Что значит на Руси жить хорошо?

Полтора столетия назад увидела свет знаменитая поэма Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо?» Не приходится сомневаться, что из-за своей очевидно клеветнической сути, массы очерняющих страну суждений и разжигания ненависти к отдельным социальным группам сегодня ее путь к читателю был бы более трудным, чем во времена Александра II. Тем более еще десять лет тому назад она выглядела бы вопиюще несовременной, так как ка­залось, что хорошо на Руси живется практически всем. Однако ситуация с тех пор несколько изменилась, и важнее стал другой вопрос: что значит для бо­льшинства россиян «жить хорошо»? Он очень значим, так как совпадение желаемого с реальным означает легитимацию авторитарного режима, в то время как их расхождение указывает на ожидающие его испытания.

Собственно, все последние события — неудачные для власти региональные выборы, обрушение рейтинга президента, ширящиеся протесты против социальных реформ — говорят именно о том, что подданные начали ощущать дискомфорт от «несбычи мечт», и при наличии определенных катализаторов он может довольно быстро спровоцировать массовые протесты. Попро­буем сделать за власть ее работу и понять, что нужно (и можно ли) предпри­нять, чтобы режим не столкнулся с неожиданными проблемами.

Конечно, не следует себя обманывать сказками про империю или духовность. Больше всего россияне хотят достатка. «Нормальный» доход — самое главное в системе приоритетов наших соотечественников (снижения материального уровня боятся 49% россиян, а 22% прямо говорят о страхе бедности), и это понятно, ведь в общество потребления мы давно превратились. При этом население оказывается непритязательным: средний размер желаемого дохода на семью из трех человек составляет всего 83 тыс. рублей, что эквивалентно 15% дохода средней немецкой семьи. У низкообеспеченных слоев мечты скромнее: каждой шестой семье хватит 45 тыс. рублей на троих, а в «вилку» от 45 до 90 тыс. укладывается еще половина россиян. Это кажется страшным, но иного и не может быть: 10% наших сограждан в вернувшуюся эпоху дорогой нефти не хватает денег на еду, а ещё 29% — ни на что, кроме еды.

Второй важнейшей проблемой россияне считают свое здоровье и здоровье своих детей. В совокупности эти страхи, по данным «Левада-центра», даже выходят на первое место. Смертность среди россиян 40−60-летнего возраста остается на уровне Западной Европы перед Второй мировой войной, а коэффициент дож­и­тия 15-летних молодых людей до 60-летнего возраста ниже, чем в Эфи­о­пии. При этом сообщения о смерти людей из-за банального врачебного безразличия или отсутствия необходимых лекарств выглядят столь же обыденно, как новости об осеннем дожде и зимнем снегопаде. Но люди опять-таки не ждут многого — почти полови­на готова платить за более качественные медицинские услуги, которые се­годня предоставляются «бесплатно», и только 10−15% ни при каких условиях не смогут этого сделать и потому нуждаются в дополнительной помощи со стороны государства.

Третье, что волнует людей — это их работа. Потери нынешнего рабочего места боятся 22% россиян. Они прекрасно понимают, что в условиях не самой устойчивой экономической ситуации, потеряв одну должность, найти ей равноценную будет непросто. Безработица сейчас находится на исторических минимумах — но си­туа­ция сложнее, чем кажется: вице-премьер Ольга Голодец признавала, что статистика попросту «не знает», чем занимаются 38 млн человек. И это большая проблема: как бы правительство ни испытывало терпение россиян повышением налогов и отсрочками пен­сий, большинство предпочитают работать «вбелую» — и это также одно из воображаемых составляющих «хорошей жизни» в современной России.

Четвертое, на что обращают внимание люди, — это цены и предсказуемость экономической ситуации. Критерием относительного экономического бла­гополучия является устойчивость цен (и особенно тарифов), стабильный ва­лютный курс (в стране цены слишком значительной части товаров и услуг зави­сят от стоимости рубля) и уверенность в банковской системе (я не говорю о всяких фантазиях правительства типа денежных реформ, отмены тех или иных купюр или разговоров о конвертации валютных вкладов в рублевые). Даже если у населения нет возможности сберегать (о чем говорят 63% россиян), устойчивость финансовой системы имеет большое психологическое значение как фактор общей стабильности.

Пятое, и на этом я остановлюсь, это ощущение хотя бы относительного равенства. Это в условиях безудержного роста можно было говорить о роскоши как «национальной идее России», но когда доходы стагнируют или да­же снижаются, разбрасывание деньгами раздражает. Особенно если в нем замечены чиновники и госслужащие.

Конечно, понятие «хорошей жизни» в России можно дополнить и массой других моментов — от реально защищающей граждан полиции до нормальной правовой системы — но все же путинское «молчаливое большинство» са­мым непосредственным образом волнуют экономические проблемы. Соот­ветственно, возникает вопрос, что стоит делать в условиях, когда новая «маленькая победоносная война» маловероятна, а «жить с этим наро­дом» придется долго, так как сама власть никуда уходить не намерена.

Конечно, первым и главным элементом должна быть реальная, а не декларируемая борьба с бедностью. Россия — практически единствен­ная стра­на, претендующая на то, чтобы называться развитой, но при этом не име­ющая общенациональной программы помощи бедным работающим гражданам (все социальные пособия обусловлены либо нетрудоспособностью, ли­бо безработицей, либо воспитанием детей). Между тем повышение доходов наименее обеспеченных граждан могло бы стать мощным «средством коммуникации» между властью и обществом. Если учитывать представ­ления самих россиян о «хорошей жизни», наименее обеспеченным людям достаточно реального повышения доходов на 20−25%, чтобы восприятие реальности поменялось весь­ма существенно. Увеличение доходов 20−25 млн человек на 2−2,5 тыс. рублей в месяц обойдется в 480−750 млрд руб­лей в год (на столько недавно повысили НДС), но будет иметь огромный эффект. Его мо­жно произвести хотя бы в форме дотаций на продукты (в наше время «купоны на еды» (fo­od stamps) в США получают 44 млн человек в среднем на 125 долларов в месяц, и никто не считает это унизительным). При этом выделенные деньги пошли бы на отечественные продукты (даже если разрешить свободный оборот та­ких талонов), а сэкономленные средства граждане могли бы потратить на промышленные товары первой необходимости — и то, и другое поддержит рыночный спрос. Аналогичным образом можно было запустить давно обсуждающу­юся программу лекарственного страхования — причем именно для малоимущих. Тогда бы врачи без проблем выписы­вали им нужные препараты, люди получали бы их в коммерческих аптеках, а те выставляли государству счет. Такая мера, скорее всего, вообще не потре­бовала бы дополнительного финансирования, так как сейчас централи­зованные закупки лекарств осуществляются по ценам, существенно превышающим рыночные. Все эти моменты должны показать, что власть начала масштабную программу помощи наименее благополучным гражданам. И это наверняка бу­дет иметь очень мощный мобилизующий эффект.

Кроме того, стоило бы показать гражданам, что страна может обеспечить всех работой — и не угрозами уголовного наказания за отказ в трудоустройстве «предпенсионеров», а реальным выводом из тени мелкого бизнеса, пол­ной отменой налогов на самозанятых, если их доход не превышает двух или трех величин средней заработной платы по региону, максимальным стимулированием «низового» предпринимательства. По сути, власти должны со­здать систему, при которой небольшие, получаемые из разных источников, доходы, вообще не должны интересовать государство (в тех же США, к при­меру, если человек получает $ 600 или менее из одного источника в течение года, он вообще не обязан включать эту сумму в свои налоговые декларации). Если правительство не может ввести прогрессивную ставку подоход­ного налога, ему стоило бы отменить его на доходы, например, до 15 тыс. рублей в месяц. Это обошлось бы еще в 300−450 млрд руб­лей в год, но так­же имело бы несомненный положительный эффект.

Наконец, что касается финансовой сферы и расходов государства, то тут самыми очевидными мерами повышения доверия могли бы стать, с одной стороны, жесткая борьба с монополиями и отказ на довольно продолжительный период (как минимум на 2−4 года) от повышения любых тарифов (от вывоза мусора до цен на бензин), так как большинство из расценок и сейчас экономически обоснованы, а государство могло бы (и должно было бы) софи­нансировать большинство программ по развитию ЖКХ и экологии на фо­не прекращения всяческой риторики о денежных реформах, обороте доллара и прочем подобном; и, с другой стороны, пусть даже чисто формальное, но вовлечение граждан в обсуждение бюджета — на любом уровне и с посте­пенным расширением доли незасекреченных статей расходов. Сегодня при­шло время начать реальную программу экономии, так как значительная доля бюджета тратится впустую, и власти пора задуматься о том, что этот тренд угрожает самому ее существованию.

Если первые восемь лет правления Владимира Путина были временем, когда «хоро­шую жизнь» в России приносил сам по себе экономический рост, то последующие восемь лет с их кризисами, внешними вызовами и огосударствле­нием всего и вся обеспечивали дополнительное процветание почти исключительно бюрократической и силовой верхушке. Чтобы в новых условиях сохранить ценимую Кремлем политическую стабильность, власти придется изменить выбранный курс. Это не обязательно должен быть тот «левый по­ворот», о котором говорит, например, Михаил Ходорковский (нынешние элиты к нему не способны). Но реверанс в отношении тех, кто в последние годы бо­льше других потерял от экономических трудностей, кажется мне обязате­льным. Более того, сегодня он не только необходим, но и возможен: профи­цит консолидированного бюджета по итогам года может превысить 4 трлн рублей, и направление хотя бы 1/3 этой суммы не в резервные фонды, а на поддержку малоимущих обернется не только политическими дивидендами, но и резким ускорением экономического роста в ближайшие 2−3 года.

Мерами, которые я попытался отметить, и, наверное, рядом других власть может вернуть упавшее к ней доверие — прежде всего потому, что большая часть разочаровавшихся относится к не слишком благополучным гражданам, и потому, что для «покупки» их симпатий не нужны политические реформы, а достаточно лишь финансовых подачек. Однако если таковые не будут сделаны, причем в ближайшее время, отечественная элита вполне мо­жет потерять свой главный актив — Россию. Как теряли ее прежние элиты, когда разрыв между скромной мечтой и ужасающей реальностью станови­лся для слишком многих слишком непреодолимым.