Вопрос, вынесенный в заголовок этой статьи, в применении к международной ситуации может показаться риторическим: разумеется, изменилось многое. Россия развернула широкомасштабные боевые действия на территории соседнего государства и оказалась объектом жесткой санкционной политики со стороны многих стран, некоторые из которых были, да пока еще и остаются, ее ключевыми торговыми партнерами. Однако насколько серьезно изменилась за полгода внутриполитическая жизнь России? Полагаю, что изменения незначительны. Более того, события 24 февраля идеально вписываются в долговременную логику развития российского политического режима.
Такая оценка разойдется с мнением многих участников дискуссий, разворачивающихся сегодня в СМИ и социальных сетях. Многие прямо или косвенно признают, что для них действия российского руководства стали полной неожиданностью и знаком того, что российская политическая действительность резко, необратимо изменилась. И это притом, что перспектива агрессии против Украины рассматривалась как весьма правдоподобная и даже неизбежная многими военными аналитиками, которые доводили эту позицию до властей западных стран, а те не делали из этой информации секрета.
Конечно, свою долю ответственности за ошеломляющий эффект событий 24 февраля на российскую публику несут успокоительные речи аналитиков и журналистов, ссылавшихся на свое видение Владимира Путина как рационального и прагматичного игрока, склонного к блефу, но отнюдь не склонного к рискованным играм. Любопытно, что именно в этой экспертной среде ныне особенно отчетливо проявляется стремление полностью пересмотреть представления о российском политическом режиме, приписать ему характеристики, о которых ранее в этом кругу не могло быть и речи, в духе известной констатации Тимоти Снайдера о «фашистской России».
При этом нет никаких оснований рассматривать внешнеполитические решения, принятые Владимиром Путиным в феврале, как сколько-нибудь существенно расходящиеся с линией, которую Россия проводила на международной арене в течение многих лет. Эта линия была намечена еще в известной «Мюнхенской речи» Путина и вполне определилась к 2014 году, не подвергшись с тех пор никаким изменениям. Цель российского руководства состояла в том, чтобы существенно укрепить внешнеполитические позиции России с помощью непродолжительной военной операции, которая не была бы затратной ни в материальном плане, ни в плане человеческих потерь с российской стороны. Расчет делался на то, что Украина не окажет сопротивления, как это было в 2014 году.
Был ли этот расчет правильным? Нет. Был ли он лишенным рациональности и прагматизма, основанным на представлении о том, что воля российского вождя, вкупе с патриотическим воодушевлением народа, возобладает над объективными трудностями? Так оно и было бы, если бы российский режим действительно был фашистским, но и тут ответ отрицательный (на эту тему я обстоятельно высказывался ранее). Этот расчет был вполне рациональным, но ошибочным, основанным на совершенно неадекватном видении военных перспектив новой украинской кампании и на искаженной оценке возможной реакции международного сообщества.
Полагаю, что неизменность внешнеполитической линии российского руководства, логическим следствием которой и стали украинские события, связана с тем, что во внутриполитической жизни России никаких существенных изменений в 2022 году не произошло. И это притом, что предыдущие годы — 2020 и 2021 — демонстрировали довольно существенную политическую динамику.
Пристальный взгляд на эти процессы показывает, что они послужили заключительной фазой консолидации российского режима как персоналистской диктатуры в институциональной оболочке электорального авторитаризма. С этой точки зрения оказывается вполне объяснимым, что, решив первоочередные внутриполитические проблемы, российские власти сочли возможной резкую активизацию на внешнеполитическом направлении. Успех на этом направлении позволил бы закрепить достижения во внутренней политике.
Говоря конкретнее, в 2020 и 2021 гг. российские власти решили две ключевые проблемы, с которыми сталкивается любой электоральный авторитарный режим. Сначала, в 2020 году, было достигнуто удовлетворительное для Путина решение самого серьезного вопроса, вопроса о преемственности власти. В действительности он мог быть решен разными способами. Скажем, Путин мог выбрать (и, как кажется, всерьез рассматривал) казахстанский вариант, при котором президентом в 2024 году стал бы назначенный им преемник, в то время как сам Путин занял бы институционально закрепленную позицию с практически неограниченными полномочиями, но без реальной политической ответственности. Такой позицией мог стать пост председателя Госсовета, если бы его занял политик, не являющийся одновременно президентом, то есть сам Путин.
Уже в нынешнем году опыт того же Казахстана продемонстрировал уязвимость такого решения, и надо признать, что Путин проявил известную прозорливость, отказавшись от этого варианта. Он сделал выбор в пользу сохранения той версии электорального авторитаризма, которая позволила ему сконцентрировать власть в своих руках и ни разу до сих пор не давала сбоев. Это сильный президенциализм, основанный на прямых выборах плебисцитарного типа. Путин отказался от размывания электоральной составляющей режима, что при казахстанском варианте было бы неизбежно. При этом, однако, он столкнулся с необходимостью установить полный контроль над неопределенностью, которая внутренне присуща электоральным процессам даже в условиях авторитаризма.
Решению этой проблемы были посвящены основные действия российских властей, направленные на полное подавление той части российской оппозиции, которая продолжала действовать на электоральном поле и при этом могла представлять некоторую угрозу, пусть потенциальную и отдаленную, с точки зрения перспектив избрания Путина на новый срок в 2024 году. Это касается в первую очередь Алексея Навального и его сторонников. Сам Навальный был устранен с политической арены сначала физически, а затем, поскольку довести это до конца не удалось, он был подвергнут заключению, а его организационные структуры были разгромлены. В течение 2021 года репрессии затронули и тех оппозиционных политиков, которые никак не были связаны с Навальным, а также практически все независимые СМИ.
Однако полное устранение всей сколько-нибудь правдоподобной оппозиции — это ключевой, но все же не единственный аспект установления контроля над электоральной неопределенностью. Электоральный авторитаризм строится не только на подавлении оппозиции, но и на обеспечении политической поддержки в ходе волеизъявления граждан. Процветание первой половины 2000-х (основанное, конечно, на торговле энергоносителями по завышенным ценам) выводило на первый план именно этот аспект российского электорального процесса. И он остается важным. Разумеется, оппозиция устранена, а в распоряжении российских властей оказался массивный, довольно эффективный механизм неполитической (административно-принудительной и клиентелистской) мобилизации избирателей и фальсификаций. Но этого недостаточно.
Какой-то объем искренней поддержки населения все же необходим для того, чтобы выборы оставались эффективным инструментом сохранения власти. А в условиях стагнирующей экономики и падающего уровня жизни значительной части населения — причем именно той части, на электоральную поддержку которой власти вынуждены полагаться, — это становится трудной задачей. Крымская операция 2014 года подсказала решение, которое оказалось настолько простым и действенным, что повторная попытка стала просто вопросом времени.
Если и можно говорить о том, что за последние полгода в России что-то изменилось, то лишь потому, что реальные результаты украинской операции пока далеки от ожидаемых. Но верно и то, что эти результаты — предварительные. Окончательный итог событий будет подведен на поле боя, и до этого, как кажется, довольно далеко. Кроме того, еще не сказались экономические последствия санкций, и нет ясного представления о том, когда и как именно эти последствия скажутся.
Отсюда происходят два аспекта едва намечающейся, слабо выраженной внутриполитической динамики. Во-первых, это ситуация внутри российского правящего класса. Для многих его представителей вполне очевидна как недостаточная продуманность украинской операции (как минимум начальной ее фазы), так и те крайне негативные последствия, с которыми российский правящий класс в целом столкнулся вследствие международной изоляции страны. Однако кажется, что обе эти вполне очевидные констатации пока еще далеки от того, чтобы привести к размыванию поддержки режима в верхах.
Многие из власть имущих надеются на то, что тем или иным способом Путину удастся выйти из нынешней ситуации, достигнув некоторого ограниченного успеха с точки зрения взаимоотношений с Украиной, а параллельно — принудить Запад к смягчению санкций. Покуда такие надежды сохраняются, трудно ожидать, что попытки изменить политическое положение в России будут исходить изнутри правящего класса. Разумеется, по отношению к нему у Путина остаются и эффективные орудия запугивания (каковым уже давно стали, например, «антикоррупционные дела»), которые тоже побуждают к молчанию.
Речь идет даже не о пресловутом «расколе элит», который в условиях персоналистской диктатуры и полного подавления оппозиции просто невозможен, а о любых конфликтах внутри правящего класса, которые могли бы иметь общесистемное значение. Конфликты между отдельными группировками (скажем, по поводу дележа сокращающихся ресурсов) вполне возможны, и в конечном счете они могут привести к ослаблению системы, однако на данный момент это остается довольно слабой возможностью. И даже при значительном обострении подобных конфликтов они не сразу станут угрозой режиму личной власти, поскольку значение одной из ключевых функций диктатора — служить вето-игроком в конфликтных ситуациях — только возрастет.
Второй ключевой аспект — это возможная реакция населения России на разнообразные негативные последствия военных действий, включая боевые потери, дестабилизацию положения в пограничных регионах, мобилизационные мероприятия властей и — в особенности — ухудшение положения народа вследствие санкций и повышенных бюджетных расходов. На данный момент эта реакция просто не проявилась.
Население России, в весьма значительной части, сохраняет лояльность режиму и даже в большей степени, чем правящий класс, рассчитывает на полный успех его внешнеполитической стратегии. Иллюзии по этому поводу активно насаждаются общедоступными СМИ. Для основной массы граждан трудности уже стали ощутимыми, но они переживаются как временные. Несомненно, что в течение осени власти попытаются купировать возможное недовольство неполитизированной части населения путем оказания по необходимости ограниченной, но все же ощутимой для наиболее уязвимых слоев социальной поддержки.
Собственно говоря, эти обстоятельства и побуждают меня констатировать, что не только общая конфигурация российского режима, но и контекст его функционирования за последние полгода изменились лишь в минимальной степени. Должен подчеркнуть, что вовлеченность страны в интенсивные боевые действия сама по себе может послужить фактором значительной и при этом не вполне предсказуемой динамики. Однако основания для конкретизации подобных прогнозов на данный момент отсутствуют.
