С тех пор, как Владимир Путин пришел к власти в 2000 году и принялся восстанавливать влияние России на международной арене, западные аналитики принялись гадать, кто стоит за Путиным и его идеологией, в надежде вычислить какого-то таинственного вдохновителя идей нового президента. Увы, это было безнадежной затеей: у Путина оказалось сразу несколько «серых кардиналов» (самым известным из них, пожалуй, был Владислав Сурков), которые в течение многих лет разрабатывали для России новую национальную идею и образ нового вождя, однако у них был не один идеологический источник. Напротив — администрация российского президента предпочитает доктринальный плюрализм, при котором советники предлагают народу целый набор эклектических идеологических версий.
До сих пор путинским гуру чаще всего называли евразийца и фашиствующего геополитика Александра Дугина. Западные эксперты ошибочно преувеличивают влияние Дугина из-за той роли, которую он сыграл в популяризации евразийской терминологии и неоимперских проектов. Однако прямой взаимосвязи между дугинским неоевразийством и путинским проектом Евразийского союза нет. Дугин черпает свой идеологический репертуар из немецкой «консервативной революции», а также французского и итальянского неоправых движений гораздо больше, чем из работ отцов-основателей евразийства межвоенного периода. Источником вдохновения для российских высокопоставленных чиновников Евразийского экономического союза являются Жан Монэ и другие сторонники идеи объединенной Европы, а также пекинская риторика гармоничного развития в китайском стиле, но никак не классическое евразийство. По мере того, как Евразийский экономический союз приобретает институциональные формы, Дугин утрачивает последние шансы заручиться каким-либо официальным статусом: он даже не стал членом Общественной палаты, а в ходе украинского кризиса 2014 года утратил свою должность в МГУ (его теории были слишком эзотерическими и глубоко философскими, чтобы соперничать с магистральными идеологическими течениями).
С 2014 года титул идеологического вдохновителя Путина перешел к мыслителю-эмигранту Ивану Ильину (1883−1954 гг.). Первыми резкое повышение статуса Ильина отметили Антон Барбашин и Ханна Тобурн, а затем — Тимоти Снайдер. Последний рассматривает Ильина как «пророка русского фашизма», который из могилы легитимизировал путинский «поворот к фашизму», предположительно произошедший после «украинского кризиса». На этот поворот впервые указали другие исследователи, в частности Александр Мотыль и Владислав Иноземцев. Новый титул Ильина был повсеместно признан и неоднократно подтвержден западными экспертами, при этом никто из них серьезно не задумался над тем, насколько такое утверждение правомерно. Я же полагаю, что не только нельзя считать Ильина «духовным отцом» Путина, но и его идеологическое наследие в современной России гораздо сложнее, чем это принято считать, и его нельзя измерять лишь в категориях «фашизма».
Ильин не стал официальной идеологической точкой отсчета Путина или же «Путинским философом». Путин цитировал Ильина всего лишь пять раз (в 2005, 2006, 2012, 2013 и 2014 годах), в трех случаях это было сделано в рамках посланий Федеральному собранию, дважды — во время произнесения речей перед военной аудиторией. Это количество цитирований значительно меньше, чем ссылки на многих других мыслителей, причисленных к пантеону путинского режима. Много раз Путин упоминал историков, например, символа классической русской историографии Николая Карамзина (1766−1826 гг.), политических деятелей, таких как Петр Столыпин (1862−1911 гг.), который стал воплощением российского пути к модернизации в начале ХХ века. Даже из 300 цитат о России, размещенных на стенах впечатляющего исторического парка «Россия — моя история», который был основан Московским патриархатом и мэрией столицы на территории ВДНХ, лишь 10 принадлежат Ильину, что значительно меньше, чем у многих других классических русских историков и философов. Возглавляемый Дмитрием Бадовским ИСЭПИ («Институт социально-экономических и политических исследований»), ведущий мозговой центр по выработке консервативной идеологии для Кремля, организовал семинары, посвященные Николаю Бердяеву, но не Ильину. А когда Сурков поручил высокопоставленным российским чиновникам почитать классиков, то им были направлены книги не Ильина, а Бердяева и философа Серебряного века Владимира Соловьева.
Более того, ни одна из пяти цитат, приведенных Путиным, а также двух, процитированных Владиславом Сурковым в 2006 году, когда он пропагандировал свою идею «суверенной демократии», не была взята из наиболее тенденциозных профашистских текстов Ильина. Как и многие современники, Ильин был антибольшевиком и махровым антисемитом, его действительно привлекали идеи фашизма, которые, по его мнению, были духовно близки к белоэмигрантской идеологии:
«общий и единый враг, патриотизм, чувство чести, добровольно-жертвенное служение, тяга к диктаториальной дисциплине, к духовному обновлению и возрождению своей страны, искание новой социальной справедливости».
Он бежал в фашистскую Германию, но его идеалом оставалась «облегченная версия фашизма», воплощением которой были Франсиско Франко в Испании и Антониу ди Салазар в Португалии. Однако собрание сочинений Ильина огромно и включает несколько томов, а его видение «сущности» России и идеала политического режима носило классический характер и было лишено какой-либо изобретательности: как и многие другие российские политические мыслители, Ильин полагал, что суть России заключается в самодержавии, державности, мессианском предназначении и культурной исключительности. В этом нет ничего специфически фашистского, скорее это довольно привычное видение России.
Цитаты из Ильина, приведенные Путиным, Сурковым, а также министром иностранных дел Сергеем Лавровым, как раз и являются наиболее стереотипными: восхваление российской государственности как воплощения законности, солдата как персонификации нации и вечной русской государственности. В 2014 году в своем послании Федеральному собранию Путин привел слова Ильина «Кто любит Россию, тот должен желать для нее свободы». Все эти цитаты отражают наиболее традиционное восприятие России, ее культуры и роли государства, ни одно из них не связано с наиболее противоречивыми высказываниями Ильина по поводу фашистской Германии или Италии. Иными словами, Ильина включили в кремлевский пантеон именно за его довольно банальные заявления, а не за фашистские идеи.
Западные аналитики пытаются приписать Ильину статус «гуру» на том основании, что Путин организовал его перезахоронение в России и воздвиг в 2009 году мемориал в память о нем и генералах Белого движения, а также потому, что в 2,5-часовом документальном фильме 2015 года, посвященном 15-летию пребывания Путина у власти, несколько минут были посвящены исключительно Ильину. При ближайшем рассмотрении эти доводы скорее свидетельствуют не о самоотождествлении Путина с Ильиным, но о более сложной тенденции. Путин — это арбитр между различными группами интересов, а также между разными идеологическими группировками. Являясь персонификацией российской государственности, Путин играет роль гаранта равновесия между ними. Одна из этих идеологических группировок добивается реабилитации Ильина и придания ему статуса белоэмигрантского мученика того же уровня, что и генерал Антон Деникин (1872−1947 гг.). К этой группировке относятся Московский патриархат и некоторые из его наиболее политизированных представителей, таких как отец Тихон, православные предприниматели, среди которых следует упомянуть Владимира Якунина и Константина Малофеева, а также группа сторонников монархии среди интеллигенции, наиболее ярким выразителем интересов которой является Никита Михалков, снявший документальный фильм про Путина. Церковь была главным инициатором идеи перезахоронения останков Ильина и Деникина с супругами в Донском монастыре в 2005 году.
Реабилитация Ильина является лишь частью далеко идущего плана этой группировки по реинтеграции белоэмигрантского прошлого в концепцию «национальной идеи». Этот политический курс прекрасно вписывается в стратегию Церкви по продвижению консервативных, а порой и реакционных, ценностей, наряду с ностальгией по империи Романовых. Однако в данном случае речь идет о культурной преемственности с царским прошлым, но отнюдь не с конкретной разновидностью фашизма. Конечно же включение белогвардейцев в национальный пантеон предполагает и реабилитацию тех эмигрантов, что сотрудничали с фашистами против СССР, но подобного рода дилемма не является свойственной исключительно России. Все восточноевропейские страны сталкиваются с аналогичными трудностями — реинтеграцией коллаборационистов в национальную историю. Ильин заслужил свое место в национальном пантеоне исключительно благодаря тому, что данная группировка идентифицировала его с белогвардейской идеологией, а Деникина — с Белым движением как таковым.
Православно-монархически-белоэмигрантски настроенная группировка считает Ивана Ильина своим идеологическим вдохновителем. Но это отнюдь не означает, что под этим тезисом подписываются Кремль, президентская администрация или сам Путин, которые выстроили гораздо более плюралистический идеологический пантеон. Путин цитировал Ильина относительно редко по сравнению с другими российскими мыслителями, а то, что цитировалось, было относительно невинными выдержками. Было бы ошибкой игнорировать плюрализм идеологических отсылок Путина и приписывать ему преклонение перед «фашистским мыслителем» — это не поможет нам разобраться ни в кремлевском мышлении, ни в «путинском мировоззрении». Слабые попытки возложить вину за вмешательство Кремля в президентские выборы США 2016 года на малоизвестного покойного философа — весьма непродуктивная тактика, направленная главным образом против иных, менее «обличающих» истолкований того, как функционирует российское государство и его идеологические конструкции.
