Экономические последствия Курска

6 августа регулярные части ВСУ «зашли» на территорию Курской области, предприняв, по словам Владимира Путина, «масштабную провокацию». Это (с учетом изменившихся границ и многих других «но») случилось впервые после того, как на территорию СССР 22 июня 1941 зашли силы вермахта, что также было воспринято кремлевскими вождями как провокация. Советским ли­дерам — отдадим им должное — для изменения риторики хватило нескольких часов, а российские до сих пор рассуждают о «контртеррористической операции» и радуются тому, что россияне довольно быстро перестали интересовать­ся происходящим в, как теперь принято говорить, «приграничьи».

В течение всех двух с половиной лет полномасштабной войны (за исключением первых пары месяцев) я придерживался и придерживаюсь мнения о том, что ее исход бу­дет определен исключительно военными, а не экономическими или финан­совыми «санк­циями», применяемыми к стране-агрессору. Простые арифме­тические действия могут показать, что за прошедшее время ни поступления в россий­ский бюджет, ни доходы российских граждан, ни прибыль отечест­венных корпораций не сократились (в качестве базы для сра­внения мы берем довоенный 2021 год). При этом европейские страны понесли значи­тельные убытки, которые — если учесть переплату за энергоносители, потерян­ные в России инвестиции, недополученные прибыли и т. д. — могут достигать € 1 трлн, что в три раза больше денег, выделенных западными стра­нами на финансирование Украины (и не менее чем в семь раз — непосредст­венно на поставку Киеву вооружений и боеприпасов).

При этом самый значительный удар по российской экономике был нанесен не арестом активов Банка России или введением потолка цен на нефть, а украинским контрнаступлением конца лета — начала осени 2022 года, выз­вавшим «частичную мобилизацию» и бегство из страны почти миллиона че­ловек. Это же событие спровоцировало продолжающийся до сих пор рост вы­плат мобилизованным и контрактникам, который — хотя и ускорил хозяйст­венный рост — породил невиданные диспропорции на рынке труда, вызвал ускорение инфляции и многие другие негативные эффекты. Вторжение украинской армии на российскую территорию может иметь намного более драматичные последствия, чем может показаться стороннему наблюдателю.

Конечно, с точки зрения бесконечной России, Курская и Белгородская области могут показаться небольшими: на них приходится всего 0,3% террито­рии страны и 1,7% населения. Однако за последние десятилетия они превратились в важнейшие центры развития российского агропрома, занимая 1−2 места по производству свинины, мяса птицы и молока, и входя в десятку са­мых крупных поставщиков на российский рынок подсолнечника, гречихи и многих других сельскохозяйственных культур. Совместно Курская и Белго­родская области накануне войны обеспечивали 25,6% общероссийского про­изводства свинины и 15,2% производства мяса птицы, причем находились они в верхних строках рейтинга инвестиционной привлекательности регионов «с низким показателем риска». Рост животноводства в данных регионах с 2010 года достиг 2−6 раз, сделав их одними из основных выгодоприобретателей введен­ного в 2014 году продуктового эмбарго. Вполне вероятно, что в случае даль­нейшего продвижения украинских частей многие свино- и птицефермы мо­гут попасть в зону оккупации (в Белгородской области около половины из них находятся менее чем в 30−40 км от границы). Последствия для российско­го рынка вряд ли будут катастрофическими, но учитывая курс на автаркию, рост цен на мясо на 15−30% в центральных регионах почти гарантирован.

Нельзя не отметить, что вторжение украинских сил создало также серьезные проблемы в транспортной отрасли. Большая часть Курской и Белго­родской областей обслуживается Московской железной дорогой, на которой вследствие «чрезвычайно ситуации федерального масштаба» возникли сбои из-за закрытия части станций и маршрутов. Источники в отрасли сообщают, что отказ от осуществления перевозок привел к огромному скоплению про­стаивающих вагонов и брошенных поездов — причем настолько значитель­ному, что РЖД уже ввело ограничения на перевозки также по территории Брянской и Смоленской об­ластей, серьезно сказавшиеся на доставке грузов из Беларуси в Россию (и, стоит заметить, эти ограничения введены «до распоряжения об отмене», т. е. пока бессрочно). И это только начало негатив­ных последствий для логисти­ческой отрасли, так как косвенным следствием станет усиление нагрузки на основные транспортные артерии, ведущие из Москвы на юг через Воронеж. Так или иначе, на адаптацию транспортной отрасли к новой реальности уйдет как минимум несколько месяцев.

Еще более значительную опасность несет в себе приближение украинской армии к Курской АЭС. Хотя крупные специалисты в отрасли, недавно посетившие ее, рассуждают о перспективах планового завершения строительства новых энер­гоблоков, ситуация не выглядит беспроблемной. Даже после окончательного вывода из эксплуатации второго энергоблока в январе этого года Курская АЭС обеспечивает энергией 19 российских регионов, поставляя 90% электро­энергии, потребляемой Курской, 76% — Брянской и 70% — Белгородской обла­стями. От нее также зависят Михайловский ГОК, НЛМК, большая часть трасс Московской ЖД и другие крупнейшие промышленные предприятия региона. Хотя занятие станции наступающими украинскими войсками представляет­ся маловероятным (а прямые удары по ней могут спровоцировать катастро­фу международного масштаба), вполне можно допустить нанесение с рассто­яния 20−25 км ударов дальнобойной артиллерией и ракетами малой дально­сти по исходя­щим от нее передаю­щим электросетям высокого напряжения, что способно спровоцировать энергетический коллапс во всем Центральном регионе России, и могло бы иметь эффект, несопоставимый с рек­ламировав­шей­ся этой весной кампанией по нанесе­нию ударов по российским нефтеперерабатывающим предприятиям.

Отметив эти обстоятельства, можно перейти к прямым и непосредственным тратам, вызванным «заходом» ВСУ на российскую территорию. Судя по всему, после первоначального шока и бездействия, российская бюрократия утвердилась в стремлении не оставлять на занимаемых территориях значите­льное количество населения: эвакуация проходила чуть ли не в превентив­ном порядке, и ей, по официальным данным, подверглись почти 120 тысяч человек в Курской и десятки тысяч — в Белгородской области, т. е. до 6−7% на­селения данных территорий. Хотя, вероятно, цифры по эвакуа­ции завыше­ны для от­четности о проделанной местным руководством рабо­те, масштаб ее в любом случае беспре­цедентен для современной России, и данная кампания требует значитель­ных затрат — не менее 1 млрд рублей в день. Так как про­исходящее официально квалифицировано как «чрезвычайная ситуация фе­де­рального характера», основные расходы на ее реализацию лягут не на ме­стные бюджеты, а на федеральный. Экономические пока­затели в приграни­чных регионах в текущем году покажут неизбежный спад, а в будущем проб­лема перемещенных лиц и (в случае успешных действий российских воен­ных) восстанов­ле­ния ныне занимаемых ВСУ территорий станет предме­том забот как федеральных, так и местных вла­стей на не­сколько лет.

Сами боевые действия вызовут заметное и незапланированное повышение военных расходов — с учетом переброски в атакованные регионы как минимум 20−40 тысяч человек с соответствующей техникой, а также аврального со­оружения линий обороны и необходимых укреплений они могут составлять не менее 3−5 млрд рублей в день (не считая денежных компенсаций убитым и раненым). Пока реальные расходы правильнее оценить в 50−60% этой сум­мы, так как массированного отвода ос­новных сил с Харьковского направле­ния и с оккупированных территорий Ук­раины не наблюдается. Кроме того, как уже можно видеть, военные дейст­вия на территории России поставили много вопросов относительно возмож­ности задейст­вования в них военно­служащих-срочников, и, вероятно, спосо­бны изменить подход к этой проб­леме в целом, вернув практику использо­вания срочников в «специальной военной операции» в целом, включая и основной театр воен­ных действий в Донбассе. Если это произойдет, сложатся условия для нарас­тания напряжен­ности в обществе, которая уже отмечается в связи с пропажей военнослужащих-срочников в районе украинского проникновения в Курской области и которая пока ста­рательно, хотя и грубо, пресекается властями.

Однако намного важнее всего вышеперечисленного два других последствия украинской атаки.

Во-первых, это серьезный рост напряженности в Кремле и вокруг него, не наблюдавшийся в подобных формах за все время войны. Вторжение стало крупнейшим провалом Министерства обороны и Генштаба и приведет к дальнейшим чисткам в высших армейских эшелонах. При этом, судя по всему, Путин начинает создавать дублирующие инструменты и рычаги управ­­ления — пока, правда, только для отражения атаки в Курской области. Многие эксперты указывают на явную раздраженность российского автократа, свидетельствующую, вероятнее всего, о нереализованности ставящи­х­ся им задач (также стоит отметить и видимую несогласованность дейст­вий и оценок ряда чиновников). Эта неспособность решать очевидные проблемы и обеспечивать оборону собственной территории на сегодняшний день выг­лядит важнейшим результатом украинского наступления: бюрократические струк­­туры режима могут только спихивать ответственность друг на друга и ис­кать причины, оправдывающие их бездействие. Пока выхода из кризиса не просматривается — и если он приведет пусть и не к массовым, но репрессиям (говорится о планах возбуждения десятков, если не сотен уголовных дел против предс­тавителей армейского генералитета), это может стать сложным ис­пы­танием для путинской власти, привыкшей спускать с рук чиновникам прак­тически все. Реакцию российских элит на подобную перемену — особен­но ес­ли Москве не удастся быстро переломить ход операции — предсказать сейчас не возьмется, вероятно, никто.

Во-вторых, вновь актуализировался вопрос о новой мобилизации. Хотя пока и в России, и на Западе доминирует представление о том, что для нападения на Курскую область ВСУ задействовали практически все боеспособные резер­вы, дальнейший ход операции должен дать ответ на самый важный для рос­сийской экономики и общества вопрос. Начиная с зимы 2022/23 гг., автор этой статьи утверждал, что Кремль не намерен повторять мобилизацию, так как новая попытка потребует радикальных перемен в обществе (прежде все­го — закрытия границ) и нанесет российской экономике огромный ущерб. До последнего времени власть отвечала на снижающиеся темпы набора добро­вольцев повышением контрактных выплат, и, вероятно, не намеревалась ме­нять своих долгосрочных ориентиров. Однако в случае серьезного закрепления украинских сил на российской территории такой подход может измениться, а это означало бы конец путинской системы в ее традиционном виде, пред­полагающем пассивность населения в обмен на благосостояние и геополити­ческие «достижения». К концу 2024 года в обществе осталось слишком мало иллюзий относительно важности побед в Украине и накопилось достаточно много усталости от продолжающейся войны. А это явно неблагоприятный фон для проведения и без того непопулярной мобилизации.