Практически с самого начала «специальной военной операции» наблюдатели заговорили о возможности раскола российских элит на сторонников более решительных боевых действий и сторонников более мирного разрешения конфликта. По мнению этих наблюдателей, такой раскол элит как минимум мог бы способствовать прекращению боев, а как максимум — повлечь за собой падение российского режима. Однако ничего подобного не случилось. Более того, несмотря на недавнее ухудшение ситуации на фронте и отступления российских войск на востоке и юге Украины, нет оснований ожидать раскола российских элит в обозримом будущем.
Не все автократии одинаковы
Сам по себе термин «раскол элит» стал популярен среди политологов после 1986 года, когда увидела свет книга Гильермо О’Доннелла и Филиппа Шмиттера «Переходы от авторитарного правления». В ней, опираясь на опыт коллективного исследования падения автократий в странах Южной Европы и Латинской Америки, авторы описывали ситуацию, когда под влиянием массовых протестов в правящей верхушке авторитарного режима происходит идеологический раскол на сторонников «жесткой линии» — тех, кто готов утопить протесты в крови, — и сторонников «мягкой линии». Последние готовы на переговоры с оппозицией о мирном разрешении конфликта. По мнению О’Доннелла и Шмиттера, идеальным вариантом развития событий в такой ситуации является «пакт» между сторонниками «мягкой линии» и умеренными оппозиционерами о переходе к демократии. Предложенная ими схема, казалось бы, нашла свое подтверждение в ходе демократизации некоторых посткоммунистических стран (например, в случае переговоров «круглого стола» в Польше). Да и в СССР периода перестройки также наблюдалось размежевание в руководстве страны между консерваторами и реформаторами, хотя ни к какому подобию «пакта» оно не привело, а завершилось неудачной попыткой путча в 1991 году. Однако большинству постсоветских стран «раскол элит» по идейным основаниям оказался не присущ, а конфликты элит разрешались иными способами.
Дело в том, что в авторитарных режимах «раскол» среди элит на две или несколько более или менее устойчивых конкурирующих фракций возможен лишь в условиях, когда эти режимы управляются посредством коллективного руководства. В Советском Союзе после смерти Сталина главным органом принятия решений служил Президиум (позднее — Политбюро) ЦК КПСС, и именно в ходе его заседаний и проявлялись «расколы». Так было в 1957 году, когда большинство членов Президиума («антипартийная группа Молотова, Маленкова и Кагановича») выступили против Никиты Хрущева, которому, в свою очередь, удалось сохранить власть, опираясь на большинство сторонников в ЦК КПСС. Так было и в 1964 году, когда большинство в составе и Президиума, и ЦК выступило за отставку Хрущева. Это же происходило и в ходе многочисленных баталий, которые Горбачев и его окружение вели с теми критиками в составе Политбюро и ЦК КПСС, которые выступали в 1987—1990 гг. против политической либерализации. Многие военные режимы, крах которых в 1970—1980-е гг. анализировали О’Доннелл и Шмиттер, также предполагали коллективное руководство — многие вопросы решались в ходе неформальных переговоров ключевых участников военных хунт, а части из них была присуща ротация политических лидеров, опиравшихся на разные сегменты вооруженных сил. Демократизация таких режимов предполагала переход к гражданскому правлению и возвращение военных в казармы.
Для постсоветских авторитарных режимов, включая российский, коллективное руководство совершенно не характерно. Хотя некоторые аналитики оперируют красивыми схемами типа «Политбюро 2.0», характер взаимодействий Путина с его окружением менее всего похож на руководство ЦК КПСС времен Хрущева или Горбачева. Механизмы принятия коллективных решений на уровне руководства страны сегодня отсутствуют, а заседания с участием высших должностных лиц больше похожи на демонстрацию одобрения чиновниками решений, единолично принятых главой государства (вспомним, например, обсуждение в Совете безопасности РФ накануне начала «специальной военной операции» в феврале 2022 года). Скорее, такие механизмы управления страной напоминают своего рода «солнечную систему», где отдельные планеты вращаются на различных орбитах, более или менее удаленных от единственного светила. Ни о каком «расколе» в рамках такого механизма управления говорить не приходится — отдельная планета может индивидуально сойти с орбиты, но коллективные действия планет против светила едва ли возможны.
Барьеры коллективных действий
«Раскол» предполагает кооперацию различных сегментов элит друг с другом. Однако в российском случае о систематической кооперации, тем более построенной на основе общих политических взглядов, речи не идет. Представители правящей верхушки кооптированы в ее состав лично главой государства на индивидуальной основе. Конечно, у них могут быть общие интересы в борьбе за отдельные важные посты, за перенаправление в то или иное русло финансовых потоков, или по каким-то иным вопросам. Однако такого рода альянсы и коалиции возникают ad hoc и представляют собой не организованные фракции, а временно сложившиеся клики, интересы которых иногда совпадают, а иногда и противоречат друг другу. Когда, например, Евгений Пригожин открыто выступает с критикой петербургского губернатора Александра Беглова или министра обороны Сергея Шойгу, то стоит рассматривать эти конфликты не в качестве «раскола элит», а как эпизоды, связанные с переделом ренты. Такие противоречия не ослабляют персоналистский режим, а, напротив, его усиливают, оставляя главе государство большое пространство для маневра и возможности выступать арбитром между разными игроками, действуя по принципу «разделяй и властвуй».
Сказанное не означает, что все представители российских элит безоговорочно поддерживают шаги Путина, связанные с военным вторжением. Напротив, сплошь и рядом приходят сообщения об их несогласии с действиями главы государства. Но такое несогласие проявляется исподволь — опала замглавы Администрации президента Дмитрия Козака, ранее отвечавшего за украинское направление, или отсутствие публичной милитаристской риторики со стороны премьер-министра Михаила Мишустина или мэра Москвы Сергея Собянина, скорее, говорят об их осторожности, нежели о желании идти против течения. В то же время громкие отставки среди несогласных были единичны и по большому счету ни на что не влияли (того же Анатолия Чубайса сегодня трудно считать значимым игроком). Но главное — между индивидуальными проявлениями несогласия и коллективными действиями лежит дистанция огромного размера.
Как обычные россияне, негативно относящиеся к «специальной военной операции», не очень склонны участвовать в коллективных акциях протеста, ожидая репрессий со стороны государства, так и представители элит не склонны рисковать своим положением и идти по пути коллективных действий против проводимой Путиным политики. Индивидуальные риски, связанные с угрозой наказаний за нелояльность, в их глазах явно перевешивают все те коллективные издержки, которые несут элиты вследствие российской военной агрессии. Кроме того, представители элит вполне оправданно не верят в то, что коллективные действия могут привести к желаемым для них изменениям. Поэтому негативное равновесие, при котором альтернативы нынешнему статус-кво выглядят заведомо нереалистичными и/или нежелательными, может поддерживаться на протяжении длительного времени без каких-либо угроз для стабильности режима.
Что может поколебать нынешнее равновесие и побудить представителей российских элит к коллективным действиям? В отличие от латиноамериканских военных диктатур, где главным мотором массовых протестов выступали профсоюзы, в нынешней России оппозиционные организации были разгромлены задолго до 24 февраля. И даже заметные выступления против мобилизации россиян носили локальный характер. Создать стимулы к открытому несогласию среди элит такие протесты пока не в состоянии. Что до тяжелого положения дел в зоне боевых действий (пока не дошедшего до стадии поражения российских войск), то само по себе оно стимулирует активизм со стороны милитаристской части элит, но никак не со стороны тех, кто выступает за окончание боевых действий. Если представители оппозиции могут выступать с ленинским призывом поражения собственного правительства и кооперироваться с противником ради достижения своих целей, то для элит такого рода тактика оказывается заведомо неприемлемой. Поэтому шансы на организованные коллективные выступления представителей российских элит против «специальной военной операции» крайне невысоки, и обречены оставаться таковыми при любом развитии событий.
