События в Казахстане на несколько дней овладели вниманием российского экспертного сообщества, которое быстро переключилось на другие темы, когда стало ясно, что российские миротворцы в стране не задерживаются и анонсированное восстановление Российской империи состоится не завтра.
Между тем надо иметь в виду, что события в Казахстане заметно отличаются от многочисленных случаев дестабилизации, отмечавшихся на постсоветском пространстве в последние двадцать лет. Начиная с «революции роз» в Грузии в 2003 году и «оранжевой революции» в Украине в 2004—2005 гг., их нить протянулась к событиям в Молдове в 2009 году, в России в 2011-м, в Украине в 2013—2014 гг., в Армении в 2018-м и в Беларуси в 2020 году. Эти революции — как успешные, так и несостоявшиеся — объединяла общая причина: нежелание народа терпеть циничное нарушение властью своих обязанностей (в части обеспечения честных выборов) или обещаний (как в случае с подписанием договора с ЕС в Украине или изменением политической системы в Армении). Однако ни в одной постсоветской стране экономические проблемы не вызывали опасных для власти протестов национального масштаба.
Казахстан стал в этом отношении исключением — особенно если учесть, что выступления 2011 года в западных областях страны и впечатляющие протесты 2016 года в связи с земельной реформой также были обусловлены скорее ценами, чем ценностями. Весьма успешная в экономическом отношении республика (добыча нефти, газа и урана за постсоветский период выросла в 3,3, 6,3 и 15 раз, а масштабные иностранные инвестиции на 79,6% представлены вложениями компаний из США, Великобритании, ЕС и Швейцарии) столкнулась с возмущением городских жителей, лишенных доступа к растущему национальному богатству (по данным KPMG, около половины национального богатства Казахстана к концу эпохи елбасы принадлежала менее 200 гражданам). Социальному взрыву сопутствовала высокая (по последним данным 8,7% в годовом исчислении) инфляция, значительный уровень бедности (от 9,9% до 25%, при этом официальная статистика издевательски относит к «бедным» граждан с доходом ниже 70% от прожиточного минимума) и быстро растущее население, средний возраст которого в прошлом году не достигал и 32 лет. При этом Казахстан как страна с либеральной экономикой, но авторитарной системой политической власти десятилетиями накапливал противоречия, вытекающие из самой сути «коммерческого государства», в котором власть и бизнес образуют неразделимую связку.
Пока сложно судить, чем руководители Казахстана ответят на недовольство населения, которое в ближайшее время никуда само собой не исчезнет, однако первая реакция президента Токаева и его соратников вызывает некоторый оптимизм. Практически в первые же дни протестов было признано, что бедность и региональное неравенство представляют собой явления, с которыми нужно активно бороться. Чуть позже глава государства (который, разумеется, и сам человек не бедный — о его бизнесах и недвижимости известно давно, но они никогда не шли ни в какое сравнение с богатствами семьи Назарбаева) осудил «чрезмерное» накопление богатств близкими к политикам и чиновникам предпринимателями, прямо упомянув при этом семью елбасы, а также признал, что многие госорганы в стране работают как частные коммерческие компании (например, таможенная служба, по сути легитимизировавшая контрабанду из Китая). Правительству было поручено в сжатые сроки разработать программу экономического развития (подобное поручение уже давалось ровно год назад, но в условиях двоевластия так и не было реализовано). Особое внимание привлекает инициатива по ревизии суверенного фонда «Самрук-Казына», управляющего многими крупными национальными компаниями, и созданию общественного фонда под условным названием «Народу Казахстана», в который, как ожидается, внесут средства многие крупные предприниматели.
Некоторые эксперты уже назвали происходящее пересмотром итогов приватизации и провели параллели с многолетними российскими дискуссиями о желательности дополнительного налогообложения олигархов на основе введения «налога на непредвиденные доходы». Однако в отличие от России, где крупные государственные компании во второй половине 1990-х гг. на основе действовавших тогда законов и правил перешли в частные руки, в Казахстане большинство подобных корпораций остались государственными, но до последнего времени управлялись в частных интересах. Поэтому речь идет скорее о переделе влияния, чем собственности — и попытка такой реформы должна беспокоить в большей мере политические классы наиболее авторитарных постсоветских государств, чем российские элиты. В Казахстане сейчас будут проверяться на прочность неформальные схемы владения и бюрократический контроль над финансовыми потоками, а не отношения собственности (оспаривать последние может быть чревато ввиду присутствия в стране иностранного капитала, отпугнуть который означало бы положить конец политике многовекторности).
Казахстан сейчас стоит перед сложной экономической «развилкой»: три десятилетия независимости страна создавала эффективную хозяйственную систему, выстраиваемую вокруг сырьевого сектора и управляемую довольно современной бюрократией. Добыча природных ресурсов росла самыми быстрыми на постсоветском пространстве темпами, развивался финансовый сектор, торговля, логистика и интернет-экономика. В то же время диверсификация оставалась мечтой: если в 1995 году на добывающий сектор приходилось 56% экспорта, то в 2020 году показатель достиг 70,2%. Поэтому задачей второго президента остается перевод экономики на более высокий уровень в стремлении повторить то, что было достигнуто, скажем, монархиями Персидского Залива еще в конце 1990-х гг. с развитием экспортных индустриальных зон, офшорного банковского бизнеса, строительства и туризма, транзитных авиаперевозок
Сегодня задача не сводится только лишь к перераспределению собственности и финансовых потоков. Не секрет, что Казахстан все годы независимости внимательно смотрел на Азию в поисках образцов стратегии экономического роста. Сотни молодых управленцев получали бизнес-образование в Китае и Корее, а «Назарбаев-университет» возглавляется известным японским профессором Шигео Катсу. Азиатское догоняющее развитие, как известно, всегда начиналось в условиях жесткого авторитаризма и в первые десятилетия не гарантировало быстрого роста уровня жизни. Однако затем потребности экономики требовали смягчения политического режима вплоть до установления демократических систем (Южная Корея — лучший тому пример). Сегодняшний Казахстан напоминает Корею конца 1970-х гг., когда после убийства Пак Чон Хи, заложившего основы «экономического чуда», начались уже не только хозяйственные, но и политические реформы. Важнейшими задачами для страны являются достижение общественного согласия и преодоление последствий январских событий с минимальным ущербом для национального единства, проведение деолигархизации, сопоставимой по масштабам с борьбой с чеболями, а также придание государству социального характера с переориентацией на борьбу с бедностью и неравенством. Если в Казахстане найдут баланс между продолжением «азиатской» модернизации и реализацией «европейских» социальных реформ, поступательное развитие страны, серьезно затормозившееся в начале 2010-х гг., может успешно продолжиться. Реализация этого сценария не только стала бы прорывом для самого Казахстана, но и указала бы оптимальное направление реформ для многих других постсоветских стран.
В то же время и России нельзя не обращать внимание на произошедшее в Казахстане, но в несколько ином аспекте. В последние годы российская экономика, по своей структуре очень похожая на казахстанскую, сталкивается со схожими вызовами. По итогам 2021 года российский ВВП превосходит показатель 2013 года всего на 7,1% —
Существенным отличием России от Казахстана является самосознание населения и идентичность обоих обществ. В российском случае в качестве идеала принято рассматривать советские и дореволюционные практики, которые предполагали четкие бюрократические иерархии, классовые различия, подчиненность человека государству и относительную вторичность национального фактора. В случае Казахстана речь идет о строительстве новой нации и единство народа является гораздо более значимым обстоятельством, в то время как государство и система управления строились на протяжении жизни большинства граждан республики и изначально формировались на отторжении советской системы. Поэтому экономическое неравенство в Казахстане намного сильнее диссонирует с риторикой национального строительства, чем в российском случае. Российское общество менее подвержено потрясениям на экономической основе, но даже с учетом этого обстоятельства события в Казахстане заставляют задуматься.
Ускорение перемен в Казахстане способно актуализировать главную проблему постсоветских экономик: обусловленность собственности неформальными соглашениями с властными элитами и неспособность удержать контроль над активами в нестабильной политической ситуации. Если бы экономика Казахстана не основывалась на подобных схемах, вероятность мятежа была бы ниже, поскольку потеря власти кланами и группами не означала бы утраты ими экономических позиций. Формализация отношений собственности, придание прозрачности финансовым потокам и создание раздельно действующих социальных лифтов — в сфере предпринимательства, государственного управления и в некоммерческом секторе — залог успешного перехода постсоветских обществ к подлинно несоветской перспективе.
