Последние три года ознаменовали новый этап в формировании приоритетов внешней политики России на Ближнем и Среднем Востоке (БСВ). За это время присутствие России в регионе превратилось в гораздо более многомерное и противоречивое явление — как с точки зрения уровня участия Москвы в региональных процессах, так и в плане целей, которых она добивается в условиях все более жестких ограничений. Ключевую роль в этой трансформации сыграли глобальные геополитические изменения, вызванные тремя событиями: полномасштабным вторжением России в Украину в феврале 2022 года, падением режима Башара аль-Асада в конце 2024 года и конфликтом между Ираном и Израилем в 2025 году.
Каждое из этих событий имело как негативные, так и — парадоксальным образом — позитивные последствия для российского присутствия в регионе. Однако международное экспертное сообщество зачастую сосредотачивалось исключительно на негативных аспектах, недооценивая устойчивость и адаптивность российской политики. В результате сложилась неполная и искаженная картина, не отражающая реального положения дел. Особенно показательны два примера.
Первый — война в Украине. Многие наблюдатели, включая авторитетных аналитиков, поспешили заявить, что полномасштабное вторжение исчерпает военные и дипломатические ресурсы России, что неизбежно приведет к сокращению присутствия Москвы на Ближнем Востоке и в других регионах мира. Этот прогноз не оправдался. Несмотря на санкционное давление и значительное перераспределение ресурсов, Москве удалось сохранить политическое и военное влияние в ключевых частях Ближнего Востока.
Второй пример — сирийское направление. После падения режима Башара аль-Асада в конце 2024 года многие поспешили объявить о «конце» российского присутствия в Сирии. Однако реальность оказалась иной: новый лидер страны ясно продемонстрировал готовность выстраивать прагматичные отношения с Россией, что свидетельствовало не о разрыве, а о трансформации характера взаимодействия.
Разумеется, игнорировать негативные последствия этих событий для России также нельзя. Санкции серьезно ограничили ее экономические и военные ресурсы, снизили способность оперативно реагировать на кризисы и привели к задержкам в реализации крупных проектов — например, это касается строительства АЭС «Аккую» в Турции. Более того, выросла зависимость Москвы от региональных партнеров — прежде всего Ирана, Турции и стран Персидского залива. Тем не менее при комплексном рассмотрении картина оказывается гораздо более многослойной и далеко не столь однозначной.
Трансформация присутствия
Вопреки ожиданиям, упомянутые кризисы и войны не уничтожили региональное присутствие России — они его трансформировали. Москва стала более гибкой: теперь она меньше полагается на прямое военное вмешательство, а больше на дипломатическое маневрирование, энергетические и экономические инструменты, а также посреднические функции.
Показательный пример — отношения России с Ираном. Москва не смогла оказать Тегерану реальную военную поддержку во время его конфликта с Израилем в 2025 году, однако двусторонние связи на этом фоне не ухудшились. Напротив, к осени 2025 года Иран проявил готовность сохранить и даже расширить сотрудничество, особенно в военно-технической, транспортной и энергетической сферах. Это свидетельствует о том, что Россия по-прежнему воспринимается как полезный партнер, особенно в контексте общей цели противостояния западному давлению.
Можно сказать, что после 2022 года Россия перешла к новой модели вовлеченности на Ближнем Востоке — менее ресурсоемкой, но более политически изощренной. Если в 2010-е гг. политика Москвы строилась на демонстрации силы и расширении влияния, то в 2020-е гг. она все чаще опирается на стратегию выверенного управления рисками, направленную на сохранение рычагов влияния при минимальных затратах. Москва сочетает ограниченные, трудноотслеживаемые инструменты эскалации с выборочными механизмами деэскалации, чтобы оставаться незаменимым актором без чрезмерных обязательств.
Этот подход, заметный в Ливии, Сирии, на израильско-палестинском направлении, а также в динамике российских действий в отношении Ирана и стран Персидского залива, опирается на пять ключевых методов:
- Разделение направлений взаимодействия. Россия разводит конфликтные и кооперационные треки, не позволяя противоречиям в одной сфере разрушить сотрудничество в другой. В результате Москва может одновременно конкурировать с партнером в одном вопросе (например, в сфере безопасности), но сотрудничать в другом (например, в энергетике или торговле). Это позволяет России маневрировать между противоречивыми интересами региональных акторов — Израиля и Ирана, Саудовской Аравии и Турции, — поддерживая рабочие отношения со всеми и не обременяя себя привязкой к какому-то одному игроку;
- Активное формирование гибких и временных альянсов с региональными игроками для решения задач в третьих странах БСВ или сопредельных регионах (Африка);
- Использование энергетического и торгово-экономического рычага влияния;
- Ограниченная принудительная дипломатия посредством военно-технического сотрудничества и ограниченного военного присутствия в странах региона;
- Дипломатия «оппортунистического посредничества».
Применительно к конкретным кризисам использование этих методов демонстрирует устойчивые закономерности. Россия регулярно выдвигает инициативы по прекращению огня. При необходимости она формирует ситуативные альянсы для достижения своих целей в третьих странах (например, с ОАЭ и Турцией в Ливии; с Саудовской Аравией — в Судане
Главная цель Кремля в Ливии — обеспечить доступ к нефтяным месторождениям, минеральным ресурсам и портам, избегая при этом ответственности за сам конфликт. После 2022 года российский подход к Ливии приобрел четкие черты балансирования. С одной стороны, СМИ сообщают о резкой интенсификации контактов с силами Халифы Хафтара на востоке: из Сирии в Ливию перебрасывают российские вооружения и системы ПВО, при участии Москвы модернизируется военная инфраструктура. С другой стороны, Кремль официально ведет переговоры с Триполи и международно признанным правительством. Дипломатическая активность Москвы в ливийской столице растет, а усилия по развитию экономических связей становятся все заметнее.
В Сирии Россия сохраняет принудительный потенциал благодаря базам и контролю воздушного пространства. Она также влияет на ситуацию через договоренности с Турцией и тактическую терпимость к израильским ударам, удерживая таким образом рычаги давления на все стороны конфликта.
На израильско-палестинском направлении Москва усиливает видимость дипломатического и информационного присутствия, избегая при этом военного вовлечения против Израиля. Поддержка антиизраильских сил используется прежде всего для давления на Запад и завоевания симпатий «арабской улицы» при минимальных издержках.
В отношениях между странами Залива и Ираном Россия применяет стратегию хеджирования: углубляет экономические и оборонные связи с Тегераном, в то же время наращивая сотрудничество с Эр-Риядом и Абу-Даби через ОПЕК+, торговлю и инвестиции. Так она позиционирует себя как «спойлера» и «стабилизатора» одновременно.
Даже если эти усилия не дают немедленных результатов, они позволяют Москве оставаться в центре диалога и затрудняют попытки ее дипломатической изоляции. Информационные операции усиливают этот эффект, представляя Россию сторонником «суверенной стабильности» и противовесом западным «двойным стандартам». Этот нарратив находит живой отклик у ориентированных на безопасность политических элит региона.
Цели России
После начала полномасштабной войны в Украине иерархия приоритетов России на Ближнем Востоке заметно изменилась. На первый план вышел антисанкционный фактор. Если раньше экономические связи с регионом служили компенсатором — смягчали удар от западных ограничений и диверсифицировали инвестиции, — то после 2022 года они стали прямым инструментом обхода санкций. Москва начала изучать и адаптировать многолетний иранский опыт выживания под внешним давлением, внедряя проверенные Тегераном практики в свои схемы. В странах Персидского залива и за их пределами Россия выстроила сложные финансовые механизмы, параллельные логистические цепочки и сети посреднических компаний. Эти инструменты обеспечивают сохранение критически важных торговых и финансовых потоков вопреки западным санкциям.
Трансформация роли БСВ для Москвы происходит по четырем основным направлениям.
Первое направление — превращение региона в «спасательный круг» на фоне западного давления. После 2022 года Персидский залив стал ключевым регионом для поддержания экономической и финансовой устойчивости России за счет «параллельных цепочек». Торговый оборот с главными странами Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ) резко вырос: с Саудовской Аравией — с ≈ $ 2,2 млрд в 2021 году до ≈ $ 3,3 млрд в 2023-м; с ОАЭ — с ≈ $ 5,3 млрд до ≈ $ 11,2 млрд за тот же период. Одновременно Россия перенаправила в регион экспорт нефти и золота: по данным Reuters, в 2022—2023 гг. в ОАЭ поступило 75,7 т российского золота (≈ $ 4,3 млрд). В финансовой сфере российские банки открыли корреспондентские счета в Дубае и Дохе для расчетов в дирхамах и юанях, частично заменив долларовые транзакции. Эти схемы — от реэкспорта электроники и технологий двойного назначения до морских перевозок и внебанковских расчетов — превратили Залив в ключевое звено российской «экономики выживания» и позволили Москве сохранять критические торговые и финансовые потоки вне досягаемости западных регуляторов.
Второе направление — практическая реализация «поворота на Восток», который в Москве обсуждали более десяти лет. С экономической точки зрения этот сдвиг резко повысил роль Ближнего Востока — особенно стран Залива — как транспортно-логистического хаба, связывающего Россию с Южной Азией, Африкой и Европой. Проекты вроде Международного транспортного коридора «Север-Юг», расширение маршрутов через Иран, участие ОАЭ и Саудовской Аравии в управлении логистическими сетями превратили регион не просто в важного партнера, а в ключевой элемент новой внешнеэкономической географии России.
Третье направление вытекает из беспрецедентного противостояния с Западом. Ближний Восток превратился в арену асимметричных действий, позволяющих России расширить зону конфронтации за пределы Украины. До 2022 года Москва избегала открыто позиционировать свою политику как антизападную, чтобы не отпугнуть региональных партнеров. Теперь же, воспринимая конфликт с Западом как необратимый, она все активнее использует ближневосточное пространство для проекции силы и давления на Европу. В Ливии, Судане, странах Сахеля и Африке в целом российская активность направлена на подрыв европейского влияния и отвлечение внимания ЕС от Украины.
Наконец, в российском стратегическом мышлении появился четвертый новый элемент — концепция Ближнего Востока как единого стратегического пространства, выходящего за традиционные географические рамки. С 2022 года Москва видит регион не только как фронт противостояния с Западом, но и как плацдарм для расширения влияния на другие регионы — прежде всего на страны Африки. Таким образом, Ближний Восток превратился в узловое звено более широкой геополитической конфигурации, через которую Россия стремится осуществлять свои интересы на пространстве от Восточного Средиземноморья до Индийского океана.
В результате этих трансформаций значение Ближнего Востока для России сегодня значительно выше, чем в начале постсоветского периода — и, возможно, даже чем в имперские времена. Если в начале 2000-х гг. регион был лишь одним из направлений внешней политики, то теперь он стал опорным столпом новой глобальной архитектуры Москвы, которая обеспечивает ей экономическое выживание, политическую автономию и символический статус великой державы в условиях международной изоляции.
При это традиционное деление на «классический Ближний Восток» (Левант и страны Залива) и «западный Ближний Восток» (Северная Африка и Восточное Средиземноморье) утратило актуальность. Россия формирует новую географию приоритетов, где государства Персидского залива занимают первое место как ключевые партнеры — как в экономическом, так и в дипломатическом измерении.
Сегодня государства региона можно разделить на несколько категорий — каждая со своей моделью взаимодействия с Москвой:
- Ключевые партнеры в Персидском заливе: Саудовская Аравия, ОАЭ, Кувейт и Катар. Эти страны стали центральными узлами ближневосточной стратегии России. Москва видит в них не только инвесторов, энергетических союзников и торговых партнеров, но и ситуативных помощников в обходе санкций и выстраивании политики в отношении третьих стран как в регионе, так и за его пределами;
- «Наследники советской эпохи»: Сирия, Ирак, а также частично Алжир и Египет. Здесь Россия опирается на ностальгию и институциональное наследие СССР, чтобы сохранять символическое присутствие и пространство для дипломатического маневра;
- Периферийные партнеры и «арены возможностей»: Ливия, Судан, Йемен. Эти государства не входят в число приоритетных направлений, но служат тактическими площадками для демонстрации ограниченного военного присутствия, получения политических дивидендов или проведения целевых операций влияния.
Значение региональных акторов
Присутствие России на Ближнем Востоке сегодня формируется под влиянием трех взаимосвязанных измерений: глобальной «большой игры» между Россией и Западом; собственных региональных интересов Москвы; восприятия России странами региона (то есть тем, какую роль и статус ближневосточные страны сами отводят России в своем стратегическом видении).
С 2022 года взаимная зависимость России и Ближнего Востока заметно усилилась. Регион стал для Москвы важным не только в энергетике (через ОПЕК+), но и в других стратегических сферах. В частности, Россия играет все более заметную роль в обеспечении продовольственной безопасности региона. Сегодня она — один из крупнейших, а порой и доминирующих поставщиков зерна для Египта и стран Залива. Так, в 2024 году Египет импортировал около 14,7 млн тонн пшеницы, из которых 74,3% пришлось на российские поставки.
Кроме того, Москва активно использует ядерный фактор как инструмент укрепления влияния. Речь идет не только о строительстве крупных АЭС в Египте, Турции и Иране, но и о продвижении малых модульных реакторов (SMR), к которым проявляют интерес несколько стран региона.
Не менее важна растущая энергетическая взаимозависимость. Россия стала важным поставщиком дизельного топлива в Саудовскую Аравию: это позволяет Эр-Рияду снижать внутреннее потребление нефти и увеличивать экспорт сырья. Это, в свою очередь, способствует росту доходов, направляемых на программы экономической диверсификации. Таким образом, Москва выступает не только в роли партнера, но и в качестве фактора, повышающего энергетическую гибкость всего региона.
Важную роль в развитии отношений Москвы со странами региона играет оппортунизм и прагматизм ближневосточных политических элит. Войну в Украине они не считают своей: напротив, видят в ней источник новых политических и экономических дивидендов. Сложившуюся ситуацию они используют для диверсификации внешних связей и укрепления собственных переговорных позиций в торге между Западом, Россией и Китаем.
Москва органично вписывается в эту логику.
Она предлагает региону реальные выгоды: от участия в схемах обхода санкций до притока российского капитала в финансовый, строительный и IT-секторы стран Залива. Для множества российских компаний и специалистов Ближний Восток стал безопасной гаванью — площадкой, которая позволяет обходить ограничения и при этом оставаться частью мировой экономики.
Наконец, нельзя игнорировать близость политических культур. Для авторитарных ближневосточных режимов, ориентированных на безопасность, российская модель выглядит понятнее и ближе западной. Она воспринимается как альтернатива либеральной демократии, как модель «суверенной стабильности», при которой государство сохраняет контроль и общественный порядок, не поддаваясь внешнему ценностному давлению. В сочетании с широко распространенным разочарованием в роли США и стремлением к диверсификации международных партнерств это способствовало естественному сближению как с Россией, так и с Китаем.
Конечно, в регионе никто не питает иллюзий относительно возможностей России. Сегодня это ослабленная держава: война, санкции и технологическая изоляция подорвали значительную часть ее потенциала, а ее ресурсы заметно отстают от амбиций правящего режима. Однако парадоксальным образом именно эта слабость придала Москве определенную гибкость и привлекательность. Россия не требует идеологической лояльности, не навязывает политических условий и остается актором, чье участие открывает странам региона ряд возможностей. В этом смысле Россия занимает нишевую позицию: не претендуя на роль доминирующего игрока, она оказывается адаптивным и малозатратным партнером, взаимодействие с которым многие в регионе считают выгодным.
