2017 год обеспечил медиа-исследователей и заинтересованную публику пищей для размышлений на много месяцев, если не лет. Масштаб и воздействие не только явления fake news, но и понятия, ставшего важным инструментом политической борьбы, намного превосходят все то, что случалось с нашим информационным обществом как минимум с момента появления радио.
Лучшие университеты мира открывают специализированные исследовательские программы по изучению явления и его воздействия (например, Гарвард), правительства и международные организации вносят дезинформацию в число основных угроз современности и создают специализированные службы по противодействию. Президент США использует понятие fake news в своей борьбе с политическими и социальными оппонентами. Журналисты, еще вчера ожидавшие очередной волны увольнений из-за продолжающегося «цифрового кризиса», уверенно смотрят в будущее, полагая (небезосновательно), что у них есть особая роль в борьбе с новым вызовом.
Понятие fake news на самом деле описывает множество явлений и практик коммуникации. Часть из них давно и хорошо известны и изучены (равно как и методы борьбы с ними). Некоторые практики оказались специфическими новыми «мутациями», возникшими из-за цифровой революции. Также понятие fake news описывает и небольшую, но вызывающую наибольшую тревогу группу «военизированных» технологий коммуникации, занесенных в интернет-современность из мрачных коридоров холодной войны. В новой реальности они кажутся (а, может быть, и являются) более опасными и вредоносными, чем представлялось их исходным создателям.
Традиционно для описания понятия fake news используется классификация, выработанная неправительственной организацией FirstDraft: система координат в данном случае обеспечивает понимание «вредности» (менее вредные формы находятся в левой части схемы), и «умышленности» (чем ближе к краям схемы, тем более очевиден умысел создателей дезинформации; то, что находится в центре, скорее является результатом ошибки и/или заблуждения). При этом любая из форм «ложной» информации несет в себе опасность, даже сатира — неверно понятая шутка, или шутка, принятая за чистую монету, вполне может привести к столь же неприятным последствиям, как и сознательная, «военизированная» дезинформация.
Обман и пропаганда
Людям свойственно ошибаться. И людям свойственно обманывать. Все компоненты коммуникационной науки так или иначе рассматривают deceptive communication — будь то межличностный обман, или корпоративный, или стратегический, на уровне государств — как естественную, хотя и прискорбную практику.
Обман (маскировка, имитация, ложные сигналы) — нормальный элемент военной, а в последние годы и корпоративной стратегии и тактики; когда на кону жизнь солдат (менеджеров, продуктов, сервисов) и гражданских, когда цена ошибки почти всегда выражается в массовых смертях (или увольнениях). Стремление перехитрить противника, запугать его, заставить совершать неверные ходы — для современного, переполненного коммуникациями мира, оправданно и, в некоторых обстоятельствах, лучше прямого массового применения силы. Вне прямого вооруженного конфликта, стратегический обман возможен, но, как выяснилось во второй половине ХХ века, нежелателен — вооруженные ядерным оружием страны, наоборот, старались повышать меры взаимного доверия (построенные на отрицании обмана и принципе «доверяй, но проверяй»). Обманывать «по-крупному» противника, который способен разнести в пух и прах не только тебя, но и всю цивилизацию — занятие опасное и тревожное. В годы холодной войны, когда напряженность регулярно подскакивала до уровня «палец на кнопке», противостоящие страны выработали принцип deterrence (сдерживания): чтобы твой противник не сделал трагической ошибки, нужно, чтобы его ожидание возмездия было столь очевидным и болезненным, что он предпочтет бездействие действию.
Между тем, особенность того, что мы сегодня обсуждаем как fake news — не в обмане или лжи как таковых, а в сознательном обращении к этой практике в массовых национальных и глобальных коммуникациях. Именно это становится причиной кризисов, именно это становится причиной нервозной обеспокоенности общества. Случайный обман, неосознанное использование лжи, самообман, оказывающий воздействие на других, — это неприятно, но в наш разум встроен механизм сомнений и критического анализа. Стратегически построенная и использованная ловушка обмана — это оружие; мало того, что оно вредит тому, против кого направлено, оно может нанести вред всем, включая строителя ловушки.
Обратная сторона доверия
Основной вред от fake news — что от явления, что от понятия — в разрушении структуры общественного доверия, важным элементом которой являются независимые СМИ. Эти структуры в той или иной форме свойственны любому государству: вместе с институциональным насилием, они удерживают, как пресловутые скрепы, фундамент общественного договора, причем даже не обязательно в демократических государствах.
Доверие к информации — в том числе, исходящей от власти, — это обоюдоострое оружие, которое длительное время находилось в руках прессы и журналистов (или партийных идеологов в СССР и Китае, аятолл в Иране). История последних десятилетий показала, что тоталитарная ложь, встроенная в информацию, не удерживает государственный фундамент. Но, к сожалению, в демократических странах тоже идут процессы одновременного строительства доверия и его разрушения. Причины снижения доверия почти те же, что и поддерживают его: критикуя власть, СМИ затрагивают отношения между политиками и их избирателями (далеко не всегда построенные на здравом смысле) и, хотя вроде бы выполняют социальную миссию «очищения» общества, они одновременно снижают доверие к себе в соответствующей группе.
Результат такого двойного процесса сидит сейчас в Белом доме, обзывая New York Times и CNN к вящему удовольствию той части своего электората, интересы и вкусы которых были затронуты непробиваемой либеральной позицией газеты и продемократической ориентацией телеканала. Этот механизм, описанный Эли Паризером в книге «За стеной фильтров» еще в середине 2000-х, получил многократное усиление от социальных сетей.
Цифровое распространение информации принесло еще одну проблему (правильнее сказать — спровоцировало обострение). В старом теплом аналоговом мире количество источников информации было ограничено как политическими регуляторами, так и экономическими. Количество газет и журналов определялось не только спросом и предложением, но и физической возможностью их произвести и распространить. Количество аналоговых телеканалов и радиостанций ограничивалось вещательным спектром — конечным ресурсом частот, которые распределяло государство. Дополнительным ограничением выступало само устройство редакционных СМИ: многоступенчатая модель, при которой редактор выполнял роль gatekeeper (привратника — прим. ред.), допускающего или не допускающего то или иное сообщение до аудитории. Теория, сформулированная Куртом Левином в 1940-е годы в отношении традиционных каналов коммуникации, оказалась безоружной перед технологическим развитием.
Освобождение авторства интернетом, отказ СМИ от исполнения функции gatekeeper (прямо скажем, вынужденный) спровоцировали многократное увеличение количества источников информации, доступных всем и одновременно. Чтобы традиционная бизнес-модель прессы хоть как-то продолжала функционировать, необходимо было постоянно наращивать трафик веб-сайтов и страниц в социальных сетях. Поскольку потребление медиа становится все более динамичным, журналисты и редакторы вынуждены больше, чем когда бы то ни было, полагаться на заголовок — вероятно, единственную возможность «зацепить» читателя.
Так возникает click-bait — искусство сочинения заголовков, привлекающих читателя (но не обязательно соответствующих смыслу и содержанию всего текста). Как и с обоюдоострым недоверием, прямой опасности от click-bait нет — однако со временем количество обманов переходит в качество, и готовность общества принимать организованные коммуникации как «правду» снижается (она же обманывает нас заголовками!).
Третье важное обоюдоострое качество проблемы доверия — это невнимание СМИ к психологическим травмам обществ, в которых они работают. Как уже было сказано выше, «задним умом» мы стали понимать, что недооценили риски посткоммунистического, глобализирующегося мира. Слишком большие авансы давались в рамках концепции «конца истории» Фрэнсиса Фукуямы. Слишком мало просчитывались возможные поколенческие кризисы — от цифрового неравенства до фрустрации обществ от миграции. Практически во всех развитых странах системные политики упустили, отдав в руки популистов и радикалов, «повестку фрустрации»; уникальность России в том, что у нас ее раздергали между собой практически все силы, но никто не сформулировал, кроме Путина и его идеологов, «русскую» версию. Если расчистить риторику Кремля от канцелярского языка и казенного патриотизма, то ясно видны изоляционистские, контр-глобалистские сообщения, с изрядной долей вполне себе «белого расового движения».
СМИ считывали эти сообщения — и в России, и на Западе, и даже в Америке. Но интерпретировали они их неправильно, полагая, видимо, что подобный изоляционизм и национализм развиваются «на окраинах» общества, и представляют собой маргиналии. Их пафос был направлен против (или за) разного рода фашиствующих гиков или, наоборот, агрессивных антиглобалистов — тогда как, судя по всему, это настроение было свойственно гораздо более широким группам населения, способным изменять электоральное поле даже очень крупных и стабильных демократий (как показали выборы 2016 года в США).
Соответственно, смешивая маргиналов и их взгляды с грязью, СМИ не отдавали себе отчет, что, на самом деле, они критикуют и обвиняют вполне себе значимые группы населения. Довольно быстро эти группы начали сначала сомневаться в соответствующих СМИ, а потом и прямо называть своих критиков — fake news. Прямым результатом этих ошибок стал невиданно низкий замеряемый уровень доверия населения США, например, к СМИ — менее трети граждан готовы без колебаний принять позицию журналистов по тем или иным вопросам.
В авторитарных политических культурах — например, в России, — ситуация осложнилась еще и тем, что государство активно стремилось снизить влияние независимых СМИ на общество. С середины 2000-х государственные каналы начали сознательно портить и без того разбалансированные отношения медиа и социума. Разрушая тонкую ткань доверия, они все больше рассчитывали на громкость собственных динамиков, не предполагая, что оружие против доверия сработает и второй стороной лезвия. Сегодня, судя по всему, в России не осталось больше институтов «универсального доверия» — в том числе потому, что такова была задача, поставленная перед государственными СМИ.
«Витрины» fake news
Fake news как явление имеет несколько «витрин», которые представляют мотивации заказчиков, повадки исполнителей и форматы воздействия в наиболее ярком свете (в данном случае я буду концентрироваться на американских реалиях).
Анализируя fake news с либеральных позиций, следует понимать, что на противоположных сторонах политического спектра есть свои примеры (которые могут для либералов быть образцом качественной журналистики, или «правильного активизма»). Интересно также, что встречные претензии сторон будут сильно отличаться: если либеральная критика fake news концентрируется на обмане потребителя (ложная информация, отредактированная информация, искажение контекста) и милитаризации информационных сообщений (то, что мы в России называем «атмосферой ненависти»), то претензии консервативных критиков к либеральным fake news будут прежде всего в однобокости (partisanship, стремление поддержать и подчеркнуть только близкое изданию политическое мнение), а также «элитарности» (как показано выше, небезосновательное). В последнее время добавилось еще обвинение в «либеральной истерике».
Наиболее выпуклым примером являются коммерческие fake news — сайты, созданные исключительно для распространения фальсифицированного псевдоновостного контента, монетизирующие трафик из социальных сетей, эффекты бот-амплификации
Второй «витриной» fake news можно считать ультра-партизанские (ангажированные — прим. ред.) сайты и их сети обмена баннерами и ссылками, а также связанные с ними твиттер- и реддит-ботнеты, которые используются для усиления дистрибуции. Еще осенью 2015 года некоторые системы интернет-аналитики (например, MediaMetric) неожиданно стали показывать очень высокий читательский рейтинг у некоторой группы консервативных авторов и блогеров, связанных в основном с Breitbart. Лидерство этих предельно односторонних консервативных авторов колонок (никакой журналистики там не было, просто хлестко сформулированные анти-Хиллари лозунги со ссылками на разные компрометирующие кандидата демократов ресурсы) было столь впечатляющим, что мне пришлось заняться исследованием. Результаты — впоследствии количественно подтвержденные группой Иохая Бенклера из Гарварда — показали наличие специфических «сетей усиления» консервативных веб-сайтов, в которых, помимо Breitbart, участвуют несколько огромных трафикогенераторов, прежде всего Drudge Report, паблики Reddit и дискуссионные группы 4Chan/8Chan. Среди неожиданных «усилителей» обнаружились также RT и Sputnik, которые размещали ссылки на консервативные ресурсы и, видимо, подсовывали им свои тоже.
Ультраконсервативные ресурсы не очень часто попадаются на откровенной лжи или подтасовке фактов. Чаще всего их приемы относятся к категории misinformation и misleading context — сознательное заблуждение автора, который отказывается выслушивать аргументы противоположной стороны (соответственно, он видит мир только в одном свете, а любое противоречие толкует в рамках теории заговоров), или помещение информации в ложный контекст, например, использование сравнений по разным метрикам, или использование единичного факта в качестве тренда/тенденции. Опасность такой формы fake news не только в том, что она легко и эффективно распространяется среди сторонников соответствующих взглядов (в рамках того же filter bubble), но еще и в том, что основным, если не единственным инструментом критики либералов выступает обвинение их в обмане и искажении информации. Любая «колонка» на Breitbart обязательно содержит упоминание о «лживых mainstream media» (варианты — lame media), и эти сообщения обязательно дополнительно усиливаются сетевыми бот-фермами и каналом FoxNews.
Третья «витрина» fake news — это пропагандистские ресурсы, в число которых попадает и RT.
Проблема fake news 2016−2017 гг.: истоки, роль России, последствия
Пропаганда как инструмент управления общественными настроениями — как в границах собственного народа, так и за его пределами — известна с античности. Пропаганда далеко не обязательно является обманом, и даже не всегда является лживой. Ее задача в другом — воздействовать на целевую аудиторию таким образом, чтобы эта аудитория изменила свое отношение к чему-нибудь. Реклама, коммерческая форма пропаганды, постоянно заставляет нас обнаруживать новые желания и удовлетворять их, покупая предлагаемые товары. Политическая пропаганда заставляет нас голосовать за тех или иных кандидатов или партии. Международная пропаганда меняет наше отношение к странам и народам или к политике их правительств.
Базовое отличие пропаганды от других видов fake news в том, что она полностью, на 100% осознанная медиа-практика. Даже дезинформация может быть искренней — человек-коммуникатор может сам верить в ложь, и совершенно искренне ее распространять. Манипуляция контекстом иногда может быть следствием искренних заблуждений; например, сторонники идей фон Мизеса продвигают «золотой стандарт» не потому, что хотят разорить свои аудитории, а потому что, возможно, искренне заблуждаются. Однако и те и другие ведут постоянную и довольно агрессивную пропаганду своих воззрений, понимая, что они сознательно пытаются менять отношение своих читателей и зрителей к объективной реальности. Часть аудитории находит в этих сообщениях что-то, чему хочется верить и следовать. Если эта часть становится статистически значимой — меняется и сама реальность.
Наука о коммуникациях занимается пропагандой почти 100 лет — с Первой мировой войны, когда СМИ впервые стали эффективным компонентом боевых действий. Интересно, что пропагандисты сначала действовали, а уже потом пытались разобраться, что именно они делают с массовым сознанием. Ключевые исследования в этой области в первой половине века принадлежат людям, которые в 1914—1919 годах активно «замусоривали мозги» как собственному населению, так и противостоящим сторонам в мировой войне. Уолтер Липпман — отец-основатель журналистики как науки — работал в Комитете общественной информации, пропагандистском ведомстве администрации президента Вильсона, задачей которого было «продавать» войну в Европе американцам. Его коллега по Комитету, Эдвард Бернейс — создатель теории рекламы (а заодно и пропаганды). Лорд Артур Понсонби, важнейший британский исследователь методов и приемов пропаганды, автор основополагающего труда «Ложь во время войны» (1928 г.), непосредственно в пропаганде не участвовал, но наблюдал усилия британских СМИ и правительства с близкого расстояния — из парламента.
Методы и средства пропаганды были важным (если не важнейшим) инструментом коммунистических партий — и, особенно, большевиков и их преемников в России. Раньше фашистов и нацистов они оценили возможности массовой информации менять общественное мнение и коллективное сознание. Как и другие тоталитарные режимы, коммунистическая Россия сделала пропаганду средством управления обществом, машиной индоктринации. Идеи и инструменты, рожденные в двух мировых войнах, превратились в способы манипуляции мирным обществом; с пугающей неизбежностью эти общества стали милитаристскими «зомби», готовыми по приказу фюрера или Политбюро броситься в классовую, расовую или иную битву.
Пропагандистские режимы стран Оси, поверженные в 1945 году, предоставили исследователям Запада более чем достаточный материал для исследования пропаганды как оружия. Начавшаяся вскоре холодная война уравняла инструменты нацистов и бывших союзников — коммунистов. В 1950—1980 годы немецкие философы и социологи Франкфуртской школы (Х. Арендт, Ю. Хабермас), французские структуралисты и пост-структуралисты (Р. Барт, Ж. Эллюль, Л. Альтюссер, Ж. Бодрийяр, Р. Дебре) и итальянский философ Дж. Агамбен смогли объяснить природу агрессивной пропаганды и те методы, которыми она добивается успеха. Одновременно, философы-конструктивисты — прежде всего Карл Поппер и Карл Ясперс — активно работали над тем, чтобы «привить» европейские демократии от возможного заражения вирусами тоталитаризма, в том числе посредством самого опасного медиума — телевидения.
Когда в 1989—1991 годах пала коммунистическая система в Европе, казалось, наступил тот идеальный мир либеральной идеи, в котором нет системного противника — тоталитарной эгалитаристской идеологии, построенной на пропаганде и обмане. Казалось, что эпоха пропаганды закончена — бывший противник, страны социализма, включая Россию, жадно впитывали западные методы коммуникации, проникались отвращением к цензуре и идеологии. Однако пропаганда не является исключительно инструментом тоталитарных режимов — ее, пусть и с большим количеством ограничений и оговорок, практиковали все страны, даже самые демократические.
Как было уже сказано, пропаганда — это сознательная манипуляция информацией с целью воздействовать на поведение общества. Вернуться к жизни и стать инструментом действительной политики — это тоже манипуляция, только направленная на узкую социальную группу «политические руководители». Тем или иным способом, пропаганда пережила плохие для себя «нулевые», чтобы возродиться как феникс в мире интернета и социальных сетей.
Русские сделали это
После 8 ноября 2016 года, когда Дональд Трамп был избран президентом США, о могуществе информационной манипуляции (пропаганды) стали говорить не то чтобы с возбуждением — практически в истерике. Из пыльных анналов холодной войны достали воспоминания об активных мероприятиях советской разведки (например, фальшивку с происхождением СПИДа), и быстро уравняли «Операцию Трамп» с «Операцией Инфекция». Русские шпионы, подлинные и выдуманные, наводнили Вашингтон; армия троллей под руководством зловещего повара Путина атаковала девственно чистое сознание расистов из южных штатов США и предопределила победу Трампа.
Вновь пропаганда как инструмент оказалась в центре внимания — на этот раз, многократно усиленная проблемой мало понятного и мало контролируемого усиления сообщений социальными сетями, прежде всего Facebook и Twitter.
Даже с учетом агрессивности, даже в условиях бесконечного цифрового распространения, пропаганда подчиняется законам и закономерностям, выявленным учеными в отношении медиа-воздействий. Хотя люди и готовы обманываться, для достижения заметного эффекта — не говоря о решающем — необходимо сочетание частотности сообщения с информационной и социальной релевантностью. Теория управления повесткой дня (М. МакКомбс и другие, 1994 г.) количественно доказывает, что для достижения значимого в политике эффекта необходимо многолетнее и многократно повторяемое воздействие на аудиторию. Гипотеза культивации, описывающая воздействие на аудиторию косвенно запрограммированных художественным вещанием сообщений, тоже не знает примеров бурного, немедленного воздействия на аудиторию. Информационный прайминг — жесткий манипулятивный механизм, отчасти похожий на провокационный допрос, — требует (как мы видим на примере российского телезрителя) информационной монополии и отсутствия альтернативных каналов информации. При этом исследования показывают, что эффект прайминга быстро проходит при изменении структуры и тональности воздействия.
При всей привлекательности гипотезы о кампании влияния со стороны России, которая смогла изменить результаты выборов в США, она не выдерживает проверки основными теоретическими инструментами. Безусловно, в той или иной степени российские агенты (среди которых настоящие разведчики составляли меньшинство) пытались «вмешиваться» в ход выборов в США в 2016 г., во французские и германские выборы в 2017 г. «информационным оружием». Обнаружение, идентификация и объективизация этого «оружия» уже произошла, и — пусть не так быстро — для него будет найдено противоядие. Проблема fake news 2016−2017 годов — это лишь очередная волна схожих по природе кризисов доверия к СМИ и власти, которые случались каждый раз при совпадении нескольких факторов: поляризации внутренней и внешней политики, технологического рывка в медиа-коммуникациях и замедленной реакции социальных механизмов на перемены.
Внутренняя поляризация особо заметна в таких странах как США (где фактически у власти постоянно сменяют друг друга две политические силы), однако в той или иной мере она свойственна и другим. Общество раскалывается в своем отношении к существующему статус-кво: одну часть положение устраивает, и она хочет только медленных, естественных изменений, тогда как другую — не устраивает, и она настаивает на необходимости быстрых и радикальных действий. Популистские лидеры (в том числе и Трамп, и даже Путин) способны разогревать поляризацию, однако даже их злокозненные умыслы не всемогущи — история показывает, что социальные, экономические и военные кризисы радикально снижают поляризацию и делают обществам «прививку» от повторения соответствующей «болезни».
Внешняя поляризация, между тем, является более придуманным эффектом, чем настоящим. Современный мир не разделен по идеологическим альянсам, союзы носят прагматический характер. Миф о внешней поляризации мира используется во внутренней политике как пугало, как символ угрозы.
Технологический рывок в медиа-коммуникациях продолжается уже более 20 лет. За это время изменения затронули практически все аспекты бизнеса информирования и развлечений: появились не только новые носители (интернет, мобильные устройства, социальные сети), не только новые формы дистрибуции (от Netflix до пуш-уведомлений), но и принципиально новые формы организаций, занимающихся медиа. Эта постоянная волна инноваций разрушительно действует на «старые медиа», создает «новые медиа» и быстро превращает их в «устаревшие». Зачастую технологически определяемые вызовы просто не успевают оформиться, а прогресс скачет дальше, не обращая внимания на созданные по дороге проблемы и «мины замедленного действия». Безусловно, возбуждающая анонимность и тотальная свобода интернет-коммуникаций, романтически заложенная чуть ли не в основание протоколов TCP/IP, сегодня «отливается слезами» ботнетов и аккаунтов-киборгов, занимающихся далеко не самыми приятными делами. Общедоступность программных инструментов и относительная открытость кодов ключевых систем открывают пространство возможностей для хакеров. Зависимость человека от систем компьютерного управления увеличивает опасность кибертерроризма.
Замедленная (отложенная) социальная реакция на вызовы времени — очень важный компонент нынешнего кризиса. Построенные во второй половине ХХ века welfare states (государства всеобщего благоденствия — прим. ред.) обеспечили длительную анестезию некоторых нерешенных (или неразрешимых) социальных противоречий. Глобальный экономический рост, который продолжался даже несмотря на кризисы 1998−2000 и 2007−2009 годов, как говорится, тоже подлил обезболивающего — несмотря на стагнацию среднего класса в большинстве развитых стран, несмотря на рост неравенства, общества в целом были довольны результатами управления. Однако длительная анестезия не отменяет того, что западные общества (кстати, и российское тоже) раздирали противоречия. По мере старения наиболее многочисленных поколений и их выхода на длинную пенсию (ведь продолжительность жизни растет), оказалось, что многие 60−70-летние были готовы «терпеть» боли социальных фрустраций только в «занятом» состоянии. Этот эффект особенно сильно стал заметен в США во время кампании 2016 года: Трамп в прямом смысле этого слова — президент обиженных бэби-бумеров, тогда как Барак Обама — представитель следующего поколения, не снизил уровень недовольства в обществе, а, наоборот, разогрел его.
Замедленная социальная реакция похожа на перегретый чайник, способный громко пищать на плите, однако в этом свисте легко возникает неразбериха, паника элит и множественные ошибки.
К имеющимся объективным причинам для кризиса fake news, очевидно, необходимо добавить и субъективные. В современном мире множество интересов — государственных, частных, корпоративных, институциональных. Некоторые носители этих интересов вполне могут (и, как мы знаем, смогли) воспользоваться естественными проблемами для того, чтобы добиться своих целей. Погрузив российские аудитории в жидкую грязь отечественных фейков, путинский Кремль успешно удерживает власть. Дональд Трамп, эффективно использовав проблемы в общественном доверии в США, стал президентом. Европейские правые — «Альтернатива для Германии» или итальянские радикалы — увеличили свой парламентский вес. Владимир Путин, увлекшись трехмерными шахматами геополитики, продвигает иллюзорные «национальные интересы» России.
Основные опасности кризиса fake news лежат в той самой плоскости структур доверия, которые были описаны выше. Общества внутри себя, равно как и международное сообщество, рано или поздно начнут строительство новых, более совершенных и устойчивых структур. Совершенно не обязательно, что они будут иметь форму привычных нам медиа-институтов (прессы, телевидения, журналистики вообще) или традиционной дипломатии.
