Уходящий 2022 год оказался годом неожиданностей, значительная часть которых не сулила ничего хорошего для российской экономики и политической системы. Однако разрушительные финансовые санкции и меры экспортного контроля не привели к ожидаемому экономическому коллапсу. Напротив, они ускорили трансформацию российской политической экономики. Эти изменения, вероятно, будут иметь долгосрочные последствия для всего евразийского пространства на поколения вперед и продлятся куда дольше, чем война России в Украине.
Важно понимать истинный масштаб экономического спада. В недавней презентации, подготовленной Центром макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования (ЦМАКП), приводятся данные о сокращении ВВП на 7,1% в четвертом квартале 2022 года с поправкой на сезонность по сравнению с аналогичным периодом прошлого года. Аналитики прогнозируют российской экономике еще больший спад в будущем. Однако не меньшее значение имеет и новая, формирующаяся сейчас система управления экономикой. Прошедшие с начала войны месяцы должны были развеять широко распространенное мнение о том, что с 2014 года режим занимался созданием системы, предназначенной для мобилизации или перевода экономики страны на военные рельсы. Однако в течение почти десятилетия система боролась с инерцией, вызванной политикой намеренной демобилизации общества, культивировавшей апатию и покорность. Результатом этой инерции стала неспособность России образца 2022 года реализовывать относительно простые экономические цели из-за внутренней несогласованности и предпочтений в макроэкономической политике.
Продолжающийся экономический спад, который мы наблюдаем в течение всего 2022 года, сопряжен с огромными социальными издержками.
Если верить ежеквартально публикуемым данным Росстата, реальные доходы населения упали за этот год более чем на 5%. После нескольких лет манипуляций со статистикой и прочих сложных обстоятельств, вызванных эпидемий COVID-19, сегодняшние доходы населения, вероятно, упали ниже уровня, который последний раз наблюдался перед глобальным финансовым кризисом 2008 года. Примерно каждый пятый россиянин живет сегодня за чертой бедности, постоянно урезая любые расходы на самое необходимое. Национальная система здравоохранения испытывает острый дефицит профессиональных кадров: страна переживает нехватку около 25 тысяч врачей и 50 тысяч медсестер и вспомогательного медицинского персонала. Вместе с тем Россия вновь вошла в пятерку стран-лидеров по числу новых случаев заражения ВИЧ. Цены на антибиотики и другие жизненно важные препараты и лекарства растут, поскольку аптеки пытаются найти замену утраченному импорту. По оценкам демографа Алексея Ракши, до конца 2025 года будет снижаться уровень рождаемости, поскольку домохозяйства озабочены экономическим выживанием. Мобилизация экономики, с горем пополам начавшаяся в этом году, скорее усугубляет многие из этих ранее существовавших проблем, чем решает их.
Призраки прошлых моделей роста
На протяжении большей части последних двух столетий модель экономического роста России определялась периодически возникающей необходимостью догнать геополитических соперников. Эти усилия в целом следовали общей формуле: уровень потребления крестьянства или домохозяйств подавляется для создания сбережений, которые направляются в тяжелую промышленность и оборонный сектор. Товарный экспорт — зерно и энергоносители — облагается налогом для стабилизации бюджета, стоимости рубля и получения валютной выручки для финансирования импорта стратегических компонентов и других жизненно важных товаров.
Лучше всего этот процесс описал американский экономист Александр Гершенкрон, который предположил, что отсталость российской экономики по сравнению с другими европейскими странами обусловила необходимость проведения государственной индустриализации по образцу догоняющего развития и создала скрытый потенциал для быстрого роста на ранних стадиях этого процесса. В какой-то момент этот рост исчерпывает себя, а институциональные механизмы и политические силы, которые извлекли из него выгоду, остаются у власти, сопротивляясь реформам, необходимым для перехода к более устойчивому росту. Можно проследить действие того же принципа в истории роста российской экономики в 1999—2008 гг. и последующих 14 лет стагнации, а теперь и спада.
Финансовые санкции и экспортный контроль перевернули с ног на голову традиционные отношения, лежавшие в основе этих экономических связей внутри России. Значительное положительное сальдо торгового баланса больше не обеспечивает прежнего притока ликвидных долларов и евро, которые можно легко отложить на черный день или конвертировать для финансирования импорта стратегически важных ресурсов или потребительских товаров. Экспортеры вынуждены конвертировать свои доходы в рубли для поддержания стоимости национальной валюты, а «реальную» стоимость рубля теперь сложнее оценить, поскольку рынок валюты стал фактически неликвидным: за рубежом никто не хочет держать рубли и избавляется от них при первой возможности. Несмотря на признаки стабилизации импорта, он по-прежнему снижается, поскольку потребители сокращают расходы, а предприятия сталкиваются с большими трудностями при поиске источников импорта и более высокими логистическими издержками. Исторически всплески промышленных инвестиций или «оншоринг» (перевод в страну) промышленных цепочек поставок для снижения зависимости от импорта происходили в условиях сильного, хотя и неравномерного роста. Сегодня мы наблюдаем обратный процесс.
То, что Банк России еще в апреле впервые назвал «обратной индустриализацией», разворачивается в условиях слабого спроса. По состоянию на октябрь розничный товарооборот снизился на 9,7% в годовом исчислении. Импорт холодильников, стиральных машин и других потребительских товаров, содержащих полупроводники двойного назначения, демонстрирует уверенный рост, но потребительский спрос на услуги по ремонту крупной бытовой техники тоже вырос на 74% по сравнению с октябрем прошлого года. Рынок жилья начал обваливаться сразу после объявления мобилизации: только в период с сентября по октябрь спрос на новостройки упал на 70%, а в ближайшие месяцы цены на недвижимость, скорее всего, упадут более чем на 10%. Заявления многих чиновников, вроде министра экономического развития Максима Решетникова, что падение потребительского спроса достигло дна, неоднократно оказывались ложными. Однако экономическая мобилизация и строительство новой «гарнизонной экономики» продолжаются, указывая на появление новой модели (нулевого) роста для России.
Управление гарнизоном
Формальная мобилизация бизнеса и рынков создает условия для возникновения того, что можно назвать «гарнизонной» экономикой. Российский бюджет больше не может рассчитывать на доходы от экспорта для притока валюты (долларов США и евро) для импорта критически важных компонентов. Российская экономика также структурно не способна перенаправить весь объем экспортировавшихся прежде в Европу товаров и сырья в Азиатско-Тихоокеанский регион. Совсем недавно правительство и руководство РЖД начали обсуждать планы по снижению объемов строительства запланированных раннее экспортных мощностей Транссибирской и Байкало-Амурской магистралей с целью сокращения дефицита финансирования.
Хотя окончательные решения еще не приняты, сокращения влекут за собой будущее уменьшение запланированной пропускной способности на десятки миллионов тонн грузов. Правительство продолжает инвестировать в строительство портовых проектов, в частности, что особенно неожиданно, в портовую инфраструктуру на Балтике, но мало что свидетельствует о том, что инвестиции в инфраструктуру в целом идут в ногу со временем. По данным Центробанка, строительный сектор все еще демонстрирует рост на уровне более 22% по сравнению с показателями прошлого года (хотя сопоставления осложняются сомнительными данными по инфляции). Однако это не отражается на экспортных отраслях. Это заметное изменение, которое будет иметь значительные последствия в будущем.
Экспортеры во главе с нефтегазовым сектором обычно играют роль стабилизатора российской экономики: они приносят казне огромные объемы налоговых поступлений и обеспечивают валютную выручку, генерируют важнейший источник спроса для отечественной промышленности и поддерживают занятость в отдаленных регионах и, в некоторых случаях, в моногородах. Сегодня эти отрасли сталкиваются с ростом логистических издержек в связи с уходом иностранных грузоотправителей, с расходами на соблюдение требований иностранных импортеров, с ростом затрат на страхование
Сокращение расходов на новую инфраструктуру с целью ее переориентации, вероятно, отражает понимание российским правительством этой новой реальности. Согласно текущим правительственным прогнозам, доля экспортных отраслей в ВВП снизится с 29,8% в 2021 году до 22,6% в 2030 году, и этот показатель, конечно, не отражает их огромного значения для экономики. Для компенсации текущих и предстоящих потерь необходим внутренний спрос, иначе это снижение будет просто отражать падение уровня жизни.
В 2022 году драйвером чистого увеличения государственных расходов были потребности в инвестициях и закупках для военно-промышленного комплекса и для нужд структур по обеспечению внутренней безопасности (спецслужбы, полиция
За последние девять лет режим жесткой экономии вынудил бизнес бросаться в медвежьи объятия государства в отсутствие экономического роста. Теперь государство создает формальные платформы и дисциплинирует бизнес для мобилизации ресурсов для продолжения ведения военных действий. Сам рыночный контекст снимает необходимость применения насилия и угроз и облегчает режиму работу: российский бизнес больше не может рассчитывать на иностранный спрос или доступ к зарубежным рынкам. Правительство играет активную роль, ведя переговоры — в том числе о нарушении цепочек поставок. Теперь компаниям придется изыскивать возможности для получения прибыли на те деньги, которые тратит государство, или прогореть. Пока экономика сокращается, а домохозяйства тратят меньше, давление будет расти. Реальное сокращение расходов и перенаправление ресурсов на военные нужды усиливают зависимость выживания бизнеса от государства.
Гарнизонная экономика России
Некоторые называют процесс, происходящий на протяжении последних десяти месяцев, и предотвращение более масштабного обвала экономического производства военным кейнсианством, но это определение упускает из вида соперничающие между собой проблемы, созданные поворотом к автаркии военного времени. Развивающейся гарнизонной экономикой Россию делает не столько милитаризация потребления и деловой активности, сколько идея, что некоторый базовый каркас жизненного уклада сохранится, но уже без излишеств. Начиная с 1999 года дисциплинарным инструментом, который применялся ко всему российскому обществу, стала чрезмерная осторожность с государственными расходами. Без более жесткого контроля над стоимостью кредитов и денежным обращением региональные интересы и деловые лобби могли подмять под себя государственную политику. Давняя склонность российского правительства к сдержанности бюджетных расходов сопровождалось политикой балансирования между недопущением чрезмерного роста безработицы, поддержанием и сохранением неэффективных советских производств в отдаленных районах и повышением эффективности бизнеса.
Экономическая политика долгое время дисциплинировала трудовые ресурсы в ущерб бизнесу, обеспечивая постоянное наличие значительных объемов простоя. Этот простой был полезен, с одной стороны, в качестве антиинфляционной меры, ограничивающей рост заработной платы, а с другой — как политический инструмент для поддержания зависимости общества от государственных социальных расходов и программ. Нынешнее стремление правительства преобразовать существующие производственные мощности все еще направлено на поддержание этого простоя.
Режим рад поддерживать экономику на уровне гораздо ниже ее реальной производственной мощности из-за того, что политическую поддержку режиму обеспечивают пенсионеры, живущие на фиксированные доходы, а также из-за необходимости укреплять власть, дисциплинируя как рабочий класс, так и бизнес. Это означает, что попытки «мобилизовать» экономику не призваны сделать это наиболее эффективным образом для максимизации производства и минимизации реальных потрясений в экономике, затрагивающих вооруженные силы. Мы имеем дело не с кейнсианской гонкой за увеличением совокупного производства и не с фашистской политикой максимального использования каждого для поддержки общей идеологии и массовой войны. Речь идет о перенаправлении ресурсов от домохозяйств и устойчивых, производительных секторов на цели, которые режиму и его институциональным структурам легче контролировать политическими средствами. В конце концов, если бы каждый трудоспособный человек был максимально занят, то призыв в воюющую армию стал бы в гораздо большей мере проблемой политической. Забастовка или отказ от работы имели бы куда большее значение.
Таким образом, гарнизонная экономика России знаменует собой трансформацию системы, в которой прежде экспортеры природных ресурсов и товаров обеспечивали национальную промышленную базу и налогово-бюджетную систему, во все более спартанскую конструкцию, движимую главным образом внутренними потребностями государства. Ресурсы теперь напрямую изымаются из более продуктивного использования, которое могло бы лучше послужить военным усилиям, и вместо этого используются выборочно и аскетично, чтобы обеспечить политическое выживание режима. Поздний путинизм обращается к военному изводу австрийской школы экономической мысли в ситуации, когда любое налоговое стимулирование (а это необходимое условие для значительного увеличения промышленных инвестиций в условиях неопределенности) становится потенциально инфляционным и политически неприемлемым. Лучше плохо вести войну, чем рисковать политическими потрясениями.
