В последние годы протесты все больше становятся частью российского политического ландшафта: если из периода, предшествующего 2011−2012 гг., мы запомнили лишь протест против монетизации льгот (2005 г.), то теперь репертуар поводов и протестных акций ощутимо обогатился: монстрации, перформансы, костюмированные пикеты. Это не означает, что мир сошел с ума. Скорее, это значит, что Россия, хотим мы того или нет, двигается в сторону обществ, где мирные формы протеста — это в общем-то повседневность. Politics as usual. Не секрет, что количество протестов больше там, где уровень жизни выше и режим демократичнее: у людей выше требования, они умеют самоорганизовываться, шансы быть покалеченными ниже. В России число протестов на единицу времени все же ниже, чем в Европе. Но, тем не менее, мы явно наблюдаем более отчетливые циклы протестной активности: 2010−2012 гг. — градозащитные движения и движение «За честные выборы», 2017−2018 гг. — оппозиционные движения и чуть в меньше степени градозащитные. В 2014 году прошло небольшое число антивоенных митингов против военных действий в Украине, однако масштаб этих протестов не запустил новый виток протестного цикла.
Источник: Banks, Arthur S., Wilson, Kenneth A. 2017. Cross-National Time-Series Data Archive
Помимо роста частоты протестов есть и видимые качественные изменения. Во-первых, меняется их география: если раньше активность концентрировалась в столицах и небольшом количестве региональных столиц, то теперь протестные акции расползлись по всем крупнейшим городам страны. Во-вторых, изменился состав участников митингов и демонстраций: если вплоть до 2011−2012 гг. наиболее активными были пенсионеры, то теперь это все в большей степени молодежь. В-третьих, в протестной активности стало все больше политики. В 2011—2012 гг. участники протестных акций в Москве чаще указывали на процедурный аспект и несправедливость, нежели на принадлежность к оппозиции. После 2014 года представление протестующих о политике как о «грязном деле» как будто бы постепенно отходит на второй план. Протесты в поддержку Алексея Навального проходят без привязки к выборам. Для этого достаточно выхода фильма-расследования.
Несмотря на то, что мирные протесты — это нормальная часть политической повседневности развитых стран, в России есть свои особенности, которые накладывают отпечаток на формат и состав участников. И прежде всего это природа политического режима. Индивидуальные риски участия в подобных акциях существенно выше, как и издержки по координации и организации протеста. Тем не менее, несмотря на все эти ограничения, их частота и масштаб растут.
Выборы как точка сбора протестов
Первая значимая попытка политизации протестов наблюдалась в ходе акций, прошедших после выборов 2011—2012 гг. Лозунги протестующих лишь отчасти носили откровенно оппозиционный и вообще политический характер. Большинство же лозунгов было направлено против нарушения процедуры и «кражи» голоса. Именно общая выборная повестка облегчила координацию совместных усилий объединенной оппозиции. Однако было бы заблуждением полагать, что повод для протеста возник непосредственно в день голосования: гражданские и оппозиционные группы провели неплохую работу по подготовке активных групп граждан. Проще говоря, они подготовили избирателей к тому, что фальсификации будут, и объяснили, как они могут выглядеть. Избиратели научились их видеть. А в действительности «объективное качество» выборов не всегда напрямую связано с вероятностью протеста. Скорее даже наоборот: там, где все совсем плохо, у избирателей и оппозиции нет необходимой инфраструктуры для эффективной самоорганизации. Жаловаться на фальсификации начинают тогда, когда появляются активисты, организации, приложения для сотовых телефонов и иные формы низовой самоорганизации и оповещения.
Призывы Навального и коммунистов принять участие в акциях протеста против фальсификации сентябрьских выборов в Приморском крае работают в рамках той же логики: выборы — это повод и наглядный пример, апеллирующий к процедурной несправедливости. А процедурная несправедливость — это то, вокруг чего легче объединять разрозненные оппозиционные группы.
Новая волна протестов характеризуется куда более развитой организацией по сравнению с 2011 годом. Это, в свою очередь, неразрывно связано с подготовкой к выборам: мы наблюдаем более открытую работу штабов, многочисленные онлайн-приложения для помощи в решении коммунальных проблем, «уберизацию» выборов и отбор муниципальных кандидатов от оппозиции через автоматизированные онлайн-заявки. Оппозиционные группы активно используют онлайн-сообщества для мобилизации и распространения информации о грядущих событиях. Например, если Навальный не сообщил о создании координационных онлайн-групп в соцсетях, то, судя по всему, и мобилизация немного ниже.
Движение «За честные выборы» также оставило организационное наследие в российских регионах: бременский исследователь Ян Доллбаум обнаружил, что многие активисты протестных акций 2011−12 гг. создали одну или несколько правозащитных организаций, которые на регулярной основе оказывают помощь гражданам. Иными словами, движение не совсем исчезло (любое социальное движение рано или поздно сходит на нет), оно закрепилось в более институционализированных формах на местах.
Динамика действий А. Навального (число открытых штабов, открытых онлайн групп) и участия городов в антикоррупционных митингах
Источник: данные предоставлены Александрой Румянцевой
Не только волны протеста, но и волны научения
Каждый новый виток протестов опирается на наследие предыдущего. Оппозиция постепенно учится заранее готовить своих сторонников реагировать на регулярные события типа выборов, а также создает поводы самостоятельно. Это, безусловно, огромный прорыв по сравнению с 2011—2012 гг. Оппозиционные группы — от местных коммунистов до сторонников Навального — порой способны тактически формировать коалиции, чтобы снизить все те издержки, с которыми сопряжена современная политика, ставшая де-факто подпольной в сегодняшних российских реалиях. Тема пенсий ситуативно объединила левых и Навального. Но условное деление на то, что питерские градозащитные акции — это вотчина местного «Яблока», а антикоррупционные протесты — сфера ведения Навального и его сторонников, все еще сохраняется.
Протеста не может быть без организованных гражданских или политических групп. В этом смысле ни одна протестная акция не бывает полностью спонтанной. Группы активистов-координаторов с каждым новым витком протестов приобретают новые навыки и тактики более успешной мобилизации. Однако стоит помнить, что параллельно эволюционируют и тактики власти в отношении оппозиции. Наиболее распространенная и наименее затратная форма реакции на протестные настроения — это кооптация. Если политические расхождения не так велики, то с карьерно-ориентированными активистами порой удается договориться. Например, в 2011—2012 гг. в одних регионах коммунисты оказались всецело на стороне протестующих, а где-то не проявили никакой солидарности с движением. Во многом это объясняется тем, что где-то представителей КПРФ допустили к распределению мандатов, а где-то — нет.
Наиболее затратная реакция на протесты — это откровенные репрессии. Поэтому мы наблюдаем весьма изощренный репертуар трюков по превентивному задержанию лидеров протеста, сообщения о «задымлении» помещений и проведение внезапных «фестивалей» на тех же публичных площадках, на которые претендуют представители оппозиции. Однако когда этот репертуар исчерпан, местным и региональным администрациям остается самый брутальный формат обращения с протестующими. Поскольку применение насилия — это всегда репутационно рискованный шаг даже для самых кровожадных диктаторов, то информация об этом либо не распространяется, либо сопровождается массированной пропагандой.
От чего зависит репрессивность властей?
Не будет преувеличением сказать, что власть тоже постепенно учится реагировать на протесты так, чтобы минимизировать свои издержки. При этом нельзя утверждать, что Кремль выдает единые, четкие инструкции по тому, как действовать в случае массовых волнений. И даже если это так, то на местах явно наблюдается несогласованность действий. Регионы ощутимо разнятся по уровню репрессивности. Так, по данным ОВД-Инфо, чемпионы по задержаниям на одного протестующего — это Дагестан, Москва, Тамбовская область, Санкт-Петербург, Волгоградская область, Краснодарский край. А вот в Липецкой, Новгородской, Белгородской, Ярославской, Новосибирской областях и Забайкальском и Пермском крае антикоррупционные митинги прошли фактически без задержаний. Данные по протестам против пенсионной реформы, впрочем, говорят нам о том, что прежде лояльные регионы могут переключиться на более репрессивный режим. Например, как это произошло 9 сентября в Пермском крае, для которого раньше были совершенно не характерны силовые методы работы с оппозицией.
Источник: ОВД Инфо, расчеты А. Мироведниковой
Реакции властей на протесты также отличаются от одной протестной волны к другой. В 2011—2012 гг. власть в целом воздержалась от массовых жестких задержаний. Некоторые аналитики даже утверждают, что сравнительно мирная реакция властей увеличила поддержку со стороны тех, кто в протестах не участвовал. Логика в том, что не отреагировав насилием на массовый протест в декабре 2011 г., власть послала сигнал о том, что она может быть не так плоха, как об этом скандировали демонстранты. Репрессивный характер по отношению к антикоррупционным митингам и более мягкая реакция на большинство градозащитных (иными словами — диверсификация ответа на протесты) тоже более-менее скоординированная позиция. Разнообразие и в некоторой степени непредсказуемость ответной реакции — еще один повод внести неопределенность в ожидания оппозиционных групп и их координацию.
Попытки понять, от чего зависит реакция региональных властей на протесты, говорят о том, что в чуть более конкурентных регионах степень репрессивности несколько ниже. Меньше насилия и там, где отношения губернатора с Кремлем стабильны и предсказуемы: у губернаторов меньше поводов опасаться за свои позиции, поэтому нет необходимости посылать дополнительные сигналы лояльности. «Варяги» репрессируют больше, чем «старожилы».
Так или иначе, протесты — это уже не исключительное событие, это часть повседневности, к которой власти придется адаптироваться в ближайшее время. И способы адаптации будут становиться либо более изощренными, либо более откровенными и жесткими.
