Назначение Путиным Андрея Белоусова на пост министра обороны повергло в шок многих наблюдателей за российской политической жизнью. Белоусов — экономист, в прошлом занимавшийся академической наукой, и, насколько известно, его мало что связывало с армией или даже со спецслужбами в целом. Некоторые, напротив, встретили это назначение с меньшим удивлением, чем ожидалось. В конце концов, еще с 2014 года Белоусов был известен как наиболее непримиримый «ястреб» с идеологической точки зрения среди российских либерал-технократов. Будучи помощником президента по экономическим вопросам, он возглавлял кампанию за импортозамещение и «технологический суверенитет», последовавшую за первой волной западных санкций. Белоусов, как отмечают некоторые, на протяжении всей своей жизни остается последовательным сторонником государственного управления экономикой, «военным кейнсианцем», чье назначение предвещает перевод экономики на военные рельсы.
О нынешних убеждениях Белоусова и последствиях его назначения в Министерство обороны для российской войны можно сказать еще многое, но характеристика его как пожизненного ретрограда с советским стилем мышления и пристрастием к чистому военному кейнсианству — абсолютно нелепа. Белоусов и его наставники могли не соглашаться с политикой, которую проводили печально известные отцы «шоковой терапии», но у них с ними было и много общего.
Предлагаемый ниже иной взгляд на Белоусова и его интеллектуальную биографию — это попытка вглядеться в сложности и исследовать трагический аспект экономических реформ и практик в позднем Советском Союзе и постсоветской России. Идеи и политические проекты, сформировавшиеся как критика военной экономики Советского Союза и модели добычи ресурсов в постсоветской России, в итоге превратились в инструменты новой милитаристской идеологии и насквозь клептократического государства.
Наука для Госплана
Путь Белоусова к посту министра обороны начался еще до его рождения. В 1955 году в рамках более широкой реорганизации советского планового аппарата, направленной на стимулирование технологических инноваций, в Госплане был организован новый Научно-исследовательский институт экономики (НИЭИ). Задача этого института заключалась в том, чтобы дать руководству органа, занимавшегося планированием, лучшее представление о тенденциях развития промышленности и тем самым стимулировать инновации и интеграцию новых технологий. Под руководством Анатолия Ефимова НИЭИ стал ведущим советским исследовательским институтом, специалисты которого не только отлично понимали структуру советской экономики и ее основного капитала, но и занимались сравнительными исследованиями советской экономики и экономик крупных капиталистических стран. НИЭИ был одним из многих кластеров экономистов в Советском Союзе, внедрявших в экономическую науку математическое моделирование.
Научно-исследовательский институт экономики не был таким известным институтом, как Центральный экономико-математический институт (ЦЭМИ), и не участвовал в публичных экономических и политических дебатах конца 1950-х и 1960-х гг. Однако подход его специалистов к прогнозированию был политическим. Этот подход имплицитно предполагал некий процесс, который марксистские теоретики называли процессом «воспроизводства», и который подразумевал, что «товарные отношения» определяют межотраслевые отношения в так называемой социалистической экономике СССР — другими словами, предполагалось, что в СССР существовали по крайней мере элементы рыночной экономики.
Первым членом семьи, который пошел в экономическую науку, был отец Андрея, Рэм Белоусов. Его приход в НИЭИ совпал с моментом неопределенности в советской экономической политике. К середине 1960-х гг. стало очевидно, что обещания Хрущева догнать и перегнать Запад не сбываются. Напротив, НИЭИ и другим экспертам и творцам экономической политики стало ясно, что чрезмерные инвестиции в производство товаров и военно-промышленный сектор привели к замедлению роста советской экономики. Для поддержания высоких темпов роста необходимо было перенаправить ресурсы в сектор легкой промышленности, производящий потребительские товары, которые пользовались спросом и, следовательно, приносили прибыль.
После отстранения Хрущева от власти новое руководство страны, в частности премьер Алексей Косыгин, запустило реформу, направленную на децентрализацию управления. Эта реформа была призвана подчеркнуть роль прибыли в стимулировании труда и новых капиталовложений, неявно уменьшая значение низкорентабельных отраслей производства и увеличивая инновационные сектора и производство потребительских товаров. Рэм Белоусов был участником этих дебатов и дискуссий в Госплане. К концу 1960-х гг. реформы стали пробуксовывать и были свернуты более консервативными фракциями после XXIV Пленума ЦК КПСС в 1971 году.
Провал косыгинских реформ положил начало ряду изменений в организации советских экономических исследований. В частности, многие ведущие экономисты НИЭИ перешли в ЦЭМИ. Ветеранам НИЭИ было разрешено работать почти как отдельный институт в составе ЦЭМИ под руководством Александра Анчишкина. Одним из самых влиятельных теоретиков, работавших в группе Анчишкина, был Юрий Яременко. Антрополог Адам Лидс подробно рассмотрел работу Яременко и то влияние, которое имела его книга 1981 года под названием «Структурные изменения в советской экономике».
На первый взгляд, это была очень специализированная книга, наполненная технически сложными математическими уравнениями. Но для тех, кто мог интерпретировать предложенную автором модель, это была политическая работа. Книга Яременко подчеркивала проблемы, связанные с невыгодным чрезмерным инвестированием. В своих лекциях и заметках он сделал этот аргумент более явным и добавил вывод о том, как эта политика сказывается на социальных отношениях. Падение нормы прибыли означало, что экономика все больше зависела от класса рабочих-мигрантов, которые не имели доступа к социальным услугам из-за своей неформальной занятости и отсутствия необходимых документов, вроде прописки. Этот класс все больше «социально деградировал» и был склонен к преступности и алкоголизму. Критика советской социальной структуры, предложенная Яременко, была имплицитной критикой военной экономики СССР — тенденции отдавать приоритет военно-промышленному комплексу и связанным с ним традиционным отраслям промышлености.
Одним из молодых экономистов, познакомившихся с идеями Яременко, был Андрей Белоусов, который пришел работать к своему отцу в ЦЭМИ после окончания МГУ (позднее к ним присоединился и брат Андрея Дмитрий). Младший Белоусов занимался макроэкономическим прогнозированием, а в 1986 году стал заведующим отделом, когда группа Анчишкина в НИЭИ была выделена в отдельный институт — Институт экономики и прогнозирования научно-технического прогресса (ИЭПНТП). К середине 1990-х гг. он стал одним из самых авторитетных его исследователей.
Между экономикой и обществом
В 1970-е гг. советская экономическая наука была активно охвачена более широкой междисциплинарной тенденцией оценки того, что стало называться «человеческими факторами» в экономическом росте. Эта работа была вдохновлена направлениями в мировых экономических исследованиях, занимавшихся поиском источников роста за пределами капитала и труда, изучением таких сфер деятельности, как образование и то, что постепенно стало называться «человеческим капиталом». Советские экономисты использовали эти концепции для критики взаимодействия между структурой советской экономики, ее стимулами и влиянием созданной системы управления на социальные отношения. В этом смысле Яременко не сильно отличался от других современных светил советской экономики, таких как Татьяна Заславская и Станислав Шаталин. Наиболее характерной чертой подхода Яременко был акцент на диспропорциях между отраслями и их влиянии на деградацию советского капитала, структуру потребления, растущее отчуждение и раскол общества.
Одна из групп молодых экономистов, на которых повлияла работа Яременко, связавшая производственные и социальные отношения, была сосредоточена вокруг Егора Гайдара. Читая Яременко, Гайдар и его единомышленники, такие как Анатолий Чубайс и Виталий Найшуль, пришли к убеждению, что СССР должен быть смоделирован не как плановая экономика, а как «деформированная рыночная экономика», в которой доминируют мощные монополии, захватившие государство. Опираясь на труды таких экономистов-институционалистов, как Дуглас Норт, они утверждали, что ключ к реформам заключается в том, чтобы сломить власть монополий и восстановить априорное равновесие, которое уже потенциально могло существовать. Быстрая приватизация позволила бы сломать политическую власть укоренившихся монополий и создать новый класс менеджеров с реальными стимулами.
Яременко и Белоусов не расходились с Гайдаром во взглядах на проблему монополизации и политической власти. Однако они более скептически относились к приватизации. По их мнению, смена собственника не обязательно изменит стимулы, навязанные существующим уже запасом капитала и межсекторными отношениями. Как писал Белоусов в статье 1995 года, «кризис [советской и постсоветской экономики] начался в 1970 году», однако шок от распада СССР только усугубил тенденцию к диспропорциям между высокотехнологичными и низкотехнологичными секторами, а также к недостаточной обеспеченности потребительского рынка и высокой степени использования ресурсов. Реформы начала 1990-х гг. стабилизировали ситуацию, но ценой низких темпов роста, неполной занятости и низкого технологического развития. Таким образом, советские тенденции к поддержке потребительского сектора за счет импорта и доминирование сектора сырьевых товаров — прежде всего нефтехимического — только усугубились, что привело к формированию все более коррумпированной политической элиты. Чтобы переломить эти многолетние тренды, государству необходимо было взять экономику под контроль, проводя активную инвестиционную политику, включая создание совместных предприятий для импорта технологий, инвестиции в инфраструктуру и защиту внутренних потребительских рынков. [1]
Читая эти выдержки из работ Белоусова, не находишь ничего слишком отличного от аналогичных трудов экономистов по всему миру. В своих статьях он утверждает, что российская экономика страдает от симптомов того, что экономисты называют «голландской болезнью» (доминирование ресурсной ренты в экспорте, которое приводит к росту цен на валюту, подрывая тем самым конкурентоспособность отечественных секторов с высокой добавленной стоимостью). В смежной литературе подчеркивается, что странам, в экономике которых главенствуют сырьевые отрасли, свойственна коррупция и формирование олигархической элиты. Многие экономисты и ученые-политологи рекомендуют государствам, столкнувшимся с этими проблемами, проводить политику активного реинвестирования ресурсной ренты в экспортно-ориентированные отрасли с высокой добавленной стоимостью, чтобы стимулировать более сбалансированный рост.
Что выделяется в работах Яременко и Белоусова середины-конца 1990-х гг., так это их социально-политический анализ препятствий на пути такой политики. В статье 1996 года Яременко обсуждает содержание либеральных экономических мер в российском контексте. По его мнению, так называемая либеральная политика, проводившаяся в начале 1990-х гг., не была либеральной по духу, поскольку проводилась в бюрократическом духе, эдакое «срезание углов» вместо комплексного решения сложных проблем. Белоусов высказывал убеждение, что либеральные экономические меры в России должны быть несколько антилиберальными по содержанию и более прямо регулировать ценообразовательную способность и прибыли монополизированных секторов, особенно энергетического. Яременко приходит к выводу, что России необходимо создать некий «общий экономический интерес» для различных социальных групп, который позволил бы ей проводить долгосрочную промышленную политику, необходимую для технологического обновления и реструктуризации основного капитала. Он настаивал, что реформы начала 1990-х гг. преследовали приватизацию как «кратчайший путь» к такому политическому и социальному решению, но вместо этого лишь подтвердили прежние тенденции. У Яременко таких простых ответов не было.[2]
С другой стороны, Белоусов гораздо более открыто говорил о том, что нужно российской экономической политике — сильное государство и национальная идея. В статье 1998 года «Системный кризис как вызов российскому обществу» он утверждал, что у кризиса в России есть внутренние причины, но одновременно он является частью процесса глобального ослабления «западной цивилизации». Это было особенно опасно для России с ее мультикультурным обществом, ведь она так и не смогла найти новый смысл и социальную сплоченность в национализме, не усугубив существующих в стране расколов. Какой бы ни была экономическая программа, ей необходимо было найти политический аналог, который способствовал бы «высокой консолидации общества» и «продвижению диалога между властью и обществом (элитой и массами) с его различными социальными, культурными и этническими группами». Россия нуждалась в национальной программе социально-экономического оздоровления. Чтобы спасти страну от очередного десятилетия кризиса с помощью масштабной программы промышленной и технологической «модернизации», необходимо было сильное государство и более эгалитарная экономика. [3]
Сильные государства и военные экономики
На протяжении большей части своего правления Путин ставил себе в заслугу возвращение сильного государства и сопутствующего ему процветания. Действительно, в начале-середине 2000-х гг. повышение стоимости энергоносителей и некоторое улучшение собираемости налогов вызвали бум в российской экономике. Белоусов, впрочем, не особенно демонстрировал ликование по этому поводу. Он подчеркивал, что российское экономическое чудо по-прежнему в значительной степени обусловлено доходами от продажи сырья, которые в свою очередь стимулируют многострадального потребителя.
Однако в 2006 году Белоусов перешел на работу в Министерство экономического развития. Этот шаг был вполне объясним. В первые два срока Путин сигнализировал, что поддерживает сильную программу государственных инвестиций и инноваций. После его возвращения к власти и все более явного консервативного, националистического поворота, Путин в своих выступлениях с удвоенной энергией продолжил делать акцент на восстановлении российской промышленности, необходимости добиться технологического лидерства, повысить зарплаты и развивать систему социального обеспечения. Эта риторика нашла свое наиболее полное отражение в печально известных путинских майских указах 2012 года. После захвата Крыма в 2014 году и введения западных санкций, «импортозамещение» и «технологический суверенитет» стали приоритетами кремлевской повестки. Казалось, влияние Белоусова, по крайней мере в разработке экономической политики, росло.
Однако между риторикой и реальностью не так уж много общего. Бóльшая части путинская правления отмечена вполне конвенциональной и даже жесткой политикой экономии. Прямые государственные инвестиции в инфраструктуру в России оставались низкими, и, несмотря на экономический бум, секторы с высокой добавленной стоимостью демонстрировали отставание. Путин, безусловно, способствовал некоторому укреплению политической сплоченности российской экономической элиты, ренационализировав энергетический сектор и поставив во главе его своих закадычных друзей. Перераспределение нефтяных доходов при Путине действительно улучшило ситуацию с неравенством доходов в стране, в основном за счет передачи части денег представителям профессий со средним уровнем дохода, но оно не сократило разрыв между ними и абсолютными бедняками. Согласно одному исследованию, представители самых обеспеченных слоев населения (10% от всего населения страны) имеют самый высокий реальный рост доходов, в то время как у тех, кто принадлежит к самым малообеспеченным слоям (50% населения страны) доход или не рос, или вовсе сокращался.
Меры жесткой экономии в начале путинского правления часто сводят к конвенциональной, прагматичной экономической политике. Однако у них было и стратегическое значение. Низкие темпы государственных расходов и накопление валютных резервов обеспечили России независимость от глобальных финансовых рынков и той дисциплинированности, которую они навязывают другим странам со средним уровнем дохода. Введение плавающего курса валюты в 2015 году помогло смягчить последствия санкций, введенных после аннексии Крыма, и закрепило за Эльвирой Набиуллиной, крайне ортодоксальным в экономическом отношении руководителем центрального банка России, статус чрезвычайно компетентного экономического менеджера в глазах все более параноидального и воинственно настроенного Путина.
Полномасштабное вторжение в Украину подорвало успех политики, проводимой системными либералами вроде Набиуллиной. Перед лицом героического сопротивления украинской армии и более жестких, чем ожидалось, финансовых санкций Запада Путин взвинтил ставки и решил вести затяжную войну. Эти обстоятельства вынудили Центробанк согласиться на прямой контроль над движением капитала и дефицитной иностранной валюты. Прямые военные расходы, в числе которых дополнительные льготы и бонусы для солдат и увеличение социальных расходов для ветеранов, раненых и их семей, могут составить до 40% государственного бюджета на 2023−2024 год (или 10% ВВП). В то же время официальная риторика говорит о новой идее национального единства и создании новой элиты, состоящей из ветеранов войны, которая призвана прийти на смену старому коррумпированному олигархату.
Некоторые из этих планов должны быть музыкой для ушей Белоусова, восседающего на вершине Министерства обороны милитаризованной России. Однако ирония заключается в том, что взгляды Белоусова на экономику были основаны на критике военной экономики СССР. Традиция, зародившаяся в НИЭИ и достигшая своего апогея при Яременко, диктовала критику советской экономики с точки зрения ее чрезмерного упора на военно-промышленный комплекс. Даже если военные инновации в СССР и приносили какие-то положительные результаты, то эти результаты были временными без устойчивой стратегии и акцента на сбалансированный рост и гражданское потребление.
Трагедия Белоусова (и советской и постсоветской экономической политики и реформ в целом) состоит в том, что Яременко был прав: проблема реформаторов заключалась в том, что советское общество было настолько раздроблено и сломано, что не могло создать устойчивую коалицию для глубоких структурных реформ, не распавшись на части. Так называемые отцы «шоковой терапии» в правительстве Гайдара надеялись быстро сломать старую систему и создать новый класс собственников-управленцев. Вместо этого они помогли построить олигархическую структуру, которая заложила основу для авторитарного президентства. Яременко и, тем более, Белоусов искали такую общественную коалицию и так и не нашли ее.
Вместо этого вернулось военизированное, воюющее государство с одним из реформаторов во главе Минобороны. Но не следует забывать предупреждений его наставника. Как приватизации 1990-х гг. не удалось сломать привычки и зависимости советской экономической практики, так и Белоусов, похоже, не сможет преодолеть инерцию Министерства обороны. В первый месяц его работы вранье, коррупция и жестокость никуда не исчезли, а сам Белоусов облачился в нелепую военную форму, провоцируя сравнения со своим предшественником. Приняв курс на военное положение, Белоусов, скорее всего, еще больше укрепит те зависимости, которые, как понимали его наставники, разрушали СССР и не давали России полностью раскрыть свой потенциал.
[1] Translated as A.R. Belousov, Erratic Stabilization of The Economy: What’s Next (Our Developed Reproduction Model)" Studies in Russian Economic Development 7(1), 1996: 2−20.
[2] Translated as Y.V. Yaremenko, «Specific Features of Russia’s Economic Reforms and Long-Term Structural Policy» Studies in Russian Economic Development 7(5), 1996: 381−385.
[3] Translated as A.R. Belousov, «System Crisis as a Challenge to Russian Society» Studies in Russian Economic Development 9(2), 1998: 120−141.
