Подводя итоги года, сложно говорить о ситуации с правами человека в России на фоне войны в Украине. Тысячи задержанных, сотни политзаключенных, новые репрессивные законы, дикая риторика представителей власти, откровенно отрицающих права человека, — все, что еще вчера привлекло бы большое внимание в мире, сегодня кажется не столь важным. Происходящее внутри страны-агрессора объяснимо заслоняется страшной катастрофой, созданной Россией в Украине.
При всей несопоставимости трагедии Украины и происходящего в России одно тесно связано с другим. Массовое подавление прав и свобод человека, постоянно усиливающийся масштаб репрессий не только подготовили возможность агрессивной войны, но и обеспечивают ее продолжение.
Когда год назад эксперты подводили итоги 2021 года, многие говорили о самом страшном для прав человека годе в России. Уровень репрессивности казался избыточным для решений функциональных задач власти по контролю над российским обществом. Как оказалось, события прошлого года — посадка Навального и Пивоварова, признание ФБК экстремистской организацией, ликвидация «Мемориалов», десятки новых запретительных и карательных законов — были элементами подготовки к войне. Войной определялось и все происходившее с правами человека в России в уходящем 2022 году.
Новое законодательство, дополнительно ограничивающее права человека, вводящее новые составы правонарушений, расширяющее применение уже существующих и ужесточающее ответственность за них, столь обширно, что стоит указать только на наиболее заметные и значимые новации.
Новые статьи 207.3 и 280.3 УК и статья 20.3.3 КоАП сразу же после начала войны запретили любое публичное выражение несогласия с ней.
Статья 284.2 УК и статья 20.3.4 КоАП запретили призывы к санкциям против России в целом, российских организаций и граждан.
Ст. 280.4 УК ввела наказание за публичные призывы к широкому кругу действий (обозначенных как направленные против безопасности РФ), еще более криминализирующее общественную дискуссию.
Усилена и расширена предусмотренная ст. 284.1 УК ответственность за организацию деятельности так называемых «нежелательных организаций».
Ст. 275.1 УК ввела ответственность за «сотрудничество на конфиденциальной основе с представителем иностранного государства, международной либо иностранной организации».
Новая ст. 284.1 УК ввела наказание за неоднократную демонстрацию запрещенной символики, например символики экстремистских организаций. Стоит напомнить, что в качестве такой российское правоприменение рассматривает в том числе и символику «Умного голосования».
Задачами войны обусловлен и большой массив новых законов, которые ввели новые составы преступлений и усилили ответственность за ранее существовавшие преступления в сфере гособоронзаказа и воинские преступления. Среди них особенно вопиющим является предусмотренное новой ст. 352.1 УК наказание за добровольную сдачу в плен.
Под занавес года принят пакет норм, преследующих за деятельность, связанную с диверсиями, включая их оправдание и пропаганду.
Новый закон об иноагентах еще больше расширил основания для произвольного присвоения этого статуса и ввел новые ограничения для тех, кому он присвоен. Недавний приказ ФСБ России под угрозой объявления иностранным агентом фактически запретил любое обсуждение хода так называемой СВО.
Несмотря на существующий на практике с начала пандемии COVID-19 запрет публичных мероприятий, законодательно расширены ограничения мест их проведения. Под запрет, например, попали мероприятия на территориях, прилегающих к зданиям органов публичной власти.
Введено административное наказание за так называемую пропаганду «нетрадиционных сексуальных отношений» и смены пола среди взрослых.
Целью подавления даже не только антивоенного протеста, но и просто несогласия с войной был обусловлен и рост репрессий в этом году. Согласно данным ОВД-Инфо, почти 20 тысяч человек в этом году подверглись задержанию за антивоенную позицию, более 5500 были привлечены к административной ответственности по обвинениям в дискредитации Вооруженных Сил РФ. В отношении 392 человек были возбуждены уголовные дела, не менее 120 из них уже лишены свободы. При этом против примерно 170 человек уголовное преследование осуществляется по новым «антивоенным» статьям УК 207.3 и 280.3. В качестве инструмента преследования остальных используются более 30 самых разных обвинений, от традиционного насилия в отношении представителя власти до экзотического надругательства над местами захоронений.
Число политзаключенных в списках проекта «Поддержка политзаключенных. Мемориал» выросло с 430 до 516 человек. При заведомой неполноте абсолютных цифр этот рост дает представление об общей динамике политических репрессий. Впрочем, в этом году, вероятно, и оценка этой динамики показывает только надводную часть айсберга. Есть все основания полагать, что существенная часть новых жертв политических репрессий остается неизвестной — мы не раз сталкивались с тем, что попавший в региональный СИЗО известный нам политзаключенный сообщал о еще нескольких содержащихся там неизвестных потенциальных политзеках.
Но даже если считать, что реальные цифры в три-четыре раза больше зафиксированных правозащитниками, масштаб репрессий остается, как минимум, на порядок ниже, чем, например, в Беларуси, где на чуть более 9 млн населения приходится около 1500 политзаключенных.
Очевидно, что потенциал роста репрессий в России велик даже и без создания все новых юридических инструментов для их осуществления. Их рост, как представляется, с одной стороны, происходит по инерции — раскрученный маховик репрессивной машины требует новых жертв, отталкиваясь от ранее достигнутого. Наиболее ярким примером этого является не теряющее интенсивности преследование Свидетелей Иеговы, не имеющее, видимо, никакой рациональной, с точки зрения власти, цели. С другой стороны, репрессии функциональны, они служат целям контроля власти над обществом, и в этом смысле рост их масштаба является ответом на реальные или предполагаемые угрозы. Общественная турбулентность военного времени создала новые угрозы для власти, но пока ей удается их купировать не слишком массовыми репрессиями в отношении сотен людей. Если же развитие ситуации породит больший масштаб угроз, у режима есть чем на них ответить.
Важной характеристикой репрессивных практик уходящего года стало серьезное ускорение процесса отказа от демократических имитаций и декораций правового государства.
Этот тренд тоже обусловлен войной. Сам по себе акт вероломной вооруженной агрессии, нарушающей все нормы международного права, а также оправдывающая агрессию официальная риторика оставили мало возможностей для отсылки к демократическим ценностям. Исключение России из Совета Европы в значительной степени устранило и формальную необходимость деклараций верности им.
Этот отказ от демократических и правовых декораций прослеживается на разных уровнях. На уровне законодательства, например, он выражается в криминализации так называемой дискредитации вооруженных сил или в откровенно дискриминационном запрете пропаганды «нетрадиционных сексуальных отношений». На уровне общего правоприменения — в практике применения статьи 207.3 УК, карающей за «фейки» об армии и фактически отменившей презумпцию невиновности: обвиняемый по этой статье не только вынужден доказывать свою невиновность, так как следствие и суд обосновывают виновность несовпадением распространенной информации со сводками Министерства Обороны, но и фактически лишен этой возможности в силу неопровергаемой презумпции истинности этих сводок. В конкретных делах мы видим это сбрасывание масок и в бесконечных абсурдных взысканиях Алексею Навальному, и в приговоре Андрею Пивоварову, организовавшему деятельность «нежелательной организации» посредством размещения в фейсбуке абсолютно легальных постов без упоминания этой организации, и в приговоре Алексею Горинову, осужденному по обвинению в распространении фейков за слова, не содержавшие вовсе никаких утверждений о фактах, оспариваемых российской властью, и в обвинении члена «Мемориала» Бахрома Хамроева в организации деятельности террористической организации посредством подготовки обращений в ЕСПЧ и органы власти России и других стран, а также составления доклада о нарушении прав человека в Узбекистане. Может быть, наиболее явно эта карательная беспардонность выразилась в уголовном преследовании Владимира Кара-Мурзы. Обвинения в совершении всех трех вмененных ему преступлений (распространение «фейков» об армии, осуществление деятельности нежелательной организации и государственная измена) опираются исключительно на его публичные выступления и действия. С одной стороны, преследование Кара-Мурзы даже не пытается камуфлировать свою цель — расправу за критику власти, с другой же, три абсурдных обвинения, явно избыточных с функциональной точки зрения — и для изоляции Владимира, и для подачи сигнала обществу — трудно интерпретировать иначе, чем проявление злобной мстительности власти.
Сюда же стоит отнести и произвольное признание экстремистским Движения «Весна», и намерение ликвидировать под еще более абсурдным, чем год назад «Мемориалы», предлогом Московскую Хельсинкскую группу.
Наконец, к той же тенденции относится все более частый отказ от норм писаного закона в принципе, как это происходит с вербовкой осужденных в ЧВК, внесудебными казнями, нелегальными тюрьмами для отказывающихся воевать. Характерно в этом смысле известное заявление сенатора Клишаса, поставившего слова Путина выше закона.
Другой стороной той же тенденции является дальнейшая идеологизация репрессий, все более частое преследование за проявления неуважения к символам и скрепам режима, от роли СССР в войне и ветеранов до ФСБ и лично Владимира Путина. Чисто идеологическими являются и упомянутые антивоенные статьи, и запрет «ЛГБТ-пропаганды», и обновленное «иноагентское» законодательство, и совсем недавнее приравнивание к уголовно охраняемым символам воинской славы георгиевской ленты, и многие другие новации этого года. Идеологический характер имеют серьезно расширившиеся репрессии по обвинениям в так называемой «реабилитации нацизма», а во многих случаях — в призывах к экстремизму и оправдании терроризма.
Наконец, тесно связана с вышеупомянутыми тенденция показной жестокости репрессий. Она выражается и в безумных сроках (дела против Горинова и Яшина), и в ужесточении уголовной ответственности по многим статьям УК, и во все более широком предъявлении противникам власти тяжких террористических обвинений, и в рутинизации насилия и пыток, как в вопиющем случае участников «Маяковских чтений» или в «тюменском деле».
Вышеизложенное касается в основном только тех аспектов ситуации с правами человека, которые так или иначе связаны с репрессивной активностью власти.
Отдельных текстов заслуживает практически полное уничтожение независимых медиа в России, блокировка и запреты социальных сетей и сотен тысяч других сайтов, массовое нарушение прав граждан в ходе мобилизации и призыва на срочную службу.
Также отдельно необходимо говорить о нарушении прав украинских военнопленных и похищенных с оккупированных территорий гражданских лиц, включая тысячи детей.
В ситуации катастрофы, в том числе катастрофы в сфере прав человека, в которой в 2022 году оказалась Россия, трудно говорить об успехах и достижениях, апеллируя к редким позитивным событиям вроде оправдания Юлии Цветковой. Однако важно, что в условиях этой катастрофы мы видим массовое сопротивление войне и диктатуре, принимающее самые разные формы. Противодействие им потребовало усиления репрессий. Не менее важно возникновение десятков, если не сотен общественных инициатив солидарности, объединяющих как тех, кто покинул Россию, так и оставшихся в стране. Эти сети солидарности и поддержки направлены на помощь беженцам, политзаключенным, скрывающимся от мобилизации и многим другим.
