которые не укладывались в схему обвинения, напрямую нарушали ч.1 ст. 6 Конвенции о правах человека.
В деле нижегородского правозащитника Станислава Дмитриевского (2017 г.), осужденного за публикацию текстов чеченских сепаратистов Аслана Масхадова и Ахмеда Закаева, ЕСПЧ обратил внимание на то, что эксперт в этом деле отвечает на правовые вопросы и тем самым фактически подменяет собой суд. ЕСПЧ также отметил, что российские судьи не дали оценки самим экспертизам, в которых эксперт Лариса Тесленко явно выходила за рамки сугубо языковых вопросов (например, социальными группами, в отношении которых Дмитриевский, по мнению эксперта, «разжигал рознь и ненависть», были названы «руководство Российской Империи» и «безумный кремлевский кровавый режим») и, по сути, квалифицировала действия Заявителя с правовой точки зрения. По мнению ЕСПЧ, эксперт ответила на вопрос следствия о наличии в тексте Заявителя «призывов к экстремистской деятельности», то есть, на вопрос, решение которого находится исключительно в компетенции суда. Кроме того, российские судьи не стали анализировать рассматриваемые утверждения Дмитриевского, фактически полностью переложив эту миссию на эксперта со стороны обвинения и проигнорировав альтернативное исследование. В результате ЕСПЧ постановил, что в деле Дмитриевского была нарушена ст. 10 («Свобода выражения мнения») Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод.
В деле «Ибрагимов и другие против России» (2018 г.), посвященном оспариванию запрета книг исламского богослова Саида Нурси в России, ЕСПЧ также обратил внимание на то, что решения российских судов были основаны на заключениях лингвиста и психолога и игнорировали мнение религиоведов. При этом утверждения о разжигании розни не нашли своего подтверждения в реальных цитатах, а один из российских судей вообще признался, что не читал книгу, доверившись цитатам, выбранным экспертами со стороны обвинения.
Эти решения ЕСПЧ подсвечивают основные проблемные точки применения специальной экспертизы в российском праве: ответ эксперта на правовые вопросы, отказ суда от рассмотрения содержания обсуждаемых высказываний и перекладывание этой роли на эксперта. В итоге ответы эксперта на правовые вопросы без какого-либо обсуждения судом попадают в судебные решения, напрямую влияя на их качество.
Реакция на критику
Вопрос судебной экспертизы достаточно серьезно обсуждался в Постановлении Верховного суда 2011 года. В документе указывалось, что эксперт не может отвечать на правовые вопросы, а для исследования смысловой направленности текста должна назначаться лингвистическая экспертиза с приглашением, если необходимо, специалистов из других гуманитарных областей. Важно, что в этом решении была отмечена роль специалиста, который мог помогать стороне защиты в оценке научной составляющей экспертизы, подготовленной стороной обвинения.
В 2018 году ВС дополнил это Постановление положением о том, что «при оценке заключения эксперта по делам о преступлениях экстремистской направленности судам следует иметь в виду, что оно не имеет заранее установленной силы». Соответственно, вопрос о том, являются ли те или иные призывы экстремистскими, должен решать суд. Это разъяснение появилось после решений ЕСПЧ.
29 июня 2021 года
Развитие событий в сфере судебной экспертизы можно оценить как регресс: Постановление 2010 года несколько улучшило ситуацию с привлечением специалистов со стороны защиты к обсуждению научной состоятельности экспертизы, но новые поправки обратили этот процесс вспять. Теперь специалисты не могут оценивать научную составляющую экспертизы, подготовленной стороной обвинения. Это делает положение защиты еще более тяжелым и очевидно нарушает принцип состязательности сторон.
Раньше заключения специалистов хоть и не всегда влияли на исход дела, но могли использоваться для апелляции, кассации и для ЕСПЧ как независимая оценка научной составляющей экспертизы. Отвечая на упреки ЕСПЧ, Верховный суд подтвердил недопустимость обсуждения правовых вопросов в экспертизе, но при этом фактически исключил из процесса специалистов, то есть тех, кто обеспечивал критику экспертиз со стороны защиты. Теперь суд должен самостоятельно оценивать научную составляющую судебной экспертизы, поскольку не может привлекать для этого специалистов. В итоге это приведет к увеличению количества непрофессиональных и предвзятых экспертиз.
Что может улучшить ситуацию в этой отрасли правоприменения? Шагом в правильном направлении станет возвращение специалистам права рецензии, предусмотренного в предыдущих версиях
Международные стандарты и российская практика
В 1923 году в США спор о применимости в суде поставленных под сомнение результатов испытания на полиграфе привел к появлению стандарта, который получил свое имя от человека, обвиненного в убийстве на основании показаний «детектора лжи». С этого момента «стандарты Фрая» (или теста общей приемлемости научной экспертизы) требовали, чтобы научные свидетельства, предъявляемые в суде в качестве доказательства, были в целом приняты существенной частью научного сообщества. Это касается процедуры, принципов и техник исследования, результаты которого используются в суде в качестве доказательства. В практическим смысле речь шла о том, что в ситуации, когда выводы той или иной экспертизы ставятся под сомнение, сторона, предоставившая ее в суд, должна доказать, что использованный подход является научным и за ним стоит определенная научная традиция. В дальнейшем на смену «стандартам Фрая» пришел тест Дубера, согласно которому судьи обязаны проверить экспертизу по следующим критериям:
- Поддаются ли проверке научные теории и методы, на которых эксперт основывает свои выводы (принцип верификации);
- Обсуждались ли теории и методы, использованные в рассматриваемой экспертизе, в научной литературе (принцип научного признания);
- Если речь идет об определенных научных методиках, известен ли потенциальный коэффициент ошибок и стандарты, регулирующие их оценку (принцип коэффициента ошибок).
В более близких России правовых системах стран ЕС присутствуют похожие положения оценки экспертизы на предмет профессионализма и научной состоятельности. Так, в Нидерландах суд должен определить, способен ли эксперт проводить соответствующее исследование, какие методы он применил, в какой степени методы и выводы надежны, а также насколько эксперт компетентен в применении указанного им метода. Во Франции достоверность результатов экспертизы оценивается с точки зрения профессиональных качеств эксперта (владение навыками исследования и понимание им своей роли в процессе, профессиональная беспристрастность, компетентность) и надежности примененных им методик.
Очень похожие стандарты описаны и в рекомендациях для российских судей, однако научная часть представлена только категорией «научная обоснованность». Сам
В России, в отличие от всех приведенных выше зарубежных примеров, отсутствует этап оценки экспертизы на предмет ее научной состоятельности. Этот этап предшествует судебному заседанию и ровно в этот момент суд может отвести экспертизу как не прошедшую тест на научность. В случае российского судопроизводства этот процесс включен в систему обсуждения доказательств и предполагается, что суд обсуждает в ходе судебного заседания требуемые параметры: научную обоснованность экспертной методики, допустимость и граничные условия ее применения. В ситуации прямого запрета на участие в этом процессе специалиста научную составляющую экспертизы теперь должны обсуждать прокурор, адвокат и суд, то есть люди без специальных знаний в обсуждаемой области. Кроме того, реальных случаев серьезного обсуждения судом научной составляющей экспертизы немного.
Единственным успешным примером опровержения научно несостоятельной экспертизы в суде является случай с частным определением в адрес эксперта Федяева, которого добились адвокаты Андрей Сабинин и Александр Попков в Краснодарском суде: им удалось доказать, что эксперт Краснодарского МВД провел свою экспертизу не на научной основе. Но даже после вынесения частного определения эксперт Федяев продолжает трудиться на своей должности.
Единственным выходом из ситуации остается введение института досудебного тестирования экспертизы (по примеру Фрая или Дубера): по крайней мере, в таком случае адвокат сможет отреагировать на примеры очевидно антинаучных или предвзятых экспертиз.
* Данная статья является частью цикла «Реформы», подготовленного изданием Riddle совместно с проектом «Рефорум»
