С 2012 года присутствие хейтспича в российских масс-медиа коррелирует не только с ростом антизападных настроений, но стимулирует аутоагрессию российского общества в целом. Реакция на инсценировку планируемого убийства Бабченко проявила высокий уровень нетерпимости даже внутри российской оппозиции.
Хейтспич как язык вражды сочетает в себе несколько основных приемов:
- Дегуманизация (расчеловечивание) тех, против кого он направлен;
- Обобщение — «они все такие»;
- Обесценивание жизни и действий разными методами, чаще всего через обругивание или высмеивание;
- Эмоциональная и этическая инверсия — например, то, что могло бы стать поводом для сострадания часто становится поводом для дальнейшего обвинения;
- Подмена рациональной логики эмоциональными выводами, основанными на вызываемой хейтспичем ненависти.
На уровне политической дискурсивности хейтспич конструирует «свою» идентичность через оппозицию к навязываемой кому-то идентичности враждебных (или неправильных) «других». Такое противопоставление и выступает в роли герменевтической структуры (эпистемы Фуко), «объясняющей» и оправдывающей для ее носителя не только само это разделение, но и дискриминацию «других». Поэтому хейтспич было бы неверно понимать исключительно как набор слов, выражающих ненависть, — скорее даже наоборот, хейтспич на дискурсивном уровне гораздо чаще старается выглядеть неочевидным, внешне нейтральным, но как бы подразумевающим весьма неприятные «объективные» выводы по поводу воображаемой или реальной «другой» стороны.
На практике внешнеполитический неофициальный хейтспич в России маркируют следующие расчеловечивающие, обобщающие и обесценивающие неологизмы:
- В отношении западных стран: гейропа и пиндоссия, которым соответствуют гейропейцы и пиндосы.
- В отношении Украины, особенно во время украинского конфликта, — хохляндия, укропия, бандеростан, которым соответствуют хохлы, укропы и бандеровцы.
Во внутриполитическом символическом пространстве в отношении оппозиции используются следующие расчеловечивающие конструкции:
- В официальном дискурсе до 2012 года в адрес оппозиции звучали слова вроде «бандерлоги», что согласно прозе Киплинга обозначает «обезьяны». После аннексии Крыма хейт-риторика начала ужесточаться и уже в «крымской речи» Путина появились слова «пятая колонна» и «национал-предатели». Принято сравнивать термин «национал-предатели» с внешней по отношению к России историей его использования, однако на уровне соотнесенности он куда сильнее связан с термином «враги народа» сталинских времен — советские газеты называли их «Гнусными изменниками» или предателями «социалистической Родины», «советского народа»
и т. д. Очевидно, что место нового термина в понятийной структуре, описывающей предателя интересов воображаемого сообщества, осталось тем же, что и у старого. Обслуживают эти термины объяснительные модели про агентов враждебности Запада и необходимость борьбы с ним. Официальные государственные СМИ выстраивали такую эпистему много лет — можно вспомнить и «аналитическую» программу Михаила Леонтьева «Однако» на «Первом канале», и его же псевдо-исторический многосерийный телепроект «Большая игра». Сейчас аналогичные проекты умножились за счет программ «Вечер с Владимиром Соловьевым», «Бесогон TV» Никиты Михалкова на канале «Россия 24». В этом же направлении выстраивают свою идеологию Дугин и ведомое им сообщество «неоевразийцев», а также целый сонм псевдоаналитиков и конспирологов, наподобие Сергея Кургиняна, буквально с пеной у рта клеймящих происки Запада. - В неофициальном внутриполитическом дискурсе хейтспич против оппозиции обозначается еще и таким термином как «либерасты», что маркирует использующего это слово как политически заряженного и попавшего под действие пропаганды субъекта.
Надо сказать, что конспирологические теории и обвинения оппозиции в фальсификациях истории успешно оказывают влияние на массовое сознание. Но действие всегда рождает противодействие и часть оппозиционной публики в России в качестве ответной реакции тоже производит стихийный или намеренный хейтспич:
- В отношении прорежимных пропагандистов на оппозиционных ресурсах и в соцсетях часто употребляется слово «пропагандон» — герменевтический анализ его конструкции подводит к мысли о продажности и нечистоплотности пропагандистов, принижает их через сравнение с презервативом.
- В отношении подпавших под действие пропаганды соотечественников в оппозиционном хейт-дискурсе употребляются слова «ватники», «быдло», «гопники» и производные от них. Последнее можно отнести к хейтспичу условно, т.к. оно все же не вполне расчеловечивает и — в отличие от остальных — относит обозначаемого субъекта к людям. И тут тоже присутствует своя хейт-герменевтика — не осознающие «реального положения вещей» люди, с точки зрения носителей оппозиционного хейтспича, крадут у них будущее — это как бы другой вид людей, более ущербный. Потому некоторые убеждены, что мнение «зараженной» части общества не имеет значения и обозначив кого-то ватником можно дальше с ним не считаться.
Дискурс ненависти делает российское общество аномичным и аутоагрессивным через формирование мышления войны, в котором принадлежность к «своим» оправдывает все, в то время как «другие» — это фактически все, кто не разделяет такое мышление безоговорочно. Так поляризация возрастает даже внутри самих противостоящих общностей, они расслаиваются и радикализируются. Для оппозиции это так же верно, как и для прорежимной части общества. Не впервые, но неожиданно ярко это проявилось в истории с инсценировкой украинскими спецслужбами убийства эмигрировавшего из России Аркадия Бабченко. И проблема тут не столько в самом Бабченко, а в том, как некоторая часть оппозиционно настроенной публики реагирует на саму попытку говорить о сомнительных моментах в этой истории. Всего было четыре типа реакций:
- Нулевой, триггерный тип — это критическая реакция на событие, попытки анализа и откровенно неудобные вопросы в сторону Бабченко и СБУ. Достаточно распространенная позиция среди оппозиционных спикеров и экспертов, но вызывающая активные нападки со стороны оппозиционной аудитории.
- Первый тип реакции — простое разделение по принципу «свой-чужой». «Свои» те, кто воюет с режимом, а на войне все средства хороши. Бабченко хоть и в мутную историю ввязался, но все в копилку.
- Второй тип реакции — катарсическое переживание от того, что Бабченко жив, затмило в сознании суть происходящего и все действительно неприятные вопросы, которые эта история вызывает, ушли на второй план, т.к. аффект от осознания отмены смерти переживается ярче всего остального.
- Третий тип реакции сложный, но и более массовый. В его основе находится один из предыдущих типов (или одновременно оба), но добавляется агрессивно-моральная аргументация в духе «а вы бы хотели, чтобы он умер!?» в ответ на любое недоумение или многочисленную критику. Внутренняя логика этой реакции тоже понятна — не желая или не будучи способны (в силу переживаемого аффекта, например) осознать негативную сторону события, эти люди подменяют разговор о сути обвинениями критиков Бабченко в желании видеть его убитым. Подмена симптоматичная, поскольку в таком режиме разговор о том, что Бабченко сделал с точки зрения профессиональных стандартов журналистики, например, полностью подменяется явным или скрытым хейтспичем — «вы ненавидите Бабченко за то, что он не умер, т.к. завидуете, боитесь, стыдитесь»
и т. д. Разговор о Бабченко и его профессиональных и личных качествах в этой истории переводится на качества того, кто пытается Бабченко критиковать.
Негативные реакции показывают, как множество тех, кто причисляет себя к прогрессивной части российского общества, не слишком-то озабочены самими ценностями прогресса. И возмущение западных журналистов, и голоса в отечественном поле этим людям непонятны или не нужны. Фактически их мышление не отличается от мышления прорежимной части общества ничем, кроме поддержки другого набора фигур и политической риторики. В истории с Бабченко с этим напрямую столкнулись многие. Например, известный в России и за рубежом политолог Татьяна Ворожейкина обобщила свой опыт такой полемики следующим образом: «Для меня публикация поста о Бабченко оказалась жесточайшим экспериментом над самой собой. Я узнала о себе или таких как я, кто пытался говорить, что профессия журналиста несовместима с сотрудничеством со спецслужбами, что: 1) я «интеллектуальный идиот «- далее матерно; 2) я не имею право что-либо говорить об этом, поскольку сама не воевала; 3) я не способна на эмпатию, поэтому настаиваю на важности правил. «У кого есть сердце, тем правила не нужны». И т.п. Самое сильное потрясение от того, насколько единодушен либеральный круг в такой реакции. К сожалению, я прихожу к тем же выводам… …принцип мышления большей части российской интеллигенции один, только знаки разные».
Становится ясно, что проблема реформирования российского общества не только в вытеснении прорежимными силами политической дискуссии в маргинальное пространство улиц и соцсетей, монополизации масс-медиа или росте доли государства в экономике. Проблема, судя по всему, еще и в воспроизводстве парадигм конфликта и нетерпимости в мышлении значительной части общества, независимо от политических пристрастий. Судя по динамике событий, маркирующих эту общественную аномию, лишь вопрос времени — когда именно политические противоречия и отсутствие непреложных для всех норм и ценностей приведут общество к открытому гражданскому конфликту, в котором спонтанно или намеренно, но еще активнее будут применяться и такие методы, как хейтспич.
