Решение о начале «военной спецоперации» в Украине, вполне вероятно, стало одним из самых пагубных решений, когда-либо в истории принятых руководителями России. Оно оказалось крайне неожиданным для большинства обозревателей и аналитиков — даже те, кто накануне ожидали дальнейшего ухудшения обстановки, вряд ли предполагали столь стремительного развития событий с катастрофическими последствиями для Украины, России и всего мира. Однако перед специалистами неизбежно встанет вопрос о том, почему российское руководство приняло именно такое решение, какие расчеты и соображения стояли за тем выбором, который оно сделало.
На сегодняшний день о механизмах принятия стратегических решений в Кремле известно крайне мало, поэтому многие нынешние оценки и предположения на деле могут оказаться неверными. Тем не менее, политическая наука накопила немалый опыт исследований принятия внешнеполитических решений в разных государствах в разные исторические эпохи. Этот опыт кажется полезным для понимания механизмов выработки и реализации решения о начале украинской «военной спецоперации». Оговорюсь, что для анализа сути этого решения не стоит поддаваться соблазнам отказать Путину и его окружению в рациональности, фиксируя внимание на стоящих за их шагами эмоциях. Во всяком случае, большинство шагов, предпринятых Кремлем как до, так и после 24 февраля 2022 года, выглядят вполне рациональными, и нет оснований считать начало «военной спецоперации» в этом плане чем-то исключительным. Скорее, стоит предположить, что это решение вполне вписывалось в общую логику государственного управления в России. Его пагубность была обусловлена не спецификой российской политики в отношении Украины, а более фундаментальными факторами. К ним следует отнести (1) характеристики российского политического режима, (2) механизмы управления российским государством, (3) неверные представления о возможных последствиях принимаемых решений, и (4) вероятные оценки последствий собственных шагов, сделанные на основе предшествующего опыта.
Как представляется, важнейшим фактором, повлиявшим на характер принятия этого пагубного решения, стал персоналистский характер российского авторитаризма. Авторитарные режимы страдают от отсутствия свободы слова ничуть не меньше, а даже больше, чем живущие в условиях авторитаризма граждане. Дефицит альтернативных источников информации, отсутствие возможностей сопоставлять разные точки зрения и принимать решения на основе конкуренции различных подходов пагубно влияет на качество принятия управленческих решений — эти дефекты отмечали еще советские диссиденты более полувека назад. Более того, со временем во многих автократиях происходит замещение экспертов по принципу «умные нам не надобны, надобны верные»: при подготовке решений компетентность чиновников уступает место их лояльности. Эти аспекты в России были хорошо заметны в сфере внешнеполитической экспертизы, где в последнее время все громче звучали голоса сторонников радикальной силовой конфронтации с Западом, в то время как более умеренные подходы, скорее всего, мало принимались в расчет. Атмосфера закрытости, в которой готовились важнейшие решения, лишь усугубляла снижение их качества.
Более того, персоналистские автократии (в отличие от однопартийных режимов, не говоря уже о монархиях) отличаются низким уровнем институционализации при принятии решений, что открывает простор для почти ничем не ограниченного волюнтаризма со стороны политического руководства. Достаточно сопоставить решение о начале «военной спецоперации» в Украине с ее ближайшим эквивалентом в советской истории — решением о вводе войск в Чехословакию в 1968 году. Тогдашнему решению предшествовали многочисленные совещания и коллективные дискуссии в Политбюро, переговоры с руководством Чехословакии, а также обсуждения с восточноевропейскими союзниками СССР. Хотя это решение также было пагубным для нашей страны, однако советское руководство в целом смогло добиться своих целей в Чехословакии, при этом избежав худшего для себя развития событий. Прямо противоположным примером в советской истории может служить решение о вводе войск в Афганистан, но этот эпизод носил несколько иной характер — данное решение принимали глубоко больные руководители страны, к тому моменту физически не способные к коллективным дискуссиям. Состояние коллективных обсуждений в сегодняшнем российском руководстве наглядно продемонстрировало заседание Совета безопасности 21 февраля 2022 года по вопросу о признании ДНР и ЛНР: ни о какой дискуссии там не было и речи, обсуждение сводилось лишь к одобрению участниками ранее принятого решения (которое в итоге кардинально отличалось от того, что было озвучено публично по итогам заседания).
«Недостойное правление».
Как уже приходилось писать ранее, главной целью и основным содержанием государственного управления в России является извлечение ренты. Высокое качество подготовки и принятия решений в стране поддерживается лишь в узкой зоне стратегически значимых «карманов эффективности», находящихся под патронажем политического руководства (примером такого рода может служить Центробанк). Однако общей деградации качества государственного управления «карманы эффективности» не останавливают — скорее, наоборот: зная, что тот же Центробанк способен, накопив достаточно золотовалютных резервов, проводить оправданный курс, власти ощущали собственную неуязвимость, побуждавшую их к более решительным, но менее продуманным шагам. В таких условиях внешняя и оборонная политика затронуты пороками «недостойного правления» больше, чем многие другие сферы. В отсутствие гражданского контроля они оказываются прикрыты завесой государственной секретности, которая удобна тем, что позволяет скрыть различные просчеты. Это побуждает руководителей соответствующих ведомств к тому, чтобы стремиться разово и быстро достичь поставленных перед ними задач любой ценой, не заботясь о дальнейших последствиях (например, добиться «демилитаризации» и «денацификации» Украины, не думая о дальнейшем управлении ее территорией в случае, если эти задачи были бы выполнены) и давать несбыточные обещания. Неудивительно, что возможные издержки, связанные с выполнением решения о «военной спецоперации», заранее преуменьшались или не принимались в расчет. При этом «работа над ошибками» грозит обернуться еще большими потерями.
Неверные представления
В отсутствие реальной экспертизы и явного искажения сведений представления о противостоящей стороне часто строятся на основе мультипликации стереотипов и страхов. Поэтому российские власти могли проецировать на руководство Украины не только ожидания того, что «американские марионетки» при угрозе сбегут к своим хозяева, а те сами перестанут их поддерживать (как произошло в 2021 году в Афганистане), но и собственные фобии. Сюда же относятся и многочисленные идеи, которые ранее часто повторяли российские политики в своих публичных высказываниях и которые, вероятно, становились основой стратегических решений. Это и соображения по части того, что россияне и украинцы — «один народ», и предположения о том, что раскол Украины на Западную и Восточную извечен и неустраним, и мнения о том, что в Украине якобы господствуют массовые пророссийские настроения и только истеблишмент будто бы захвачен националистами.
Если посмотреть чуть глубже, то стоит отметить: в основе этих неверных представлений лежит присущие не только российскому руководству, но и многим другим мировым политикам нереалистичные ретроспективные мировоззренческие ожидания. Они основаны на том, что в современном мире будто бы возможно восстановление ранее существовавшего и утраченного политического, социального и международного порядка — если в риторике Дональда Трампа они выражались словами «make America great again», то в России ранее они нашли свое воплощение в слогане «можем повторить». Неудивительно, что при таком подходе альтернативные предположения о положении дел за пределами страны не обсуждались всерьез или оставались за рамками принятия решений.
Повторение пройденного
Весьма вероятно, что «военная спецоперация» в Украине виделась российским властям как экстраполяция предыдущего опыта присоединения Крыма в 2014 году, решение о котором Путин, по его собственным словам, принял единолично. Стоит иметь в виду, что Крым в глазах российского руководства выглядел «историей успеха»: в то время как внутриполитическая поддержка этого шага оказалась весьма высока, Украина была не в состоянии сопротивляться шагам Кремля, а издержки, вызванные действиями Запада, не выглядели столь тяжелыми. Если вывести за скобки малазийский «Боинг», сбитый в июле 2014 года над Донбассом, то европейский и американский истеблишмент не слишком обращал внимание на действия России в отношении Украины, а наличие у российского руководства мощных групп поддержки в США и Европе позволяло спускать на тормозах угрозы наиболее опасных для Кремля санкций. Прежние успехи породили ожидания того, что Запад, переживший за последние годы различные передряги — от Брекзита и штурма Капитолия до бегства США из Афганистана — находится в состоянии глубокого и необратимого упадка и в принципе не способен к решительному сопротивлению России. Поэтому масштабы противодействия «военной спецоперации» в Украине и за ее пределами не слишком просчитывались: скорее всего, в Кремле сочли, что в 2022 году все пройдет примерно по тому же сценарию, что и в 2014 году, разве что в большем масштабе. Однако оказалось, что в одну реку нельзя войти дважды.
Последствия пагубной самонадеянности, которую проявило российское руководство в ходе принятия решения о начале «военной спецоперации» в Украине, не заставили себя ждать, тем самым определив дальнейшую траекторию развития страны и мира. Однако пока неясно, какие уроки извлекут из этого опыта российские руководители, и не окажутся ли их дальнейшие решения еще более пагубными.
