Осенью 2016 года в популярном научном журнале Journal of Democracy вышла тревожная статья Роберто Фоа и Яши Мунка о том, что американские и европейские «миллениалы» больше не верят в демократию как «единственные правила игры». Это, по мнению авторов, способствует размыванию фундаментальной поддержки демократии даже там, где в ее незыблемости мало кто сомневается. В 2011 году 24% американцев и 13% европейцев, родившихся в 1980-е гг. или позже, считали демократию «плохой» или «очень плохой» формой правления. Как утверждают авторы, еще в 1980-х-начале 1990-х гг. «молодые люди относились к демократическим ценностям с гораздо большим энтузиазмом», чем старшие поколения. Однако к сегодняшнему дню молодежь и старшие поколения успели поменяться местами.
Сказать, что исследование вызвало резонанс, — это ничего не сказать. Тревожные результаты можно списать на «эффект когорты» или на феномен «критических граждан», когда выросшие в условиях политической демократии молодые люди уже воспринимают ее как должное и требуют чего-то большего, как это уже было в конце 1960-х гг. Однако сам вопрос о том, насколько граждане поддерживают демократию, содержит в себе серьезный изъян. Какую именно демократию воображают в голове респонденты? Следует смотреть на ответы респондентов, какую именно форму правления (военных, религиозных лидеров или кого-то еще) они считают наиболее правильной, и вносить соответствующие коррективы. Наконец, некоторые ученые полагают, что не так страшен Трамп, как его малюют, поскольку даже популисты, придя к власти, постепенно усваивают правила коалиционной политики и дрейфуют в сторону медианного избирателя — конечно, если политические институты тому способствуют. Так или иначе, вопрос о приверженности демократии со стороны новых поколений теперь стоит весьма остро.
В России ценности разных поколений (X, Y, Z) стали популярной темой, начиная с 2017 года, когда среди вышедших в поддержку Навального и против коррупции почти во всех крупных городах страны было много так называемой «школоты». Говорит ли это о том, что российская молодежь настроена более демократично или либерально, нежели старшие поколения? Если так, значит в России все не так, как в США и Европе?
Перед погружением в тему важно разобраться, что именно мы понимаем под «демократичностью» и что именно считается «консервативным»? Если попробовать сформулировать в конкретных и измеримых понятиях, то так называемый консервативный поворот включает в себя весьма разношерстный набор понятий — религиозность, традиционные или патриархальные ценности, антизападничество, поддержка авторитаризма, конформизм или даже национализм. Не проще обстоят дела и с представлениями о демократичности. Приверженность демократии? Если да, то какой? Той, где меньшинства защищают, или той, где все экономически равны? Поэтому для начала необходимо немного сузить тему и посмотреть на динамику культурных ценностей через уже многим известное представление о культурной модернизации Рональда Инглхарта и Кристиана Вельцеля.
Инглхарт и Вельцель показывают, что с техническим прогрессом и ростом экономического благополучия меняются и фундаментальные ценности, разделяемые большинством населения. По мнению ученых, за все время развития обществ произошло два перехода. Это переход от ценностей традиционного общества к ценностям модерного общества, а затем переход от ценностей модерна к постматериализму. Соответствующий каждому периоду набор ценностей включает ориентации человека по отношению к семье, политическому участию, представителям иных обществ и гендерному вопросу. Считается, что именно посматериалисты — люди, которые уже социализировались в условиях экономической стабильности и представительной демократии, ставят во главу угла самореализацию, индивидуализм и активнее участвуют в волонтерской работе и политических движениях. Через серию вопросов, фиксирующих отношение к упомянутым темам, мы можем оценить степень приверженности постматериальным ценностям.
Можно ли назвать российскую молодежь «посматериалистичной»? Для ответа на этот вопрос я сопоставила данные опросов World Values Survey, собранные за 27 лет, — начиная с 1990 года, когда Россия впервые стала участницей проекта, до последней волны 2017 года. Выборка условно поделена на три категории респондентов — до 29 лет, 30−49 и старше 50 лет.
Наши данные подтверждают выводы «Левада-центра»: молодежь действительно не интересуется политикой и стала интересоваться ей еще меньше. Хотя в целом по стране за исследуемый период интерес к политике вырос. На Рис. 1 мы наблюдаем начавшийся с 2011 года рост политизации среди представителей среднего и старшего поколений. Однако у молодежи интерес лишь немного вырос после резкого падения: в 2006 году 34,4% отметили, что интересуются политикой, но к 2011 году эта доля снизилась до 27,1% с последующим ростом до 29,8% в 2017 году. Расхождения в интересе к политике между поколениями также довольно примечательны: если «стар и млад» лидировали в 1990-е гг., а респонденты среднего возраста были «выключены», то к 2011 году произошла конвергенция между поколениями, а затем граждане 30−49 лет стали проявлять больше интереса к происходящему. Политика, кажется, стала менее маргинальной сферой интересов, поскольку на нее стали обращать внимание люди на пике своей профессиональной карьеры. В целом, российская молодежь теперь мало отличается от других поколений, она также стала ближе к «западным» сверстникам, демонстрирующим политическую апатию.
Нас также интересует то, насколько молодежь отличается с точки зрения культурных и политических ценностей. Вместо того, чтобы разбирать весь индекс постматериализма, который состоит из 12 компонентов, я продемонстрирую динамику самого показательного из этих компонентов — признание позволительности гомосексуальных отношений. Именно этот вопрос недвусмысленно позволяет отличить человека с более консервативными ценностями. Респонденты отмечали на шкале от 1 до 10 то, в какой степени, по их мнению, «гомосексуальность может быть оправдана», где единица соответствует варианту «никогда», а 10 — варианту «всегда». Для вычисления соответствующей доли культурных постматериалистов я суммировала долю ответов в диапазоне от 7 до 10. Динамика показана на Рис. 2.
В целом за неполные три десятилетия уровень терпимости к гомосексуалам существенно вырос. В 1990 году гомосексуальность оправдывали единицы, при этом представители среднего возраста демонстрировали немного более толерантный подход, чем остальные. Примечательно, что молодежь прежде никогда не была флагманом культурного постмодерна — в 2006 году она даже оказалась немного консервативнее старших поколений. Тренды были общими для всех возрастных групп: до 2006 года доля считающих гомосексуальность относительно допустимой росла, а затем снизилась к 2011 году. Самое интересное происходит в период между 2011 и 2017 годами — доля терпимо относящихся к гомосексуальности среди молодежи выросла в два с лишним раза, с 6,7% до 16,2%. При этом никакого существенного изменения среди представителей среднего и старшего возрастов мы не видим. Поколение до 29 лет — это новое поколение, которого мы еще не наблюдали в предыдущих волнах опросов, и эти молодые люди по крайней мере в области культурных ценностей более открыты.
Снижение интереса к политике вовсе не обязательно означает, что молодежь теряет интерес ко всем формам гражданской активности. На рисунке 3 показано, как изменялась доля тех, кто за последние 12 месяцев до даты опроса подписал петицию или участвовал в мирной демонстрации. С начала 1990-х гг. гражданская активность резко падает среди всех возрастов. И это вполне объяснимо: больше нет принудительной политизации, в том числе обязательного участия в демонстрациях, а экономические трудности сделали приоритетной скорее заботу о заработке.
В целом динамика гражданской активности молодежи и респондентов чуть постарше очень похожа. Пик приходится на 1990 год, когда показатели активности варьируют между 30% и 26%. Расхождение между разными возрастными категориями существенны лишь для последних замеров — в 2017 году. За последовавшим с 2011 года снижением наблюдается возврат интереса к петициям опять же среди всех поколений в примерно равной степени. При этом современная молодежь подписывает петиции чаще, чем люди старшего возраста: за последний год петицию подписывали 18,6% респондентов младше 29 лет, 13% респондентов среднего возраста и всего 9,6% среди тех, кто старше 50 лет.
А вот в демонстрациях современная молодежь участвует реже, чем старшие поколения. Это противоречит образу, который можно почерпнуть из СМИ. Вопреки расхожему мнению, молодые люди до 29 лет реже утверждают, что участвуют в демонстрациях. Не исключено, что участие в демонстрациях после жестких задержаний 2017 года стало стигматизировано и респонденты с неохотой признают факт участия. С другой стороны, если респонденты уже приняли участие в оппозиционном протесте, то едва ли они будут скрывать этот факт от интервьюера. Вероятно и то, что большая часть уличной активности связана не столько с протестами, сколько с акциями в поддержку власти. Так или иначе, в 2017 году мы видим снижение участия молодежи в демонстрациях.
Интересно, что молодежь Москвы отличается от остальной российской молодежи. Рис. 4 показывает, что среди молодых москвичей значительно меньше тех, кто не только не принимал участие в демонстрациях в предыдущий год, но и не допускает саму такую возможность. При этом практически во всех типах поселений уровень участия в демонстрациях примерно одинаков — менее 20%.
Если молодежь не является флагманом политической активности (кроме чуть более активно настроенной столичной молодежи), то является ли поколение рожденных в конце 1980-х и 1990-е гг. более «авторитарным»? Стандартный инструмент замера — это вопрос о том, насколько респондент считает демократию оптимальной формой правления. Однако жители бывших коммунистических стран могут понимать под этим термином все что угодно. Поэтому социологи также интересуются, насколько респонденты поддерживают альтернативные формы политической организации: правление военных, религиозных лидеров, экспертов или просто сильного и ничем не ограниченного лидера.
Сравнив молодежь со всеми остальными (Рис. 5), мы видим, что нынешнее поколение относится к демократии так же, как и остальные возрастные группы, — свыше 65% считают демократию хорошей или очень хорошей формой правления. Поддержка религиозных или военных режимов мала среди всех поколений — менее 20%. Молодежь лишь чуть больше доверяет экспертам или технократам — 42% молодежи против 39% тех, кто постарше. Склонность к сильному лидеру среди молодежи примерно такая же, как и у их родителей, бабушек и дедушек. Если мы считаем общество, где половина граждан поддерживает сильного лидера, «авторитарным», то молодежь в среднем тоже «авторитарна». Но не более чем все остальные.
Подведем итог. Становится ли российское общество более «прогрессивным»? Если под «прогрессивностью» мы подразумеваем заинтересованность граждан в политике и рост постматериализма, то в целом процесс двигается в эту сторону, хотя и не по всем направлениям с одинаковым темпом: политика молодежь не интересует, а вот терпимость к «инаковости» существенно возросла, что делает молодых россиян ближе к их европейским ровесникам. Меняется ли все общество или только какая-то его часть? По тем показателям, которые мы проанализировали, значительных межпоколенческих отличий, как правило, не наблюдается. В целом по стране молодежь отнюдь не выглядит убедительным флагманом гражданских настроений. Отличия мы находим только в 2017 году: молодые чаще подписывают петиции и реже ходят на демонстрации, чем их предшественники несколькими годами ранее. Является ли молодежь более «авторитарной»? Нет, поколение «миллениалов» и «поколение Z», скорее всего, в среднем такие же, как и остальные.
