Никто не подвергает сомнению аксиому, что Москва «стабилизировала» экономику и считает, что готова отражать новую угрозу западных санкций из-за Украины с позиции сравнительной экономической силы. В основном в поддержку этих заявлений приводится только одна цифра: Россия располагает номинально рекордными резервами в иностранной валюте: более $ 630 млрд.
Утверждать, что такие резервы отражают экономическую стабильность России — то же самое, что считать наличие дорогой медицинской страховки признаком крепкого здоровья. Да, крупные страховые выплаты могут позволить оплатить операцию или паллиативное лечение, но не отменяют отсутствия физических нагрузок, курения, безудержного пьянства или хронических заболеваний. Само по себе накопление резервов не является чем-то хорошим. Кроме того, оно не помогает (и не поможет) нынешнему состоянию экономики. COVID только углубил кризис стагнации и структурную слабость российской экономической политики. Любой анализ стратегии давления Кремля на Украину должен рассматривать не только политическую роль резервов как возможного фактора стабилизации, но и то, зачем Россия накапливает эти резервы, каковы последствия этого накопления для экономики, а также какова экономическая реальность, скрываемая за ширмой профицита бюджета и рекордных резервов.
Накопление валюты
Нынешний финансовый баланс «осажденной крепости» уходит корнями в «систему Кудрина». Поскольку большой приток иностранной валюты укрепляет рубль, обилие нефтяных доходов несет угрозу, что импорт заместит внутреннее производство. Сам Кудрин ясно дал понять, что создал суверенные фонды для нефтяной и газовой ренты, чтобы управлять курсом рубля. Российские резервы в иностранной валюте взлетели выше всяких пределов, необходимых для защиты от финансовых кризисов, подобных 1998 году. С 1999-го по 2007 год российские резервы (в том числе в золоте) выросли с $ 12,3 млрд до $ 478,8 млрд. Российская экономика превратилась в машину накопления иностранной валюты. В середине 2000-х гг. накопленные резервы значительно превысили объемы, необходимые для управления финансовыми кризисами или обязательствами по иностранным займам.
Эти резервы пригодились как антикризисный инструмент в 2008—2009 гг., обеспечив страховку от шоковых эффектов для иностранных займов и финансовые ресурсы, которые можно было использовать вместо наращивания дефицита бюджета в ответ на экономические удары. В 2008 году на покрытие обязательств и снижение дефицита потратили около $ 52 млрд — примерно 10% имевшихся резервов. Однако к 2010 году резервы превысили в номинальном выражении уровень 2007 года по мере того, как цены на нефть пробили отметку в $ 100 за баррель. После аннексии Крыма их вновь стали использовать как страховой механизм против санкций и геополитических рисков, когда Россия отказалась от прямого управления обменным курсом, отпустив рубль в свободное плавание.
Девальвация валюты оказалась для режима политически полезной. Отрасли промышленности, начиная от нефти и газа до металлургии, горнодобывающей промышленности и производства, выигрывают от низкого курса рубля: он повышает их относительные доходы, так как их расходы считаются в рублях, а доходы от экспорта, как правило, в долларах США или евро. Производители, которые стремятся выиграть госконтракты или получить государственные ассигнования на импортозамещение, выигрывают, поскольку конкурентоспособность импорта снижается. Больше всех проиграли российские домохозяйства, чьи расходы выросли. С 2016 года около 75% потребительских товаров — импортные. Ослабление рубля усугубляет инфляцию и инфляционные риски, возникающие из-за колебания курсов валют.
Проблема потребления
Накопление резервов происходит, когда экспортеры вкладывают свои валютные доходы, поэтому Москва зависит от положительного торгового баланса. Доминирование экспортеров сырьевых товаров, которые обеспечивают налоговые поступления и создают экспорт, создает прочную связь между высокими ценами на сырье, значительным положительным сальдо торгового баланса и профицитом федерального бюджета. Считается, что комбинация обоих профицитов обеспечивает экономическую стабильность даже в условиях институционального хаоса, распространившегося по всей российской экономике.
Однако сами по себе положительный торговый баланс или профицит бюджета не являются стабилизирующим фактором. Положительное сальдо торгового баланса отражает сравнительный баланс того, что в стране произвели и что потребили. Ослабление валюты делает импорт более дорогим и сокращает потребление импортных товаров. Сбалансированный бюджет или профицит бюджета сокращают потребление, поскольку это изымает деньги из экономики, а в случае с нефтегазовым бюджетным правилом Минфина и Фондом национального благосостояния «стерилизует» доходы бюджета и откладывает их. Данное сочетание значительно вредит росту. Это можно видеть по уравнению, которое раскладывает ВВП на компоненты:
ВВП = потребление + инвестиции + государственные расходы + (экспорт — импорт).
Хотя рост импорта теоретически означает снижение ВВП, масштабы импорта отражают уровень потребления. Высокий уровень потребления, как правило, стимулирует рост инвестиций. В такой экономике, как российская, где государство играет важную роль, сокращение государственных расходов сильнее воздействует на уровень инвестиций и потребления. Стремление к высокому профициту бюджета в итоге снижает ВВП. До пандемии Фонд национального благосостояния должен был держать 7% ВВП в ликвидных резервах, якобы чтобы предоставлять подушку ликвидности и наличные средства для инвестиций. Теперь этот показатель подняли до 10% ВВП, причем до 1% ВВП доступно для балансирования федерального бюджета на случай нового падения цен на нефть. Это огромные средства по отношению к ВВП, которые держат якобы «для инвестиций», однако фактически в основном для страховки.
Какой отвратительный рост. Да еще и порции такие маленькие!
Итак, мы подходим к тому, что именно не так с экономической политикой российского режима. С 1999-го по 2008 год рост экономики обеспечивался переводом растущих доходов от сырьевого экспорта в федеральный и региональные бюджеты (откуда они распределялись посредством социальных выплат и государственных закупок), а также растущим спросом на товары и услуги, который поддерживал добывающую отрасль. После 2008−2009 гг. этот рост рухнул. К 2013 году стало очевидно, что модель роста на основе потребления — единственный путь, поскольку Россия стала страной с высокими доходами и больше не является конкурентоспособным экспортером промышленной продукции с дешевой рабочей силой.
Политически режим оказался способен приносить экономический рост в жертву своей «медицинской страховке». Однако было бы глупо называть это «стабильностью». Попытки увеличить доходы, не связанные с нефтегазовой отраслью, пагубно сказались на финансах домохозяйств. Падение доходов населения — примерно на 5−6% ниже в реальном выражении, чем в 2013 году, с учетом недавного изменения методологии расчетов -вызвало рост частного кредитования. В номинальном выражении займы домохозяйств выросли на 219% с января 2013 года по январь 2022-го. Эти цифры не учитывают инфляцию, однако они полезны, поскольку домохозяйства оценивают свои расходы в номинальном выражении, а значительная часть займов берется на короткий срок на потребительские покупки под карательные проценты. Только с января 2020 года по январь 2022-го задолженность домохозяйств в рублевом выражении выросла примерно на 7,2 трлн рублей (более 5% ВВП) в условиях падения реальных доходов и роста цен. Для сравнения, за тот же период благодаря государственным интервенциям рублевые долги бизнеса выросли всего до 8,47 трлн рублей. Основная тяжесть последствий пандемии легла на домохозяйства.
В результате потребление бизнеса и домохозяйств стало более чувствительным к колебаниям процентных ставок. Это также снизило качество того жалкого роста в 1−2% в год, которого российская экономика добилась с 2014 года. По данным МВФ, в 2020 году сумма частных долгов в России составила 215% ВВП. Государственный долг может быть низким, однако политика сокращения госдолга заставляет частный сектор занимать больше, что перекладывает риски на бизнес и домохозяйства. Погоня за резервами в иностранной валюте ослабила не только потребление, но и инвестиции. Такой вывод можно сделать по источникам финансирования инвестиций — к 2020 году 55% финансирования инвестиций приходилось на собственные средства компаний. С 2014 года этот показатель вырос на 10%, что отражает рост цены кредитов, слабый спрос, геополитические риски и колебания цен на сырье в дополнение к политике бюджетной экономии. Если государство отказывается занимать и тратить, оно заставляет частный сектор следовать своему примеру, но на худших условиях и с большей волатильностью спроса. Бизнес стал более зависим от государственных расходов, как и домохозяйства, где доля социальных выплат в доходах поднялась с 2020-го по 2021 год с 18−19% до 22−23%. Если вам кажется, что в макроэкономической политике царит хаос, то взгляните еще на ситуацию в экономике в целом.
Переосмысление «бума»
В 2021 году инфляция в годовом выражении поднялась до 8,39%, а в январе продолжала ускоряться, достигнув уровня, невиданного с января 2016 года, когда экономика еще только приспосабливалась к девальвации и краху цен на нефть. Центробанк повысил ключевую ставку до 9,5% — самой высокой точки за последние пять лет. Ожидается, что она продолжит расти и превысит 10%. Такого уровня не наблюдалось со времен инфляционного взрыва в России из-за экономических шоков 2014—2016 гг.
С начала пандемии избыточная смертность в России составила 1,18 млн человек. В 2021 году население сократилось на 1,04 млн. Смертность оказалась непропорционально высокой в слаборазвитых центральных регионах России с недостатком инвестиций и стареющим населением. Летом и осенью 2021 года российские предприятия, опрошенные «ФинЭкспертизой», оценили, что им на данный момент недостает 2,2 млн работников. Эта цифра сохранялась, несмотря на уверенное снижение уровня безработицы после первоначального экономического шока. Провал политики здравоохранения — системная экономическая проблема, поскольку быстро привлечь достаточно рабочих рук сложно, что заставляет компании повышать зарплаты в экономике, обреченной на стагнацию из-за макроэкономической политики.
Министерство финансов пытается бороться с нецелевым расходованием средств в рамках более широкой кампании, призванной ограничить воздействие инфляции на госзакупки и бюджетные расходы. Однако изменения бюджетного кодекса встретили значительное сопротивление со стороны строительных подрядчиков, поскольку оказались нерабочими. Из-за недостатка трудовых ресурсов и роста цен на сталь, арматуру и другие исходные ресурсы в прошлом году было разорвано государственных строительных контрактов на сумму в 1 трлн рублей. Это около 0,8% ВВП 2021 года, и эти деньги в основном остались не потраченными и теперь переносятся на контракты за этот год. Подрядчики по строительству дорог во главе с Геннадием Тимченко и Аркадием Ротенбергом успешно пролоббировали изменения в расчете издержек — с четвертого квартала 2020 года принимаются различные меры, призванные создать искусственный потолок пересмотра издержек. Они также пролоббировали премии от государства за своевременное выполнение работ. Издержки таких выплат «для друзей» растут, как и проблемы с такими базовыми вещами, как ремонт дорог.
