Политика России на Ближнем Востоке имеет особенность, которую любят подчеркивать провластные эксперты: Москва может одновременно и вполне официально вести диалог с враждующими сторонами. Сегодня с Израилем и Ираном, завтра — с США и «Хезболлой», послезавтра — с Турцией и курдским «Демократическим союзом». Роль внеблоковой силы, делающей акцент на многосторонность как более справедливую форму управления отношениями, вроде бы помогла России «вернуться» в большую политику и заявить о себе как об игроке, без которого, как еще в 2003 году заметил Путин, не может быть решена ни одна глобальная или региональная проблема. Но на самом деле российская внешняя политика последних лет чрезмерно назойлива: Москва настойчиво пытается взаимодействовать со всеми, чтобы навязать главному оппоненту — Вашингтону — «диалог на равных».
Особенно ярко это проявляется на Ближнем Востоке. Для укрепления своих позиций в этом регионе Кремль старается сыграть на противоречиях традиционных союзников (например, США и Саудовской Аравии), пытается занять более устойчивые позиции в странах, где кризис достиг своего пика, или стать тем игроком, за счет которого можно быстро и громко проводить политику диверсификации политических связей. Такая тактика характерна в первую очередь для негосударственных акторов, у которых нет средств для постоянной схватки по законам бизнеса. У Кремля достаточно военных средств, но скромные экономические ресурсы не позволяют ему добиваться стабильной лояльности даже от, казалось бы, органичных союзников, не говоря уже о тактических.
2020-й год подсветил все имеющиеся противоречия во взаимоотношениях Кремля с ближневосточными партнерами и заставил российское руководство не только критиковать и обвинять, но и предлагать срочные антикризисные решения, а иногда даже сохранять нейтралитет.
В декабре 2019 года Москва, Пекин и Тегеран провели первые совместные военно-морские учения в Индийском океане, которые имели очевидный политический подтекст. Для России участие в таких маневрах — это демонстрация отсутствия принципиальных противоречий с Ираном, который тоже якобы несправедливо находится под санкциями, и подчеркивание свой значимости перед США, которые разошлись во взглядах на иранскую политику и ядерную сделку со своими союзниками в Европе. Проведенная Соединенными Штатами 3 января 2020 года операция по ликвидации Касема Сулеймани, командующего силами «аль-Кудс» Корпуса стражей исламской революции (КСИР), и последующее уничтожение иранскими средствами ПВО Boeing 737 «Международных авиалиний Украины», видимо, немного отрезвили Москву, которая по инерции доверилась иранской пропаганде. Однако руководству Ирана хватило духу признаться в ошибочном поражении самолета своими расчетами ПВО.
Состояние общей иранской системы реагирования на стрессовую ситуацию (все-таки борт был сбит под Тегераном вдали от потенциально опасных направлений, с которых США гипотетически могли нанести удар) в итоге свело на периферию вопрос поставок российских вооружений и военной техники Тегерану, несмотря на истечение 18 октября 2020 года срока оружейного эмбарго. Пандемия не помешала главе МИД Ирана Джаваду Зарифу стать частым гостем российской столицы, а министру обороны Амир Хатами — приехать на военный форум «Армия-2020», однако присутствие иранской делегации на форуме не привлекло большого внимания СМИ, ранее довольно оптимистично настроенных насчет продажи/покупки образцов ВПК.
С региональными антагонистами Ирана — Саудовской Аравией и Израилем — тоже в этом году было непросто.
Спровоцированный Москвой в период пандемии кризис на нефтяном рынке должен развеять мифы о российских внешнеполитических и экономических действиях как просчитанных на несколько шагов вперед и объединенных общей идеей: показать путинскую Россию как взвешенного и последовательного игрока, на которого можно положиться и с кем можно договариваться. С момента сделки по сокращению добычи нефти ОПЕК+ в конце 2016 года, которая позволила стабилизировать цены, было понятно, что разногласия преодолены лишь на время, они когда-нибудь разрушат хрупкий баланс на рынке. Наиболее приемлемым сценарием выхода из этой ситуации являлась договоренность о контролируемом увеличении добычи. Кремль, опираясь на мнение нефтяных госкомпаний, отказался от продления соглашения в условиях падения спроса, спровоцировав этим Саудовскую Аравию на противостояние. И хотя затем игрокам удалось снизить накал страстей, «ценовая война» в пандемию ускорила падение стоимости нефти и привела к издержкам для российской экономики. В декабре 2020 года страны ОПЕК+ с трудом договорились о повышении добычи нефти на 500 тысяч баррелей в сутки с января 2021 года (вчетверо меньше, чем планировалось). При этом по итогам первого квартала могут возникнуть очередные проблемы.
После теплого приема российской делегации в Иерусалиме на открытии мемориала «Свеча памяти», где российский президент впервые за рубежом смог свободно и эмоционально высказаться о волнующих его попытках пересмотра итогов Второй мировой войны, казалось, что Россия и Израиль преодолели все противоречия. Однако в декабре посол России в Израиле Анатолий Викторов вдруг неожиданно заявил в интервью The Jerusalem Post, что еврейское государство дестабилизирует обстановку на Ближнем Востоке больше, чем его противник — Иран. Более того, дипломат попытался защитить лояльные Тегерану шиитские военно-политические организации, некоторые из которых раньше убивали и похищали советских дипломатов, а теперь являются союзниками Кремля по борьбе с терроризмом. Москва попыталась сгладить ситуацию, однако высказывания дипломата — не первые в своем роде, они объясняются присутствием России в Ливане и местом Бейрута в схеме обхода международных санкций против Дамаска.
2020-й стал годом избавления от иллюзий в российско-турецких отношениях. Февральское обострение в сирийском Идлибе, закончившееся большими потерями среди сил и средств Башара Асада от ударов Анкары и новой сделкой Путина и Эрдогана, сменилось конкуренцией в Ливии. Лояльные Триполи силы, подкрепленные сирийской оппозицией и турецкими ударными беспилотниками, начали теснить силы Хафтара на всех фронтах и лишать его поддержки ряда племенных лидеров. После вынужденного сворачивания российских сил в районе Тархуна оборона Хафтара посыпалась и там. В итоге Москве пришлось передислоцировать свои ЧВК и засвечивать остальные ЗРПК «Панцирь-С1» на базе КамАЗ-6560 (такие серьезные комплексы ПВО могли быть поставлены «археологам» ЧВК или из запасов ВС РФ, или по спецзаказу, или взяты в аренду у сирийских ВС). Затем для подкрепления своих аргументов Россия провела мудреную комбинацию с переброской авиации через Сирию в Ливию. В сентябре у российско-турецких отношений начались испытания Карабахом. Москва и Анкара вроде бы смогли преодолеть противоречия, договорившись о создании координационного центра в Агдаме, но это ненадолго.
Лакмусовой бумажкой эффективности российских действий остается страдающая от бензинового и продовольственного кризиса подконтрольная Асаду территория Сирии, с которой и началось «возвращение» России на Ближний Восток. О политическом урегулировании речь не идет — даже декоративный Конституционный комитет, который с октября 2019 года провел четыре заседания, так и не пришел к каким-либо реальным, не протокольным решениям. В условно постконфликтный период Дамаск, выбирая между прежним подходом к имитации стабильности в стране и предлагаемой Москвой декоративной реформой в сочетании с примирением с марионеточной оппозицией, идет по третьему пути: он имитирует «демократические» выборы, не предпринимая никаких политических реформ. И Кремль с этим, очевидно, соглашается, поскольку в ходе сентябрьского визита в Дамаск глава российской дипломатии Сергей Лавров сказал, что выборы президента Сирии не зависят от работы Конституционного комитета. Это заявление было довольно сенсационным, поскольку все эти годы российские дипломаты нехотя, но признавали: выборы-2021 — экзамен, от успешной сдачи которого будет зависеть успех декораций, планомерно создаваемых Москвой на сирийском треке.
Конференция по беженцам, прошедшая в Дамаске 11−12 ноября, предсказуемо не привела к каким-либо результатам, на которые все еще рассчитывают союзники Асада, пытающиеся безуспешно «продать» мировому сообществу его релегитимацию. Репатрианты, как и прежде, не спешат возвращаться на родину, где их ждут фильтрационные лагеря, допросы спецслужб, разрушенное жилье (за вывоз обломков надо еще заплатить, что совсем недешево по сирийским меркам) и служба в армии, которая все эти годы воевала не только с радикалами, но и с собственным населением.
Из-за санкций против Сирии все операции заинтересованных российских компаний, названия которых Москва держит в секрете для обхода санкций, идут через цепочку посредников, а публично восстанавливать подконтрольную Асаду территорию отправляются в основном фирмы и игроки, которым нечего терять. 30 ноября сирийское Минэкономики выдало свидетельство о регистрации филиалов двух компаний, связанных с Евгением Пригожиным: «Велада» (блок № 23) и «Меркурий» (№ 7 и 19) с капиталом $ 7,3 млн и $ 7,35 млн соответственно. Офисы этих филиалов расположились в квартале Шаалан в Дамаске, рядом с чуть ранее открывшимся филиалом российской компании Геннадия Тимченко, которая уже давно работает в Сирии в сфере управления портом в Латакии и добычи фосфатов в Хомсе. Это и есть «драйверы» реконструкции Сирии по-российски, если не брать точечные и необходимые проекты вроде восстановления работоспособности плотин Тишрин (Алеппо) и Аль-Баас (Ракка), которые возводились еще советскими специалистами.
Выходом из ситуации мог бы стать компромисс с государствами Персидского залива, с которыми Кремль все эти годы активно контактирует, однако суннитские монархии, восстановившие формально или неформально отношения с Дамаском, преследуют свою цель: они сулят инвестиции в обмен на сдерживание своих региональных оппонентов — Ирана и Турции, но на деле не спешат серьезно вкладываться (в том числе из-за американского «закона Цезаря»). Позиция Вашингтона и стран ЕС довольно ясна: участие в реконструкции Сирии невозможно без четкого выполнения резолюции ООН № 2254 и формирования переходного сирийского правительства для реформирования сирийской государственности. Ни Дамаск, ни Россия не могут на это пойти, поэтому пытаются для имитации компромисса подменить это правительство мертворожденным Конституционным комитетом, который так и не начал реальную работу и вряд ли будет способен сделать это в 2021 году. То есть Москва, так настойчиво требующая от Запада «диалога на равных», ничего конструктивного в этом диалоге ему предложить не может и лишь продвигает мысль о том, что с Асадом необходимо смириться, поскольку «альтернативы ему нет».
Несменяемость власти развязывает российскому руководству руки: принимаемые решения никак не могут отразиться на его позициях в следующем избирательном цикле. Никакой ответственности за свои действия Кремль не несет. Поэтому он может себе позволить делегировать полномочия воевать за рубежом наемническим структурам, а делать бизнес — экономическим фирмам с непрозрачными схемами получения выгоды и, соответственно, серой схемой без выплат налогов. Из этого и состоит формула пресловутой «последовательной» официальной политики России в регионе: реакционные решения цементируются другими реакционными решениями, создавая видимость стратегии.
