Пессимизм народа и «пессимизм» власти

В последние месяцы мало какая тема обсуждается больше, чем разочарова­ние «народа» «властью» и снижение уровня доверия к элитам. Некоторые авторы трактуют это как свидетельство распространяющегося безразличного отношения к будущему и усталости от накопления негативных ощущений от происходящего. Довольно общим местом стал тезис о том, что «в уходящем году в обществе произошло стремительное нарастание пессими­зма». Однако мне не вполне понятно, что в большинстве случаев подразумевается под «обществом». Конеч­но, можно предположить, что «общество» в данном случае — это народ, который вынужден выживать во все более сложных условиях и который все чаще воспринимается «новой аристократией» как на­зойливые попрошайки. Именно этот народ, как утверждают сегодня многие эксперты, начинает проявлять признаки не­довольства, которые власти не стоило бы игнорировать.

Однако ситуация, на мой взгляд, несколько сложнее. «Общество», о котором эксперты говорят как о чем-то едином, на самом деле состоит как из тех граждан, кого «власть» пытается давить, так и из тех, кто составляет саму эту «власть», во мно­гом приватизировавшую страну. И я хочу обратить внимание на то, что пресловутый «пессимизм» сегодня быстро распространяется и сре­ди тех, кто давно оторвался от народа и считает себя чуть ли не богоизбран­ной кастой, чье призвание состоит в управлении холопами, жажду­щими получить то, на что у них нет никакого права претендовать. Данная каста во все времена (за исключением раз­ве что редких моментов наличия экзистенциа­льной опасности, угрожа­вшей существованию и народа, и власти) считала себя владельцем основных ресурсов, которыми обладала страна: пахотной земли, хлеба, нефти. В этом воображаемом статусе хозяина она от имени «государства» присваива­ла огромные богатства, которыми скупо делилась с народом. Однако такое состояние придавало элитам — от московских князей до коммунистических секретарей — исторический оптимизм, обусловленный осознанием того, что страна (являющаяся их фактической собственностью) становится мощнее, а ее собственные перспективы — устойчивее.

Власть в России часто третировала свой народ, а порой и массово уничтожала его. Но она никогда не относилась к нему безразлично, ведь «людиш­ки» были главным достоянием власти хоть в состоянии крепостных, хоть в виде комсомольцев, «добровольно» отправлявшихся на стройки коммунизма. И на этом фоне то, что происходит сегодня, кажется мне признаком невиданного пессимизма, распространяющегося не только среди народа, но и среди элиты.

Этот пессимизм проявляется как минимум в двух формах.

С одной стороны, власть начала очень показательно «проговариваться» — и я имею в виду вовсе не широко обсуждаемые сегодня фразы о том, что «это не цены высокие, это вы мало зарабатываете», «государство вам ничего не должно, так как рожать вас никто не просил» и «денег нет, но вы держитесь». На самом деле в данном случае все подтверждает из­вестную русскую мудрость: что у одного в голове, у другого на языке. Просто по мере того как первая категория людей во власти заменяется второй в условиях отрицательного отбора, высказывания становятся все более откровенными. Однако, повторю, этот тренд отражает не смену отношения к народу, а лишь форму его выражения (представим себе, будто после долгих лет «застоя» в определенных кругах наступила эпоха «гласности»). Куда важнее другая формула, которая, замечу, пока не считается экстраординарной даже значительной частью внешне адекватной, и даже либеральной публики. Я, ко­нечно же, имею в виду формулу «люди — это вторая (или новая) нефть», которая в разных вариациях сегодня повторяется довольно часто и даже трактуется как свидетельство какой-то «модернизации» российского общества, чуть ли не как доказательство «поворота к людям». На мой взгляд, в этой формуле самым важным является слово «вторая (новая)», подчеркивающее, что у элиты утрачивается надежда на ресурсы, которыми она всегда была сильна и от оби­лия которых что-то иногда перепадало низшим слоям. Признание, что власти придется пытаться что-то получать не только из скважины, где скрывается нефть (или, как в былые времена, из тайги, по которой бегают соболя), но и от поддан­ных, несомненно ввергает элиту в состояние ступора. Она начинает пони­мать, что желанный переход от рентного обогащения за счет «первой нефти» к исполь­зованию «второй» может оказаться в современных условиях попросту непосильным.

С другой стороны, негативные ожидания проявляются и в том, что элита начинает обходиться стране все дороже. Исторический оптимизм эксплуатирующей страну власти лучше всего проявляется в ее относительной умеренности — это от­ражает ее убежденность в том, что стабильная ситуация не изменится. Однако рост неэффективности и коррупции подчеркивает, что сами прави­те­ли не верят ни в перспективы страны, ни в устойчивость собственного положения во властной иерархии. При этом официальные отчеты о коррупции (хотя они и становятся в последнее время все более тревожащими) или сообщения об арестованных и осужденных чиновниках не отражают положения дел так, как статистика выделяемого на те или иные сферы финан­си­рования и получаемых результатов. В 2012—2017 гг. на строительство дорог в России, по словам Путина, ежегодно выделялось в среднем по 1,1 трлн рублей против всего лишь 40 млрд рублей, выделенных в 2000 году на дорожное строительство, связь и информатику. Но на фоне столь невиданного роста ассигнований протяженность введенных в строй дорог за эти годы сократилась с 7,9 до 2,3 тыс. км. Недавнее уголовное дело в отношении толь­ко что лишенного неприкосновенности депутата Вадима Белоусова свидетельствует о размерах хищений лишь в одном случае дорожного строительства в сумме до 3,4 млрд рублей, что составляет ²/₃ вы­деленных из бюджета на соответствующий проект средств. Такая пропор­ция, судя по всему, является скорее правилом, чем исключением. Масштабы воровства очевидно связаны с проблемностью тех или иных проектов: эпические провалы российской космической сферы в куда большей степени вы­званы уникальной даже на фоне прочих госструктур сте­пенью «неэффективности» «Роскосмоса», а не конкуренцией со стороны американских частных космических ком­паний или эффектом санкций, как утверждали в недавнем пресс-релизе ру­ководители отрасли. Чиновники все чаще дейст­вуют так, как если бы они воспринимали возможность украсть или обеспечить себе какие-то вы­годы как последний шанс (вспомним случай с пенсией в 2 миллиона, выписанной бывшему ха­баровскому губернатору Вячеславу Шпорту) — и это указывает на то, что «пессимизм власти» в России не меньше, чем пессимизм народа.

При этом я рискну сказать, что именно пессимизм элит оказывает куда более серьезное влияние на перспективы страны, чем пессимизм населения. Последний выглядит даже своего рода «стратегическим резервом»: если он велик, даже незначительные перемены могут вывести людей из оцепенения и стать катализатором их инициативы. Пессимизм же власти блокирует большинство экономических процессов и заставляет забыть про шансы на раз­витие. Расходы бюджетной системы России с 2011-го по 2018 год вы­росли более чем на 62%, но при этом ни население не испытало улучшения своего материального положения, ни инфраструктура не получила се­рьезного развития, да и системные проблемы страны также не бы­ли решены. Фундамен­тальная проблема России сегодня, похоже, со­стоит в том, что не уверенная в своих перспективах и в прочности контроля над страной «пессимистичная» бюрократия готова «освоить» любое количество средств без всяких видимых последствий для населения.

Можно ли вернуть в Россию оптимизм? На мой взгляд, задача не выглядит сложной — по крайней мере на уровне теории. Властям следовало бы от­казаться от перераспределения в свою пользу все большей части обществен­ного достояния и, с одной стороны, начать сокращать налоговую нагрузку, позволяя людям самим распоряжаться заработанным, а с другой — резко ограничить давление всякого рода «силовых» органов на предпринимателей, которое выступает сегодня, наверное, самым важным фактором сдерживания экономического роста. Спровоцировав хозяйственное ускорение, подо­бные шаги заметно повысили бы общие ожидания, сломав пессимистичес­кие установки населения, и одновременно погасили бы значительную часть опасений элиты по поводу ненадежности и недолговечности ее собственного положения. Общество не может долго существовать в условиях доминирования пессимистических ожиданий во всех социальных слоях — и именно поэтому ситуацию необходимо как можно скорее менять, и менять прежде всего экономически, так как риторика и обещания в нашей ситуации уже никак не влияют на оценку людьми своих перспектив.

Но насколько такой поворот реализуем на практике? Насколько можно заставить чиновников ограничиться сугубо рентными доходами от «первой» нефти и перестать обкрадывать народ «по мелочам», перекрывая при этом ему все возможности для самостоятельного заработка? Это — основной вопрос нашего времени, от ответа на который зависят перспективы выживания системы. Лично мне кажется, что перемены маловероятны — прежде всего потому, что российская правящая элита не имеет никакой идеологии, кото­рая была бы способна ее сплотить и заставить действовать с оглядкой на перспективу. Как простые люди сегодня выживают по одиночке, так и бюрокра­ты действуют каждый сам по себе, обогащаясь по мере сил и возможно­стей. Как внизу, так и наверху нет образа будущего — и именно его отсутствие и порождает дефицит исторического оптимиз­ма, который подталкивает систему к катастрофе.