За время, прошедшее с начала полномасштабного вторжения России в Украину 24 февраля 2022 года, накопилось немало свидетельств того, что внешние наблюдатели имеют крайне ограниченное и часто искаженное представление о репрессивной реальности современной России. Между тем адекватное понимание масштаба репрессий важно в том числе и для формирования более эффективной и последовательной политики Запада в отношении Москвы.
Эволюция репрессий: от постепенного разгона до взрывного роста
Политические репрессии, разумеется, не возникли внезапно 24 февраля 2022 года, а стали всеобъемлющим инструментом контроля власти над обществом задолго до этой печальной даты. Даже если ограничиться наиболее жесткой их формой — лишением свободы по политически мотивированным уголовным делам, — эволюция таких репрессий многое говорит о траектории развития российского авторитарного режима.
Проект «Поддержка политзаключенных. Мемориал» (до 2022 года — программа поддержки политзаключенных Правозащитного центра «Мемориал») ведет списки политзаключенных в России с 2008 года, опираясь на определение политзаключенного, сформулированное ПАСЕ в 2012 году (а ранее — на практически идентичное собственное определение). При всей неизбежной неполноте этих данных (особенно в последние годы они отражают скорее доказанную нижнюю границу применения репрессий и неизбежно запаздывают) они четко обозначают общую тенденцию.
Маховик репрессий разгонялся постепенно, с единственной заметной паузой в конце 2013 года, когда в преддверии Олимпиады в Сочи Путин освободил большую часть политзаключенных. Рост репрессивной активности ускорился после 2020 года — принятия «поправок» к Конституции, признания структур Алексея Навального экстремистскими и его заключения в тюрьму.
Примерно в то же время произошел взрывной рост политических репрессий в Беларуси (даже после освобождения части «узников совести» в белорусских тюрьмах по-прежнему остается не менее 1100 политзаключенных — при населении в 15 раз меньше российского). В отличие от белорусских властей, российский режим тогда не сталкивался с вызовами, требующими столь жесткого ответа, — казалось, он заранее готовился к чему-то большему. Логика действий власти стала очевидной лишь в 2022 году.
Полномасштабное вторжение в Украину потребовало нового уровня контроля над обществом — и, соответственно, нового масштаба и качества репрессий.
Новый этап репрессий после 2022 года: законы и практика
Можно выделить три ключевых аспекта эволюции политических репрессий в России после начала полномасштабного вторжения в Украину в 2022 году: введение драконовских законодательных новаций, существенное ужесточение и упрощение правоприменительной практики, а также резкий рост числа жертв политически мотивированных дел.
Наиболее известные нормы, направленные против оппонентов войны, — статьи о «распространении заведомо ложных сведений о Вооруженных силах Российской Федерации» (ст. 207.3 УК РФ, до 10 лет лишения свободы) и о их «дискредитации» (ст. 280.3 УК РФ, до 5 лет) — были введены в действие немедленно после вторжения, в марте 2022 года.
Однако перечень новых норм существенно шире. Среди наиболее показательных:
- до 8 лет за конфиденциальное сотрудничество с иностранным государством или организацией (ст. 275.1);
- до 6 лет за призывы к деятельности против безопасности государства (ст. 280.4);
- до 5 лет за содействие решениям международных организаций, в которых Россия не участвует (ст. 284.3);
- до 4 лет за неоднократную публичную демонстрацию экстремистской и прочей запрещенной символики (ст. 282.4);
- до 3 лет за осуществление на территории РФ деятельности иностранной или международной НПО, не имеющей официальной регистрации в России (ст. 330.3);
- до 3 лет за призывы к санкциям против России, российских физических и юридических лиц (ст. 284.2).
Кроме того, в связи с войной введены суровые наказания за добровольную сдачу в плен (ст. 352.1), содействие диверсионной деятельности (ст. 281.1), обучение ей (ст. 281.2), создание диверсионного сообщества (ст. 281.3)
Война также спровоцировала расширение составов многих преступлений, упрощение процедур преследования и ужесточение наказаний по ряду статей Уголовного кодекса, включая государственную измену, шпионаж, участие в вооруженном формировании за пределами России, деятельность «нежелательных организаций», неисполнение обязанностей «иностранного агента», создание НКО, «посягающей на права граждан», уклонение от воинской службы и другие.
Характерная черта новых норм — расплывчатость формулировок и оценочный характер запретов. Так, не существует юридического определения понятия «дискредитация», а трактовка «интересов безопасности» осуществляется исключительно по усмотрению правоприменителя.
Эта лингвистическая неопределенность усугубляется изменениями правоприменительной практики. Курс на отказ от чуждых «западных ценностей», включая стандарты справедливого суда и прав человека в целом, исключение России из Совета Европы и выход из многочисленных международных договоров свели до минимума необходимость имитировать состязательность судебного процесса.
Так, «дискредитацией использования армии» (ст. 280.3) бездоказательно объявляется любое несогласие с войной. Например, Елена Абрамова из Санкт-Петербурга получила 2 года колонии за одиночный пикет с плакатом «Нет войне!», а Денис Ежов из аннексированного Крыма — один год за публичный выкрик «Слава Украине, все будет Украина!». Один из основателей «Мемориала», 70-летний правозащитник Олег Орлов, был приговорен к 2,5 годам лишения свободы за слова: «Кровавая война, развязанная режимом Путина в Украине, — это не только массовое убийство людей, уничтожение инфраструктуры, экономики, объектов культуры этой замечательной страны. Не только разрушение основ международного права. Это еще и тяжелейший удар по будущему России». 19-летняя студентка Дарья Козырева получила 2 года и 8 месяцев колонии за то, что приклеила к постаменту памятника Тарасу Шевченко листок со строками его стихотворения.
Еще более вопиющей с точки зрения правовых принципов является практика применения более тяжкой статьи о распространении заведомо ложных сведений о действиях Вооруженных сил (ст. 207.3). Фактически она отвергает презумпцию невиновности: российские суды считают ложными любые сведения, отличающиеся от официальных сообщений Министерства обороны РФ. При этом предполагается, что обвиняемый обязан знать содержание этих сообщений и осознавать ложность всего, что им противоречит. Чаще всего уголовные дела по этой статье возбуждаются за публикации о военных преступлениях российской армии в Украине: массовых убийствах мирных жителей в Буче и Ирпене, ударах по театру в Мариуполе и вокзалу в Краматорске, жилым домам в Днепре, Умани и других украинских городах. Только за публикации о трагедии в Буче к различным срокам лишения свободы приговорены не менее 25 человек. Максимальный срок — 8,5 лет — получил известный оппозиционный политик Илья Яшин за рассказ о Буче в своем видеоролике.
Впрочем, обвинения в распространении «фейков» об армии предъявляют не только за посты в соцсетях и не только за упоминания военных преступлений. Например, сибирский журналист Михаил Афанасьев был приговорен к 5,5 годам колонии за публикацию в СМИ информации об отказе нескольких сотрудников Росгвардии участвовать в войне; москвич Юрий Коховец получил 5 лет за критику войны во время уличного опроса; 68-летняя педиатр Надежда Буянова — 5,5 лет за якобы сказанные на приеме пациентки слова о том, что российские военные в Украине являются легитимной целью для ВСУ. Первым осужденным по этой статье стал муниципальный депутат и юрист Алексей Горинов. Он получил 6 лет и 11 месяцев колонии за слова, произнесенные на заседании местного совета: «На территории соседнего суверенного государства боевые действия, осуществляется агрессия нашей страны (…) Каждый день гибнут дети, уже около ста детей погибло на Украине».
Велико пространство произвола следователей и судей при применении ст. 205.2 УК РФ (призывы к осуществлению террористической деятельности, публичное оправдание терроризма или пропаганда терроризма), которая в последнее время стала основным инструментом преследования за высказывания. До 7 лет лишения свободы люди получают, например, за публичное упоминание в позитивном контексте любой из многочисленных организаций, признанных в России террористическими. В частности, это касается защищающих Украину формирований — «Азов», «Айдар», Легион «Свобода России» или Русский добровольческий корпус. Основанием для уголовного дела могут стать также любые позитивные или даже нейтральные оценки ударов ВСУ по российским объектам либо риторические пожелания смерти оккупантам или лично Путину. Например, за так называемое «оправдание» подрывов Крымского моста в заключении сейчас находится не менее 27 человек.
Так, известный социолог и публицист Борис Кагарлицкий был приговорен к 5 годам лишения свободы за слова о том, что «с точки зрения украинцев Крымский мост является легитимной целью». Супругам из Ленинградской области Анастасии Дюдяевой и Александру Доценко назначили 3,5 и 3 года лишения свободы соответственно за размещение в супермаркете нескольких открыток со стихотворением, содержавшим фразу «Путиняку на гиляку». Екатеринбуржец Ярослав Ширшиков получил 5 лет за заявление о том, что он не сочувствует убитому пропагандисту Владлену Татарскому. Константину Огольцову из Челябинска назначили 6 лет за то, что он назвал командира Легиона «Свобода России» «настоящим героем» и написал: «батальон Азов защищает свое Отечество. Может, они не герои, но точно патриоты».
Публичное выражение несогласия с властью, даже косвенное или завуалированное, может быть квалифицировано по целому ряду других статей Уголовного кодекса. Например, бывшего преподавателя МГТУ имени Баумана Александра Нестеренко недавно приговорили к трем годам колонии за размещение нескольких украинских песен во «ВКонтакте» — обвинительный приговор был вынесен по статье о призывах к экстремизму (ст. 280.2), хотя в начале процесса ему также вменяли возбуждение ненависти (ст. 282). Красноярец Игорь Орловский, осужденный по нескольким политическим статьям в общей сложности на 7,5 лет, получил 2 года из них за «реабилитацию нацизма» (ст. 354.1) — за фразу «Сталин был такой же агрессор, как и Гитлер».
Не меньший уровень произвола, чем при преследовании за высказывания, наблюдается и при гораздо более жестком уголовном преследовании за протестные действия. После начала полномасштабной войны, а особенно после объявления мобилизации в сентябре 2022 года, широкое распространение получили поджоги военкоматов и других административных зданий. При этом практически идентичные по характеру действия следователи и суды квалифицируют по-разному: то как уничтожение или повреждение имущества (ст. 167, до 5 лет лишения свободы), то как хулиганство (ст. 213, до 8 лет), то как террористический акт (ст. 205, до 20 лет). Со временем доля обвинений в терроризме неуклонно растет, и в настоящее время по этой статье преследуется большинство обвиняемых в подобных поджогах.
В отсутствие каких-либо легальных форм выражения несогласия подобные поджоги фактически превращаются в символическую антивоенную декларацию — акт, выражающий протест против агрессивной войны. В подавляющем большинстве случаев речь идет о поджогах пустых административных зданий в ночное время. Практически всегда такие действия либо не приводят к сколько-нибудь значимому ущербу (благодаря быстрому тушению), либо вовсе не вызывают возгорания. Многие реальные или предполагаемые попытки поджогов пресекаются еще на стадии подготовки. По своей сути подобные действия полностью охватываются нормой уголовного кодекса об умышленном уничтожении или повреждении имущества путем поджога (ч. 2 ст. 167). Максимальное наказание по этой статье составляет 5 лет лишения свободы, при этом приготовление к такому преступлению уголовно не наказуемо. Для квалификации действий как террористического акта (ст. 205) необходимо, в частности, доказать, что они были направлены на устрашение населения и что именно устрашение являлось целью виновного. Однако на практике суды почти никогда не пытаются это доказывать: утверждение об «устрашении» принимается как самоочевидное, без каких-либо доказательств, что позволяет назначать значительно более суровые сроки.
Например, двое молодых жителей Челябинской области, Алексей Нуриев и Роман Насрыев, в результате попытки поджога военно-учетного стола повредили лишь два небольших фрагмента линолеума. Тем не менее они были приговорены каждый к 19 годам лишения свободы — не только по необоснованному обвинению в терроризме (ст. 205), но и по абсурдному обвинению в прохождении обучения в целях осуществления террористической деятельности (ст. 205.3) за сам факт подготовки к поджогу. Волгоградец Игорь Паскарь был лишен свободы на 8,5 лет по статье о терроризме (ст. 205) с дополнительным обвинением в вандализме (ст. 214) за то, что демонстративно поджег коврик перед входом в здание управления ФСБ. Несовершеннолетний на момент задержания школьник Егор Балазейкин был осужден за покушение на теракт (ч. 3 ст. 30, ч. 1 ст. 205) и приговорен к 6 годам за якобы две попытки поджога военкомата, которые не привели даже к появлению пламени. При этом одну из этих попыток никто не заметил, и о ней стало известно только со слов самого юноши.
Одним из самых тяжких и все более распространенных стало обвинение в государственной измене (ст. 275). Основанием для него служат не только сомнительные и слабо доказуемые случаи сотрудничества с украинскими спецслужбами или передачи им преимущественно открытых общедоступных данных, а также реальное либо предполагаемое намерение присоединиться к ВСУ, но и практически любые переводы средств в Украину, которые следствие и суды произвольно квалифицируют как оказание финансовой помощи иностранному актору в деятельности, направленной против безопасности России. Так, школьный учитель Даниил Клюка был приговорен к 20 годам лишения свободы за переводы родственникам в Украину. При этом к обвинению в госизмене добавили финансирование терроризма (ч. 1.1 ст. 205.1 УК РФ), поскольку суд почему-то счел эти средства предназначенными для полка «Азов». Машинист электровоза из Амурской области Остап Демчук получил 13 лет колонии за переводы матери, проживающей в Украине.
Длительные сроки лишения свободы нередко назначаются даже за очень небольшие суммы. За перевод $ 10 к 12 годам колонии приговорили трансгендерного активиста Марка Кислицына из Москвы. За $ 30 — к 9 годам студентку Татьяну Лалетину из Томска, за аналогичную сумму — к 8 годам жительницу Хабаровска Тамару Паршину, за $ 62 — к 12 годам IT-специалистку Нину Слободчикову из Москвы, а слесаря из Свердловской области Евгения Вараксина — также к 12 годам за перевод эквивалента примерно $ 22.
Говоря о произвольном правоприменении, нельзя не упомянуть новую статью УК РФ о «конфиденциальном сотрудничестве с иностранным государством, международной либо иностранной организацией» (ст. 275.1). Она карает за установление и поддержание конфиденциальных отношений в целях содействия деятельности, «заведомо направленной против безопасности Российской Федерации». Конфиденциальным сотрудничеством может быть признано практически любое непубличное взаимодействие, а «заведомая» направленность против безопасности России обычно даже не доказывается — она просто предполагается для любого контакта с иностранцами. Эту статью нередко называют «госизменой-лайт», поскольку она предусматривает наказание до 8 лет лишения свободы (вместо возможного пожизненного срока по ст. 275), не требует доказательств наступления вредных последствий и даже минимальной доказательной базы, необходимой для обвинения в госизмене. Нередко обвинение по ст. 275.1 предъявляют тем, против кого фабриковать полноценное дело о госизмене оказывается слишком обременительно. К концу 2025 года по этой статье уже осуждено более ста человек.
В 2024 году процент оправдательных приговоров в России в целом составлял около 0,25%. По политически мотивированным делам оправдательные приговоры отсутствуют уже много лет. Суды, как правило, безоговорочно принимают материалы, представленные следователями. В политически мотивированных процессах в качестве доказательств широко используются показания засекреченных свидетелей, необоснованные справки ФСБ о якобы принадлежности анонимных контактов к украинским спецслужбам, а также заказные лингвистические экспертизы, которые практически всегда обнаруживают в высказываниях обвиняемых требуемые составы: призывы к терроризму или экстремизму, оправдание терроризма, возбуждение ненависти
Резко возросло число сообщений о применении пыток в политически мотивированных делах. Чаще всего они происходят сразу после задержания и направлены на получение признательных показаний. В делах о терроризме такая практика приобрела практически системный характер. При этом в случаях, когда обвиняемый в ходе судебного заседания отказывается от ранее данных показаний, суды игнорируют этот отказ и кладут в основу приговора именно признательные показания, полученные на стадии предварительного следствия. Широко распространена практика вынесения обвинительных приговоров, опирающихся исключительно или преимущественно на такие признательные показания, от которых подсудимый впоследствии отказался.
Еще одной тревожной тенденцией стала нарастающая закрытость судебной системы. Все больше процессов проходят в закрытом режиме, все реже публикуются приговоры на официальных сайтах судов, все чаще скрывают даже имена подсудимых и даты заседаний по политически мотивированным делам.
Примечательна также своеобразная «идеологизация» правосудия. В приговорах по политическим делам — в том числе по обвинениям в терроризме или государственной измене — суды нередко указывают в качестве одного из доказательств вины негативное отношение обвиняемого к действующей власти и политике президента, неодобрение «специальной военной операции», участие в протестных акциях, подписку на оппозиционные каналы и аккаунты в социальных сетях.
Функциональность репрессий и потенциал роста
Введение новых карательных норм уголовного законодательства в сочетании с существенно более «гибким» подходом следствия и судов к правоприменению привело к резкому росту масштабов репрессий.
Как уже отмечалось выше, число политзаключенных в списках «Мемориала» отражает лишь нижнюю границу общего количества жертв политических репрессий в России. По нашим оценкам, общее число людей, фактически лишенных свободы российскими властями в связи с уголовным преследованием, имеющим явные признаки политической мотивированности и незаконности, составляет не менее 4800 человек.
Эта цифра не включает тысячи украинских гражданских заложников, удерживаемых без каких-либо правовых оснований и содержащихся в условиях инкоммуникадо (без связи с внешним миром), но включает тех граждан Украины (в том числе военнопленных), которым предъявлены уголовные обвинения. Репрессии в отношении граждан Украины носят существенно более жестокий характер: применение пыток к ним стало скорее правилом, а нарушения их прав значительно масштабнее, чем в случае с российскими гражданами на территории России. В приведенной нами оценке в 4800 человек примерно четверть приходится на граждан Украины, а не менее 3600 — на граждан России.
Динамика числа лиц, лишенных свободы по политически мотивированным делам, свидетельствует о следующем: после резкого роста количества новых уголовных дел, последовавшего за началом полномасштабной войны, в последние два года темпы новых преследований на международно признанной территории России стабилизировались. При этом, учитывая длительность назначаемых сроков лишения свободы, общее количество находящихся за решеткой по таким делам продолжает неуклонно расти. В 2025 году к уголовной ответственности по делам с явными признаками политической мотивированности привлекается примерно 5 человек в день. Около 72% из них оказываются лишенными свободы либо еще на стадии следствия, либо по приговору суда. Это исторически рекордный показатель.
При относительно стабильном темпе новых политических преследований одной из ключевых тенденций стало заметное изменение их структуры в сторону ужесточения. Все большая доля новых дел возбуждается по более тяжким составам. К третьему кварталу 2025 года около 45% новых политически мотивированных уголовных дел приходились на так называемые террористические статьи УК РФ (включая не только собственно терроризм, но и публичные призывы к нему, оправдание терроризма, участие в террористических организациях или сообществах, содействие террористической деятельности
Еще более резкий рост демонстрирует число дел по преступлениям против государственной безопасности — в первую очередь по статьям о государственной измене и конфиденциальном сотрудничестве с иностранцами. В 2025 году совокупная доля этих статей в общем массиве политически мотивированных уголовных дел выросла с 16% до 29%. При этом обвинение в государственной измене стало абсолютным лидером среди отдельных статей УК: в 2025 году по ст. 275 УК было возбуждено около 21% всех новых политических дел. Общее количество новых дел о государственной измене выросло с не более 13 в 2021 году до не менее 328 за первые 9 месяцев 2025 года.
Такую динамику можно объяснить двумя факторами. С одной стороны, власть стремится максимально устрашить нелояльных граждан и стигматизировать активных противников с помощью наиболее пугающих ярлыков — «государственная измена» и «терроризм». С другой стороны, резко возросла роль ФСБ в политических репрессиях: дела о преступлениях против государственной безопасности подследственны исключительно этой службе, а дела о террористических преступлениях могут расследоваться и часто расследуются ею.
Происходит постепенная замена обвинений по относительно новым статьям о дискредитации армии и распространении «фейков» о Вооруженных силах (а также по «экстремистским» статьям) на обвинения в публичных призывах к терроризму и его оправдании. Эти более тяжелые статьи постепенно становятся главным инструментом подавления свободы слова. Так, доля новых дел по двум «антивоенным» статьям только за этот год снизилась с 7% до 4%, а доля обвинений в призывах к терроризму и его оправдании, наоборот, выросла с 14% до 18%. Эти тенденции прослеживаются как минимум в течение двух последних лет.
Таким образом, обвинения, которые даже многие лояльные власти люди воспринимают как инструмент подавления инакомыслия, постепенно вытесняются обвинениями в терроризме. При этом политическая подоплека и несправедливость таких дел становится гораздо менее очевидной для широкой публики без детального изучения материалов дела.
Как видно из вышеизложенного, в последние годы политические уголовные репрессии в России, с одной стороны, заметно ужесточились: увеличились сроки лишения свободы, число приговоров по тяжким статьям (госизмена, терроризм) достигло исторических максимумов, а количество жертв неуклонно растет. С другой стороны, если оценивать масштабы репрессий по доле населения, непосредственно подвергшегося уголовному преследованию с явными политическими мотивами, они остаются сравнительно умеренными — особенно на фоне Беларуси (где число политзаключенных на душу населения значительно выше) и, тем более, сталинского периода 1930−1950-х гг.
Такой масштаб репрессий, вероятно, обусловлен их «функциональным» характером: он обеспечивает власти приемлемый уровень контроля при минимальных издержках. Нескольких тысяч человек, лишенных свободы по политическим мотивам (плюс тысячи преследуемых по уголовным делам без изоляции и десятки тысяч — по административным статьям), в нынешних условиях оказывается достаточно для достижения поставленных целей. Этому способствует целый ряд факторов. Во-первых, современная информационная и коммуникационная среда резко усиливает устрашающий эффект даже относительно точечных репрессий. Разнообразие, зачастую непредсказуемость и избирательность обвинений, их распространение на самые разные социальные группы и регионы формируют у граждан установку «не высовываться» и вести себя максимально незаметно. Во-вторых, к нынешнему состоянию общество шло на протяжении 25 лет усиливавшегося авторитаризма. Режим приучал общество воспринимать сложившуюся ситуацию как неизбежную и безальтернативную реальность.
К этому добавляется массовая эмиграция сотен тысяч наименее лояльных граждан. Стремясь минимизировать их влияние внутри страны и одновременно стигматизировать их в общественном сознании, власть активно развивает практику заочных политически мотивированных приговоров. Точное их число неизвестно, однако юридическая база для них постоянно расширяется, а темпы вынесения растут. В качестве иллюстрации можно привести заочный приговор, вступивший в силу в ноябре 2025 года: автору этого материала назначено наказание в виде 6 лет лишения свободы по обвинению в публичном оправдании терроризма — за осуждение незаконного уголовного преследования украинских военнопленных.
Есть все основания полагать, что нынешний уровень политических репрессий, в целом соответствующий тем вызовам, с которыми сталкивается власть сегодня, обладает значительным потенциалом роста. В случае появления новых серьезных угроз режим готов оперативно реализовывать этот потенциал. Ярким примером такой готовности стало беспрецедентное по масштабам преследование участников протестного схода жителей Башкортостана в Баймаке в январе 2024 года. По так называемому «баймакскому делу» проходят около 80 человек. Судебные процессы над ними продолжаются и по сей день.
При этом следует отметить, что на оккупированных территориях Украины ситуация намного хуже. Если в России в 2024—2025 гг. количество новых фигурантов политически мотивированных уголовных дел составляло примерно 1,4 на 100 тыс. населения и оставалось относительно стабильным, то в оккупированном Крыму в 2025 году этот показатель достиг 5,3 на 100 тыс. населения, а на остальных оккупированных территориях (Донецкая, Луганская, Запорожская и Херсонская области Украины) — 10,2 на 100 тыс. То есть уровень репрессий в Крыму примерно в 3,8 раза выше, чем в России, а на других оккупированных территориях — в 7 раз. В отличие от ситуации внутри РФ, на оккупированных территориях в 2025 году количество новых политически мотивированных дел выросло на 30−50% по сравнению с предыдущим годом.
