В разговорах о российской «молодежи» обычно доминируют две противоположные точки зрения: одни представляют «молодежь» силой, чья поддержка легко мобилизуется государственной патриотической риторикой, другие видят в ней вероятный прогрессивный авангард, способный свергнуть нынешний коррупционный режим. В каждом из этих случаев я занимаю противоположную позицию, но делаю я это не ради простого спора, а основываясь на некоторых идеях, уже давно существующих в социальных исследованиях, — в частности, речь идет о том, что сложно определить даже саму категорию «молодежь», и ошибочно рассуждать на эту тему с точки зрения существования группового единодушия или целостной идентичности.
Задайте себе вопрос: «молодежь» — это нечто большее, чем просто слово? Подумайте о других возрастных категориях. Если вам слегка за 40, то вы среднего возраста? Скорее всего, вы не ощущаете себя так. Вам 60. Вы пожилой? Вероятно, вы так не думаете. Почему же мы ожидаем, что люди, которым 20 или 25, идентифицируют себя как «молодежь» и придерживаются каких-то характерных для этой группы позиций? Ярлык «молодежь» как знак некой недостаточности, незавершенности в основном навешивают более влиятельные группы. Но как у термина у этого ярлыка нет объяснительной силы.
В начале нынешнего десятилетия я занимался исследованием 20-летних россиян в Калужской области. В ходе совместных с российскими социологами проектов я также изучал относительно привилегированных и образованных молодых людей из Санкт-Петербурга и Москвы. Люди, с которыми я говорил и говорю, в чем-то похожи, а в чем-то отличаются друг от друга. В обоих исследованиях я встречал и политических радикалов, и консерваторов. Более того, я одинаково часто встречал как «индивидуалистов», так и «коллективистов». Если все же нужно выделить какую-то общую для них черту, то лучшее, что я могу отметить — это то, что молодые люди испытывают глубокую потребность в выражении чувства любви к своей стране, связи с ней, они хотят тем или иным способом участвовать в ее жизни. В большинстве случаев — причем независимо от политических взглядов — молодежь осознает, что в современной России это довольно сложно, если вообще возможно. Кремль воспринимает молодежь либо как «проблему», либо как потенциальную группу для мобилизации. В обоих случаях молодые россияне чувствуют себя неполноценными гражданами, т.к. в стране установлен персонализированный и патримониальный характер предоставления доступа к возможностям, социальной мобильности и привилегиям.
В последние несколько лет было написано много статей о заметном присутствии молодых людей в политических и социальных протестах в России. Кто эти люди? Несомненно, это столичный феномен, хотя люди, в том числе молодые москвичи, с которыми я говорил, настаивают на том, что мобилизация молодежи в таких местах, как, например, Омск, показывает, что в протестах участвует не только столичный средний класс. Но когда я спрашиваю этих молодых людей, когда они в последний раз бывали за пределами Москвы (где я провожу большую часть своих исследований), это вводит их в ступор. В этом и состоит основное противоречие. Эта искренняя и целеустремленная молодежь демонстрирует чувство морального, интеллектуального и политического превосходства — хотя сами они, конечно, это отрицают. В этом нет ничего плохого. Просто они никогда не будут всерьез рассматривать идею создания коалиции с другими молодыми людьми. Их интересы формирует политика идентичности, обусловленная их привилегированным положением. Когда одна молодая женщина сказала мне, что ее несогласие с происходящим, которое она выражает публично, основано на личном опыте страданий, оказалось, что она говорит о Законе против пропаганды гомосексуализма. Я начал выяснять их отношение к неравенству возможностей, ведь для молодежи без связей перспективы оказываются заблокированы. Но мои 20-летние студенты совершенно ясно дали понять, что, по их мнению, эта реальная проблема их лично не коснулась и не коснется. Они по-прежнему полагали, что им удастся добиться успеха в путинской России без «связей». И хотя, возможно, они и правы насчет собственных перспектив, но реальность свидетельствует об обратном. Их политическая активность и рьяная оппозиция власти сочетаются с наивностью. Они уже стали опытными участниками московского оппозиционного «рынка»: «Навальный — это средство для достижения цели. Мы можем пойти на митинг, не поддерживая при этом его кандидатуру». Однако их опытность касается только «пузыря» московских структур.
Это дети тех, кого Симон Кордонский называет подлинно «свободным» и активным средним классом, который существует только в больших городах и является маргинальным «сословием» в стратифицированной системе. Они больше других потеряют от дальнейшего политического ужесточения, поскольку они существуют в сужающейся нише, негативное воздействие на которую оказывает эмиграция (в небольшой выборке имеют значение даже маленькие цифры). Но в основном они сознательно решают, что пока эмиграция им не подходит. Они, как и другие, гордо заявляют о своем гражданском патриотизме, и считают, что именно молодежь должна взять на себя личную моральную ответственность за свою страну. Чувство «принадлежности», безусловно важно, но часто поиск принадлежности не находит подходящей гражданской функции. Как в ходе моего исследования в 2013 году сказал один молодой собеседник: «Я не чувствую себя гражданином. Гражданин связан с государством. А государство сформировано властью, политикой … Я бы не хотел быть гражданином … государство где-то там, а я здесь. Мы существуем отдельно».
Существуют и другие социальные ниши, более характерные для россиян, находящихся в стадии перехода к взрослой жизни. Самая важная категория задействована в огромной полуформальной и неформальной экономике, где нет гарантий постоянной занятости. Многие выживают в условиях экономической нестабильности, вызванной отсутствием возможностей или необходимых связей. Здесь можно найти потенциальных сторонников «оппозиционно настроенной молодежи», таким, например, является мой знакомый 20-летний программист, чья жизнь зависит от подработок. Уровень образования у представителей этой группы в основном ниже, но это не значит, что они не могут настолько же сознательно опасаться государства. Получение денег в черной экономике может иметь политический смысл. Водопроводчикам, электрикам, таксистам и даже подпольным рабочим, исследованием которых я прежде занимался, удобно, что государство находится от них на расстоянии. Это устраняет любую необходимость идти на политические компромиссы. Это форма свободы, но свободы неустойчивой и ведущей к бедности. Эти люди в своих такси, гаражах и огородах формируют отдельное общество «оппозиции».
Чувства отделенности от «общества» или политики существует даже среди синих и белых воротничков. Отличается ли это от других стран? Нет. Но ускоренное проникновение представителей этой «обычной» молодежи (мужской ее части) во взрослый мир — через армию, где они встречаются с «системой», которая на примере показывает разницу между положением «привилегированных» и всех остальных, — делает их циничными и настороженными по отношению к оппозиционной молодежи.
Молодые женщины — это совсем другая история. Они больше верят в социальную мобильность через достижения в учебе, что иногда действительно оказывается возможным, но чаще — нет. Существующие среди молодежи различия в степени веры в социальную мобильность — и, как следствие, веры в «систему» — станут интересной темой для социологов, изучающих гендерный конформизм/нонконформизм.
Однако существует и третий сегмент молодежи, являющийся на данный момент самым важным ввиду распределяемых внутри него огромных ресурсов. Это аппарат государственной безопасности. Я сознательно не говорю здесь о маргинальных проектах вроде неудавшегося движения «Наши» или более поздней «профилактической» работе «Молодежной армии». Речь идет в первую очередь о возможностях (работа, зарплата, возможно, даже ускоренное получение квартиры), которые дает обычная работа во внутренних войсках МВД или в полицейских отрядах особого назначения (ОМОН). Посмотрите на лица полицейских, когда их в следующий раз вызовут «охранять порядок» на митинг в Москве. Это та же ориентированная на будущее, оптимистичная и, вероятно, такая же критически мыслящая молодежь, как и те, кого они арестовывают. В ходе своих исследований я встречал академически одаренных молодых людей и один из самых ярких из них выбрал карьеру в силах безопасности (после службы в армии), видя в ней шанс избежать жизни в маленьком городе. Он сделал это из-за политической лояльности? Вовсе нет. Однако, помимо гарантированной работы и возможностей, безусловно, важным было и чувство «принадлежности».
И здесь мы возвращаемся к общей черте всех сегментов молодежи — к их зависимости от существующего порядка общественных отношений и испытываемой ими необходимости иметь более или менее активную гражданскую позицию. Это актуально даже для наших «невидимых граждан», которые зачастую демонстрируют «отрицательную» гражданственность, избегая официального трудоустройства и подчинения государству. На протяжении всей российская истории мысль о значимой или осознанной роли молодых людей, становящихся частью изменений, вызывала тревогу. Сегодняшняя ситуация ничем в этом смысле не отличается.
