По мере того, как в России победа над коронавирусом, которую Кремль провозглашал уже несколько раз, становится все менее очевидной, экономическая ситуация продолжает улучшаться — и при этом есть основания предполагать, что позитивный тренд может оказаться устойчивым, хотя, конечно, о возвращении к высоким темпам роста никто и не мечтает. Пока мы видим стабилизацию реальных доходов, снижение безработицы, локальное укрепление рубля, некоторую разрядку международной напряженности и, что куда важнее, рост мировых цен на сырье, прежде всего на нефть.
Эффект такого роста сегодня сложно переоценить. За последние 12 месяцев (с 1 июля 2020-го по 30 июня 2021 года) нефть марки Brent поднялась в цене на 79%, с $ 42 до $ 75/баррель; уголь на мировых рынках подорожал в 2,75 раза, а импортируемый Европой природный газ — более чем в пять раз. И хотя доля нефтегазовых доходов в федеральном бюджете снижалась все последние годы (с максимальных 51,2% в 2014-м до 28% в 2020 году), но происходило это не столько из-за хозяйственной диверсификации, сколько вследствие снижения самих нефтяных котировок, и, соответственно, притока валюты в страну. На текущий год власти планировали доходы исходя из средней цены нефти Urals (которая сейчас котируется практически на уровне Brent) в $ 43,3/баррель, однако уже по итогам первых двух кварталов показатель превышен почти на 60%, а недавние котировки в $ 76/баррель стали самыми высокими с октября 2018 года. Нефтегазовые доходы по итогам этого года могут оказаться больше плановых на $ 50 млрд (3,5−4 трлн рублей), что сделает бюджет профицитным в четвертый раз за последние десять лет. Однако можно ли говорить, что Кремлю снова повезло — так же, как в 2000-е или в начале 2010-х гг.
Это утверждение, если оно будет принято как руководство к действию, может сыграть злую шутку с теми, кого постигнет очередное «головокружение от успехов». Сегодня, строя планы на будущее, необходимо учитывать два обстоятельства.
С одной стороны, нужно понимать, что основной причиной нынешнего роста цен является не фундаментальный рост спроса, а спекулятивная игра, спровоцированная огромным ростом денежного предложения за время пандемии. Только США с начала 2020 года увеличили государственный долг на $ 4,9 трлн, а всего правительства по всему миру «вбросили» в экономику от $ 12 до $ 17 трлн. Значительная часть этих денег вышла на фондовый и товарный рынки, вызвав рост котировок практически по всему спектру позиций. Не только нефть и газ, но и металлы, продовольствие, минеральные удобрения — все подорожало за последний год на 60−200%. Потребительская инфляция при этом осталась практически незаметной — как потому, что доля сырья в ВВП развитых стран сейчас не превышает 6−8%, так и потому, что маржа ритейлеров часто доходит до 50−80% и в условиях высококонкурентного рынка может быть оперативно скорректирована без повышения конечных расценок. Нефть, которая выросла за последний год на 80%, наверняка не остановится на достигнутых рубежах, так как является самым активно торгуемым товаром на мировых рынках. При этом объем ее потребления в мире ($ 2,32 трлн в довольно репрезентативном 2019 году) меньше объема недавней эмиссии в шесть-семь раз, так что деньги спекулянтов еще продолжат приходить на этот рынок. В последнее время многие авторитетные аналитики заявляли о возможностях достижения $ 100/баррель в следующем году, но, возможно, этот уровень мы увидим еще до Рождества. К тому же спрос на сырье восстанавливается довольно быстро, что происходит в рамках «возвращения к нормальности», когда измученные пандемийными ограничениями люди стараются компенсировать сокращение потребления в 2020 году (включая путешествия, отдых и покупки товаров длительного пользования). Не стоит также забывать, что власти ряда стран объявили серьезные программы поддержки экономики через развитие инфраструктуры, что продлит сырьевое ралли. Таким образом, сверхкомфортные для России цены сохранятся в 2022—2023 гг., хотя исторические ценовые рекорды могут и не быть побиты.
С другой стороны, в мире сегодня развивается новая промышленная революция, направленная на смену основного источника энергии. Речь идет об электричестве, получаемом «устойчивыми» методами (в основном из солнечной и ветровой генерации), а также о водороде, который может заменить традиционные нефть и газ в более «обычных» двигателях. Этот сдвиг проходит под рассуждения о необходимости бороться с изменением климата, что порой вызывает скепсис у тех, кто считает саму связь глобального потепления с деятельностью человека недоказанной. Проблема, однако, состоит не в научной обоснованности данного тезиса, а скорее в том, что правительства уже принудили бизнес включить новые цели в свои приоритеты. Конкурентная гонка в этой сфере началась еще в середине 2010-х гг. За последнее время только энергетические компании вложили в развитие новых технологий более $ 2,5 трлн. Все ведущие автоконцерны ориентируются на полный отказ от бензиновых и дизельных двигателей к 2030−2035 гг. Солнечные батареи в большинстве развитых стран стали более финансово эффективными, чем централизованная генерация. Мода на «чистую энергию» сегодня практически непобедима. В этом свете дискуссия о глобальном потеплении давно не является актуальной — развитие альтернативной энергетики не остановится, даже если вдруг выяснится, что повышенные уровни СО2 скорее нужны человечеству, чем угрожают ему. К тому же не нужно забывать, что речь идет не только о нефти и газе: повышенные требования к соблюдению экологических стандартов неминуемо запустят глобальную систему дискриминационных мер против металлургов, химиков и даже аграриев, чьи производства наносят окружающей среде считающийся в тот или иной момент недопустимым вред (уже в ближайшие годы российская металлургия имеет шанс первой из отраслей нашей промышленности испытать на себе этот удар). К 2030 году тренд на существенное снижение потребления традиционных энергоносителей станет очевидным, а к 2050 году нефти и газа в мире могут сжигать вдвое меньше, чем сегодня. Эти важнейшие ресурсы повторят судьбу угля, потеряв свою долю в глобальном энергобалансе не из-за своего исчерпания, а из-за технологической трансформации.
В России к новейшим технологическим трендам относятся очень по-разному. В отраслях конкурентных (таких как телекоммуникации или банкинг) каждое новое достижение используется и коммерциализируется столь же стремительно, как и в развитых странах (причем клиентам обычно предоставляется даже больше услуг и по более низким ценам, чем там). В энергетике и металлургии ситуация обстоит диаметрального противоположным образом. Мы прекрасно помним, как долго «Газпром» отказывался признавать перспективы фрекинга или сжиженного газа. Доля производства стали в электропечах на наших металлургических заводах почти втрое ниже, чем в Европе. Эта самоуверенность крупных компаний и зачастую стоящего за ними государства может привести к тому, что Россия к концу 2020-х гг. окажется в своего рода «идеальной западне», которая по своим последствиям сравнится разве что с событиями конца 1980-х гг.
На фоне локально благоприятной конъюнктуры сырьевых рынков Россия не сможет преодолеть соблазн повышения бюджетных расходов. Этого будет требовать и население, которому российское «коммерческое государство» закрыло конкурентный путь к росту благосостояния, и бюрократия, привыкшая вольготно жить за «государственный» счет, и армия вместе с силовыми структурами, которые продолжат пугать Кремль иллюзорными внешними и внутренними угрозами. Расходы продолжат расти (и тут важно заметить, что, в отличие от доходов, они за последние 20 лет не снижались ни разу: реальный секвестр бюджета был осуществлен в России только в 1998 году) до тех пор, пока не станет ясно, что основной источник российского богатства иссяк. Этот сценарий напоминает то, что случилось в Латинской Америке в конце 1970-х и начале 1980-х гг.: на волне резкого роста цен на природные ресурсы правительства многих стран региона смогли в 2−5 раз увеличить бюджетные расходы. Для более стремительного достижения поставленных целей привлекались большие внешние займы. Перспективы казались безоблачными. Однако после того, как США в 1979—1981 гг. подняли учетную ставку ФРС до 15−16% годовых, обслуживание долгов стало обходиться недопустимо дорого. В 1982 году цены на ресурсы резко рухнули и в результате по региону прокатилась волна банкротств, которая сопровождалась политической нестабильностью и бесславными попытками «социалистических модернизаций». В 1982—1984 гг. пострадавшие страны вели трудные переговоры в Вашингтоне о списании и реструктуризации долгов, которые закончились принятием «плана Брейди», а экономики пострадавших стран вошли в долгий период стагнации (для многих из них 1977−1978 гг. до сих пор остались временем самого высокого подушевого ВВП по ППС).
Сложившаяся сейчас в развитом мире совокупность трендов делает повторение латиноамериканской ситуации в России чрезвычайно вероятным сценарием. Возвращение высоких цен на сырье в третий раз после 2000-х и начала 2010-х гг. способно окончательно убедить российских руководителей в том, что эта «палочка-выручалочка» действует безотказно. При этом надо учитывать, что российские экономика и политика середины 2020-х гг. будут намного менее гибкими, чем в 2000-е гг.: предпринимательские доходы сокращаются, финансируемые за счет ренты социальные расходы растут, популизм и подавление несогласных становятся официальным курсом власти. Такой «микс» формирует четкий экономический и политический «туннель», не предполагающий возможности столь необходимой сегодня модернизации. Последняя была возможна и в 2009—2010 гг., и даже в 2020 году, когда снижение ренты подталкивало российские власти к действиям, а последовавшее ее повышение могло облегчить финансирование модернизационных процессов. Но на рубеже 2020-х и 2030-х гг. такой кульбит станет совершенно нереальным ввиду необходимости «затыкания дыр» по всему периметру. Это вовсе не обязательно вызовет политическую революцию и падение путинизма, но о России как серьезной экономике можно будет забыть.
Западный мир в последние полвека показал себя намного более гибким в экономическом и финансовом аспектах, чем это можно было предположить. Оказавшись в некоторой зависимости от поставщиков сырья, он трансформировал финансовую систему через разрушение Бреттон-Вудских соглашений, сломав надежды на «Новый мировой экономический порядок», о котором в 1970-е гг. мечтала деколонизировавшаяся периферия. Оказавшись в определенной зависимости от поставщиков дешевых промышленных товаров, он производит сейчас крупнейшую технологическую революцию, дополняемую самыми смелыми финансовыми экспериментами в истории. Каждый вираж в истории мировой экономики выводит человечество на новый уровень благосостояния и успешности, но в то же время он создает и группы аутсайдеров, надолго застревающих на обочине.
