Сейчас, когда Россия ощущает последствия финансовых санкций и добровольного бойкота ушедших с ее рынка компаний, становится ясно, что страна вряд ли надолго останется «энергетической сверхдержавой». Дэниел Ергин, один из ведущих американских экспертов по энергетике, уверен, что Путин «подписал смертный приговор» российским возможностям использовать экспорт в политических целях. Российский эксперт в области энергетики Михаил Крутихин также отмечает, что до 50% экспорта сырой нефти подвержены риску отказа импортеров и банков обслуживать российские грузы из-за репутационных или вторичных санкционных рисков. Какой бы ни была окончательная цифра, влияние и власть, которые Москва получает благодаря своим нефтяным богатствам, поставлены под сомнение.
В 2022 году добыча нефти в России неизбежно снизится. Российская газовая экономика «прошла пик» в 2019 году. Дальше добыча будет постоянно падать. Политический выбор, который стоит перед режимом в условиях повсеместного сокращения добычи, крайне отличается от выбора в условиях возможной стагнации или роста добычи. Глубинные проблемы, которые начались еще до пандемии коронавируса, только усугубятся. Пожалуй, наиболее удивительное в этих стремительных событиях — оторванная от реальности, беспорядочная и часто неуклюжая нефтяная политика российской власти внутри страны и за рубежом.
Ва-банк
Игорь Сечин, глава российской крупнейшей нефтяной компании «Роснефть», не любит ни OPEC, ни Федеральную резервную службу США. Первому нельзя доверять (саудовская компания Aramco с 2013 года борется с «Роснефтью» за долю на китайском нефтяном рынке), а вторая — основной виновник финансовых вливаний, которые подпитывают бурный рост добычи сланцевой нефти в США. Когда во второй половине 2014 года цены на нефть стали резко падать, Сечин медлил с переговорами с «коллегами» по OPEC и стремился временно выиграть борьбу вокруг нефтяной политики. Россия должна была наводнить рынок, чтобы приструнить «выскочек» из американских сланцевых бассейнов и навести порядок. Эта политика с треском провалилась. Американские производители сокращали издержки, продолжая брать кредиты и бурить. 10 декабря Россия согласилась скоординировать сокращение добычи с Саудовской Аравией и OPEC. На следующий день Дума приняла федеральный бюджет.
Однако за закрытыми дверями личная война Сечина против координации объемов добычи никогда не прекращалась. В картине мира Сечина финансовые спекуляции можно винить в обвале цен на нефть в той же степени, что и «основы» рынка, и Россия должна поступать соответственно. В феврале 2019 года в руки Reuters попало письмо Сечина Путину, где тот утверждал, что от сделки выиграют и США, и OPEC, а Россия проиграет. Сечин терпел поражение за поражением в московских кабинетах, но тут пришел COVID. Внезапно все повисло в воздухе.
Отказ России присоединиться к сокращению добычи вместе с саудовцами и OPEC, озвученный на конференции министров OPEC+ 5−6 марта в Вене, очень скоро вышел России боком. Несмотря на финансовую бойню из-за волны дефолтов американских сланцевых компаний, саудовцы сохранили преимущество над российскими партнерами: значительную инфраструктуру для хранения сырой нефти, мощный флот танкеров, более широкие отношения с США и с другими крупными рынками импорта, перерабатывающими, транспортными и распределяющими компаниями. В отсутствии мощностей хранения российским компаниям приходилось продавать на рынке каждый добытый баррель. К 12 апреля Россия угомонилась и поддержала сокращение добычи OPEC+, совместно убрав с рынка 9,7 млн баррелей в день.
Ценовая война не уничтожила американскую нефтяную промышленность, но так разогнала превышение предложения над спросом, что всего через несколько дней после нового соглашения OPEC+ фьючерсы на нефть стали отрицательными. Спекулянты, которых Сечин так ненавидит, развернулись вовсю, поскольку компании не могли найти покупателей продукции. Американская ФРС снова выполнила свою работу. Сланцевая нефть выжила за счет консолидации и резкой переориентации на дивиденды акционеров. Однако неоднократные прошлые попытки расширить российскую долю на рынке сказались на нефтяном секторе и на экономике в целом.
Нефть и налоги
Посткрымское падение цен на нефть изменило налоговую систему режима, как и решение отпустить рубль. Однако новые налоговые правила, девальвация рубля и импортозамещение не смогли уменьшить зависимость России от нефти. Две ценовые войны, за которые выступали Сечин и его свита, только усугубили проблемы, стоявшие перед государством и нефтяной отраслью с середины нулевых.
Проведенный в 2010 году МВФ обзор нефтяного фискального режима, принятого в 2001 году, показал, что налоги на экспорт и добычу сырой нефти были настолько прогрессивными, что российские проекты с высокими издержками фактически облагались налогом в 100% или более, когда цены приблизились к отметке в $ 100 за баррель и преодолели ее. Неудивительно, что с 2007-го по 2008 год добыча нефти в России снизилась. Рост издержек добычи и высокое налогообложение пагубно сказались на инвестициях, как и недостаточные государственные расходы на геологоразведку через Росгеологию. Даже если кто-то верил, что арктический шельф станет новым нефтяным регионом, который скомпенсирует ожидаемое сокращение добычи в Западной Сибири, государству все равно пришлось бы снизить налоговое бремя компаний. Это было особенно необходимо в условиях, когда большая часть российской добычи нефти все еще приходилась на сокращающиеся запасы Западной Сибири, разведанные в советское время.
После того как санкции и обрушение цен на нефть в 2014—2015 гг. убили интерес к арктическим шельфовым проектам, Сечин стал предпочитать стратегию максимизации добычи путем массового горизонтального бурения на старых месторождениях. Макроэкономические менеджеры в Москве искали фискальной стабильности после обвала цен, переходя к бюджетной экономии и повышая доходы вне нефтегазового сектора. В это же время нефтяные компании наблюдали, как по мере роста добычи издержки на старых месторождениях тоже возрастают. Облегчение налогового бремени стало еще более необходимым.
В 2013 году около 28% российской нефтедобычи получили разного рода налоговые вычеты. К 2020 году вычетами пользовалось больше половины российской нефтедобычи. По расчетам Минфина, в 2019 году почти 37% EBITDA компаний пришло от налоговых вычетов. Эта сумма фактически эквивалентна общей сумме капиталовложений компаний за тот год. «Нефтяной налоговый маневр», который начал действовать в 2015 году, в основном касался замены экспортных пошлин на налоги на добычу полезных ископаемых. Такая схема должна была сохранить доходы даже в случае, если экспорт рухнет. По-видимому, планировалась подготовка к «нефтяному пику», даже если об этом не говорилось вслух. Главным бенефициаром стал Сечин и его империя «Роснефти» с портфелем из большого количества советских месторождений.
Ресурсный код
Пока нефтяной сектор нуждался в облегчении налогового бремени, чтобы сохранить добычу, зависимость российской экономики от нефтяной и добывающей отраслей только возрастала. Снижение зависимости федерального бюджета от нефтегазовых доходов снизило спрос и инвестиции в другие отрасли экономики, что усугубило эффект девальвации рубля в 2014—2015 гг. По состоянию на 2019 год уровень реальных инвестиций в нефтегазовую отрасль по данным Росстата был на 15% выше, чем в 2013 году. В баррелевом выражении добыча за это время увеличилась на 7%. Исследование IHS Markit от 2019 года, выполненное по заказу Saudi Aramco, пришло к выводу, что безубыточные издержки для российских проектов возросли до $ 42 за баррель на сухопутных месторождениях. Это исследование не было абсолютно «объективным», однако оно показало реальность российской нефтяной отрасли после 2014 года. Издержки на поддержание объемов добычи возрастали быстрее, чем сама добыча. Кроме того, реальные инвестиции в производство отставали от уровня инвестиций по всей экономике. В 2019 году инвестиции в производство были почти на 9% ниже в реальном выражении, чем в 2013 году. Нефтяной сектор «засасывал» больше капитала, а перераспределительные затраты были недостаточны, чтобы стимулировать сектора, не связанные с ресурсами или сырьем.
В доковидную эпоху эти два противостоящих друг другу давления создали серьезную дилемму, поскольку сокращение нефтяных доходов было необходимо компенсировать высокими налогами на потребление, прибыль корпораций, доходы и другие ресурсные отрасли. Высокие налоги в других отраслях экономики ведут к снижению спроса или инвестиций в отрасли, которые обслуживают внутренний спрос, что еще более усугубляет проблему. Российская экономическая политика привела к большей уязвимости экономики к флуктуациям цен на энергоносители, когда началась пандемия, а издержки на добычу старой и новой нефти (которую зачастую сложно найти) стали возрастать. Межотраслевой спрос, который создают нефтяные компании, стал более важен для остальной части экономики, однако государству приходилось искать способы переноса бремени перераспределения ренты с нефтяного сектора на другие. Бюджетная экономия одновременно скрывала проблему и усугубляла ее.
Остановка смерти подобна
Если в 2013—2019 гг. увеличение добычи нефти обходилось компаниям и налоговой системе все дороже, то ценовая война 2020 года только увеличила ставки. Резкое сокращение добычи оказалось неизбежно. В апреле отрасль оказалась в безвыходном положении, когда согласовали сокращение добычи на 2,5 млн баррелей в день. «Роснефть», «Лукойл», «Сургутнефтегаз», «Газпромнефть» и оставшиеся небольшие игроки попали в сложное положение. Им предстояло остановить сотни действующих скважин. Проблема в том, что чем дольше простаивает скважина, которая при этом не является долгосрочно закрытой, тем выше вероятность, что цементная обсадная труба скважины испортится из-за движения грунта, трещины (из-за замерзания) и так далее.
Данные, собранные в 2015 году на основе сравнительного исследования частоты поломок обсадных труб скважин, показали, что этот показатель для месторождений «Роснефти» выше 4%, для «Лукойла» — около 3%, а для других компаний — от 1,7% до 4%. То есть к 2015 году из строя вышла одна из 25 скважин, пробуренных «Роснефтью». Эта цифра, вероятно, возрастает на тех месторождениях, где скважины истощаются и становятся все более зависимыми от вливания воды и химикатов для сохранения давления, необходимого для подъема нефти. Резкий рост добычи в 2015—2016 гг. ухудшил эту динамику: компаниям пришлось повышать капиталовложения, чтобы поддерживать уровень добычи, не увеличивая его (как того требовали сокращения в рамках OPEC+). В марте 2020 года они бросали деньги в огонь, увеличивая добычу на действующих скважинах и буря новые в надежде, что в дальнейшем удастся сократить финансовый ущерб, останавливая старые, более истощенные скважины, а не новые. Но попытки нарастить добычу в итоге увеличили риски остановки скважин.
Нефтяное пике
Введенные против России финансовые санкции (в особенности заморозка зарубежных активов Банка России и запрет доступа к долларам и евро) резко увеличили риски остановки скважин. Проблемы марта 2020 года быстро вернулись. «Транснефть» начала ограничивать перекачку сырой нефти, для которой еще нет покупателей, в свою сеть хранилищ. Это было вызвано спадом закупок из-за «самосанкций». Масштабы сокращения пока не ясны (российские источники предупреждают о сокращении до 40% экспорта в апреле), однако они заставят компании остановить очень большую часть добычи.
Проблемы остановки усугубляются тем, что ведущие западные поставщики услуг для месторождений уходят из России либо отказываются от новых инвестиций или передачи технологий. Хотя на них приходится сравнительно небольшая доля рынка услуг, они являются ведущими специалистами и поставщиками технологий горизонтального бурения и управления скважинами. Если добыча упадет на миллион баррелей в день и продержится на таком уровне длительное время, то все большая часть этой добычи будет утеряна навсегда. Издержки замены потерянных скважин на новые, вероятно, будут выше в смысле капиталовложений. Эта проблема еще более усугубляется из-за коллапса импорта западных товаров, технологий, запчастей и услуг. Сокращение инвестиций в добычу, в свою очередь, приведет к падению спроса на сталь, строительные услуги и труд по всем нефтедобывающим регионам, а также ударит по налоговым поступлениям в федеральный и региональные бюджеты. Вторичные последствия немедленно станут сравнимы с апрелем 2020 года. Затем они ухудшатся из-за масштабов ограничения импорта жизненно важных производственных ресурсов в различных секторах. В настоящее время та нефть, что все же экспортируется, идет со скидкой в $ 25 долларов и более. Возникает поразительная ситуация, когда размер рынка российской сырой нефти зависит от того, сколько российских компаний могут снизить цену.
Хуже всего то, что единственный системный инструмент, пригодный для ответа на рост издержек добычи, выход с рынка западных нефтяных компаний (например BP, Exxon и Shell) и утрату доступа к высококачественным технологиям и ноу-хау — снижение налогов. Однако снизить налоги на нефтяную отрасль нереально. Главное краткосрочное решение для нынешнего удара по экономике (помимо жалкого триллиона рублей расходов) -снижение налогов на предприятия и субсидирование кредитов. При этом нет никаких оснований надеяться на реализацию давно откладывавшихся системных реформ налогообложения. С 2015 года «Роснефть» и Игорь Сечин успешно добывают себе налоговые вычеты в ущерб системной реформе, которая должна снизить налоги на добычу и переключить внимание на прибыль. В результате компании имеют меньше возможностей инвестировать в производство, что, в свою очередь, снижает дополнительный спрос, который они создают по всей экономике, ставшей за последние восемь лет еще более зависимой от добычи ресурсов. Режиму нужна новая рента. Где ее найти — никто не знает.
