В последнее время ведется много споров о влиянии санкций на Россию. Если они приведут к дальнейшим экономическим трудностям, то вызовет ли это политическую нестабильность? Чтобы прояснить этот вопрос, необходимо исследовать три других: 1) как российское общество реагировало на предыдущие экономические потрясения; 2) чем отличается нынешняя ситуация, если отличается вообще; 3) дают ли сами санкции возможность Кремлю снять с себя вину и ответственность за происходящее.
Одним из примеров предыдущих экономических потрясений был крах российской экономики в 1990-е гг. Однако прогнозы о массовой безработице тогда не сбылись. Вместо того чтобы сокращать рабочие места в неэффективных отраслях советской экономики, работодатели резко снизили заработную плату. Снижение заработной платы стало настолько катастрофическим, что привело к кризису «задолженности по зарплате». Хотя массовые невыплаты и не вызвали «социального взрыва», которого опасались власти, они дали толчок масштабной волне забастовок, кульминацией которых стали «рельсовые войны»: блокировки Транссибирской магистрали бастующими шахтерами.
Путин пришел к власти на фоне забастовок и «рельсовых войн». Его правление совпало с нефтяным бумом, что, казалось бы, оправдывает заявления Путина о восстановлении «стабильности». Когда в 2008—2009 гг. глобальная рецессия докатилась до России, рынок труда ответил так же, как и в 1990-е гг.: значительным падением зарплат и минимальным ростом безработицы. Аналогичным образом он отреагировал и на экономический спад 2014 года, и на пандемию COVID-19. Стандартной практикой российского рынка труда является низкая базовая заработная плата, а бонусы добавляются по воле руководства в хорошие, «жирные» годы. В «тощие» же годы бонусы отнимаются. Неформальная экономика играет роль «подушки безопасности» для тех, кто решил бросить официального работодателя. В результате Россия остается страной с высокой занятостью и низкой заработной платой.
Хотя правительству и удалось избежать массовой безработицы, низкая заработная плата породила своего рода «ловушку низкой производительности», основное препятствие для экономического роста. По данным Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), из тридцати шести сравниваемых стран производительность труда в России ниже, чем в Чили и Турции, и опережает только показатели Мексики и Южной Африки.
Несмотря на и без того «колоссальную» проблему с человеческим капиталом, которая остро стояла в России и до войны, а также новый виток «утечки мозгов», начавшийся после 24 февраля 2022 года, ожидаемый спрос на высококвалифицированных работников не увеличился. В ответ на прекращение импорта сложных компонентов от западных поставщиков некоторые российские компании нанимают больше работников с низкой и средней квалификацией, фактически заменяя технологии низкооплачиваемым трудом. Такая практика почти неизбежно приведет к еще большему снижению производительности труда и ухудшению жизни общества в целом.
Социальная стабильность
Что все это может означать для социальной стабильности? Глядя на мировой экономический кризис 2008—2009 гг., некоторые наблюдатели предполагали, что российские «моногорода» могут стать «бомбой замедленного действия» или новым Новочеркасском. Однако спад оказался кратковременным. Благодаря значительным субсидиям и вмешательству государства социальных волнений по большей части удалось избежать. Когда в моногороде Пикалево вспыхнули протесты, прилетевший на место событий на вертолете Путин смог выступить в роли пресловутого «волшебника в голубом вертолете», спасителя рабочих. При этом краткий спад 2014 года совпал с временной эйфорией, вызванной аннексией Крыма.
Однако есть несколько причин полагать, что последствия нынешнего экономического кризиса окажутся куда более серьезными. Маловероятно, что это будет короткий «V-образный» спад, сменяющийся ростом, как это было в 2008—2009 и 2014 гг. Нет и большого пространства для маневра: до войны реальные располагаемые доходы в России снижались почти десять лет. Но и падению есть предел.
Повышение пенсионных пособий и минимальной заработной платы станет некоторой временной поддержкой населению. При этом пособия по безработице остаются слишком низкими, чтобы обеспечить пресловутой «подушкой безопасности» тех, кого сократят из-за приостановки или прекращения производства. Индикатором сохраняющейся уязвимости российского рынка труда является тот факт, что с 2008-го по 2022 год задержки заработной платы оставались самой распространенной причиной трудовых протестов. Определенная часть населения находит альтернативный источник пусть и низкого, но дохода в теневой экономике, но многие российские семьи несут на себе бремя потребительских кредитов, помогающих им справляться со стагнирующим уровнем жизни. Для таких россиян невыплата зарплат станет еще более тяжелым бременем.
После кризиса 2008 года, когда опасения социального недовольства и беспорядков привлекли широкое внимание к российским моногородам, правительство создало официальный список таких городов, поселков и деревень, в котором сегодня насчитывается 321 населенный пункт. Правительство заявило, что его усилия по диверсификации экономики увенчались успехом и недавно объявило о планах сократить число официально признанных моногородов вдвое. Однако после введения санкций этот давно назревший план был отменен.
В июле 2022 года Центр стратегических исследований опубликовал доклад о моногородах «Риски 2022: градообразующие организации и моногорода», в котором говорится, что напрямую санкциями затронуты градообразующие предприятия в 134 моногородах (в них работает около полумиллиона человек). Еще 38 градообразующих предприятия затронуты косвенно. Пока что компании полагаются на обычные антикризисные меры (сокращение зарплат и неоплачиваемые отпуска), однако, по прогнозам авторов доклада, сокращения начнутся не позднее третьего-четвертого кварталов 2022 года. Примечательно, что в число пострадавших отраслей входит не только сильно затронутая санкциями автомобильная промышленность, но и сталелитейная промышленность, которая еще недавно считалась вполне прибыльной, хотя она и подвержена исторически циклу бумов и спадов, связанных с колебаниями цен на сырьевые товары и валюту. В отчете Центра говорится, что такие моногорода-гиганты, как Магнитогорск и Череповец, пострадали очень сильно. По иронии судьбы еще недавно правительственные чиновники говорили про Череповец, в котором главным предприятиям считается конгломерат «Северсталь», как про историю успеха и расхваливали его как первый моногород, который должен был покинуть вышеупомянутый правительственный список моногородов.
И все же протесты по поводу задержек зарплаты, увольнений и условий труда на отдельных рабочих местах и в борющихся за выживание моногородах зачастую остаются локальным явлением. Эта локальность объясняется в первую очередь тем, что профсоюзы, как и другие элементы гражданского общества, были либо успешно подчинены Кремлю, либо преследуются и подавляются как «иностранные агенты». Горизонтальные сети, которые могли бы объединить рабочих и другие группы недовольных, довольно немногочисленны.
Поэтому неудивительно, что широкомасштабные протесты, вспыхивавшие в России в связи с социальным и экономическим недовольством, практически всегда происходили спонтанно — как внезапная реакция на реформы правительства, негативно повлиявшие на определенную группу населения. Например, в 2005 году протесты во многих регионах возникли из-за так называемой «монетизации льгот»: тогда правительство попыталось заменить бесплатный проезд в общественном транспорте для пенсионеров денежными выплатами. В 2018 году повышение пенсионного возраста тоже вызвало массовые протесты, а в 2009 году на фоне мирового экономического кризиса правительство навлекло на себя недовольство введением налога на ввозимые автомобили, чем стремилось сохранить рабочие места в отечественной автомобильной промышленности. В 2015 году новая система оплаты за проезд по федеральным трассам «Платон» вызвала внезапный протест водителей-дальнобойщиков от Дагестана до Читы. Изначально дальнобойщики, в которых принято видеть «ядерный электорат» Путина, просили: «Президент, помоги нам». Но спустя некоторое время они объявили всеобщую забастовку и потребовали его отставки.
Путинский режим пережил эти протесты, но в каждом конкретном случае они продемонстрировали потенциальную возможность стремительной политизации экономических претензий и объединения социальных групп, выступающих с экономическими требованиями, с другими, требующими политических перемен.
Санкции: «кто виноват?»
Атрибуция вины (пресловутый вопрос «кто виноват?») ключевой фактор для мобилизации протеста. Однако санкции могут затруднить поиск ответа на него. Широко известно, что санкции плохо достигают своих целей. Помимо прочих факторов, экономические трудности всегда можно объявить происками враждебных внешних сил. Тем не менее в российском случае важно сделать некоторые оговорки к этим общим выводам. Изучая влияние (более ограниченных) санкций, введенных после захвата Россией Крыма в 2014 году, одно исследование не нашло достаточных доказательств того, что обвинение США и ЕС в санкциях увеличило поддержку российского правительства среди населения. Было также установлено, что менее обеспеченные респонденты были более склонны беспокоиться о влиянии санкций.
Кроме того, важно принимать во внимание тип режима. Куба, Иран и Северная Корея — страны, на которые обычно ссылаются из-за их способности противостоять жестким санкциям, — революционные режимы с ясной правящей идеологией, располагающие большим количеством кадров, поддерживающих политическую систему. Россия, напротив, является персоналистским авторитарным режимом с одним человеком у руля, транслирующим идеологически разнородные послания.
Существуют некоторые свидетельства того, что персоналистские режимы более уязвимы к воздействию санкций. Они почти наверняка более уязвимы к народным восстаниям. Ключевая причина — тот самый вопрос «кто виноват?». Как утверждают некоторые исследователи, несмотря на экономический коллапс 1990-х гг., стремительная приватизация и слабость ельцинского режима затруднили для рядовых россиян поиск конкретных виновных в их лишениях. С усилением государственного контроля над экономикой в путинской России ситуация изменилась.
Рейтинг одобрения Путина остается высоким. Однако поскольку персоналистские авторитарные лидеры ставят себя на вершину властной пирамиды, в них в итоге и видят ответственных за положение дел в стране. Когда социальные условия становятся все более невыносимыми, большие слои населения могут объединиться в убеждении, что он (а это почти всегда «он») должен быть отстранен от власти. Восстания «арабской весны», а также несколько «цветных революций» в постсоветских государствах служат тому яркими примерами.
Экономические трудности усугубляют еще одну серьезную проблему, стоящую перед персоналистскими режимами: преемственность. Путин почти наверняка сможет переизбраться в 2024 году, но недавние массовые протесты в соседних государствах, причем в обоих случаях сопровождавшиеся ухудшением экономической ситуации, подчеркивают затруднительность его положения. В 2020 году у граждан Беларуси переполнилась чаша терпения, когда Лукашенко в очередной раз заявил о своей победе на выборах. В январе 2022 года повышение цен на газ в Казахстане дало толчок массовым беспорядкам, высветившим проблему, которую создает передача власти от многолетнего авторитарного лидера менее харизматичному преемнику. Лидерам Беларуси и Казахстана удалось сохранить власть, но, возможно, это случилось исключительно благодаря поддержке России (а в случае с Казахстаном — благодаря прямому российскому военному вмешательству). Случись подобные массовые беспорядки в России, кто придет на помощь Путину?
Пока вероятность дестабилизирующего социального протеста в России невелика. Но в долгосрочной перспективе она может возрасти. До войны и санкций уровень жизни среднестатистических россиян стагнировал в течение десяти лет и у этой стагнации есть предел. Пройдя этот предел, режим может столкнуться с политическими последствиями стагнации.
Со временем — а речь здесь может идти о годах, а не о месяцах — Кремль почти наверняка окажется перед суровой дилеммой: либо позволить уровню жизни ухудшиться еще больше, либо провести реформы в попытке стимулировать экономический рост. Любой из этих шагов может привести к дестабилизирующим протестам.
