Крестовый поход российских парламентариев против свободы слова вряд ли способен достичь поставленных задач, но может вывести на улицы больше протестующих. Складывается впечатление, что стремление усилить контроль над любыми проявлениями недовольства в России куда важнее долгосрочных социальных и экономических последствий таких ограничений.
Принятые или только обсуждаемые Госдумой России пакеты поправок, увеличивающих возможности государственной цензуры, уже привели к росту недовольства в российском обществе. Независимые эксперты, например, активно высказывались относительно технической и экономической невозможности полноценной реализации предложенного сенатором Клишасом и депутатом Луговым законопроекта о так называемом «суверенном интернете». По всей стране прошли митинги против изоляции «рунета», включая пятнадцатитысячный согласованный с властями митинг в Москве, на котором, тем не менее, полиция задержала 13 человек. Многим очевидно, что реализация принимаемых поправок будет осуществляться за счет денег налогоплательщиков и при этом пострадают их же права.
В 1945 году Ванневар Буш в статье «Как мы можем думать» сформулировал концепцию прото-интернета — гипертекстовой сети memex (от англ. memory extender — расширитель памяти). С тех пор интернет фактически стал внешней структурой сознания пользователей — не только как «расширитель памяти», но и как виртуальная среда, в которой частично происходит человеческое существование, а также некоторые коллективные и индивидуальные процессы сознания людей. Поэтому закон, предусматривающий контроль государства за доступом и поведением в глобальной сети, большинством активных интернет-пользователей может быть воспринят как вмешательство «полиции мысли» в неприкосновенную сферу собственного сознания.
Особенно сильно будут недовольны наиболее активные и продвинутые пользователи, которые серфят не только по локальным сетевым сообществам, но являются носителями более глобальных идентичностей. Такие люди привыкли к свободе перемещения по сети, информационному, коммерческому и культурному взаимодействию без каких-либо государственных границ и внешних ограничений. Фактически то, против чего сейчас собирается бороться российское государство, они воспринимают как часть собственной идентичности. Таким образом, продвигающие свой закон силовики неосознанно покушаются на часть личности каждого жителя сетевого сообщества. В той или иной степени, это не понравится всем, и уж если что-то сможет вывести жителей виртуального мира на улицы, так это попытка их этого мира лишить. История с блокировкой мессенджера Telegram тому пример.
Впрочем, этот закон пока прошел только первое чтение в Госдуме, поэтому он еще может подвергнуться серьезным трансформациям или вовсе не быть принятым. Чего не скажешь про принятый в третьем чтении пакет поправок о борьбе с распространением ложной информации и «неуважительными высказываниями» в адрес власти в сети. Помимо очевидного ужесточения цензуры в этих поправках можно усмотреть и другой смысл. Ни авторы, ни основные выгодоприобретатели этой инициативы не понимают, что само выдвижение подобных законопроектов на официальном уровне уже устанавливает отношения недоверия между властью и народом, от имени которого она претендует править. Примечательно, насколько комически эта реальность подсвечивает фантасмагорический рассказ Суркова о путинизме как естественной идеологии «глубинного народа» России и о том, что «современная модель русского государства начинается с доверия и на доверии держится. В этом ее коренное отличие от модели западной, культивирующей недоверие и критику. И в этом ее сила». Из поправок за авторством «Клишаса и Ко» следует полностью обратное — в реальности режим боится гражданского общества и народа, знает, что ему не доверяют и рассчитывает, что ничего хорошего про него говорить в ближайшие десятилетия не будут.
Почему власть придерживается курса на все большее подавление свободы слова? Первый вариант интерпретации состоит в том, что «наверху» осознают, что проигрывают в глобальной конкуренции за символическое превосходство. Нынешний режим в силу технического и экономического отставания не способен производить конкурентоспособные смыслы. И можно предположить, что российские власти остро переживают «идеологическую» вторичность по отношению к развитым странам. Параллельно перед политическими элитами встала проблема отложенного кризиса доверия — крымские события на несколько лет заморозили, но не отменили в обществе неудобные вопросы о невероятном неравенстве и коррупции в России. Долгосрочные негативные последствия внешней политики Кремля при этом еще только начинают ощущаться. В таких условиях внутренняя политика становится все более чрезвычайной и негибкой, а параллельно с подготовкой ко все более жесткой цензуре в сети ведется масштабная подготовка и к физическому подавлению массовых волнений.
Другой вариант интерпретации не противоречит первому, скорее разворачивается в более милитаризованном и мобилизационном варианте. В последние годы действительно складывается картина подготовки России к большой войне. В современных условиях Минобороны довольно гибко и активно ведет перевооружение, практически отрабатывает обычные и неклассические способы ведения боевых действий — например, наемничество. Распространение информации в рамках этого нового подхода само по себе становится средством ведения войны, а меры по контролю над доступом к информации — оборонительными действиями. Эта стратагема особенно ярко проявилась в недавнем заявлении Минобороны по поводу «Троянского коня».
Все более обоснованным становится предположение, что генералы мыслят в парадигме, схожей с довольно упрощенной, но все же узнаваемой теорией «мятежевойны» Евгения Месснера. Это объясняет повышенный интерес высшего российского руководства к контролю за свободой распространения информации и навязчивое присутствие фантома «пятой колонны» в их дискурсе. К сожалению, уязвимое место таких стратегий — отсутствие критерия фальсифицируемости. Это может приводить к вырождению такого мышления в конспирологию. В таком случае параноидальный образ мысли приведет к потере контроля за ситуацией и неадекватным действиям, например — террору в отношении граждан собственной страны.
Похоже, что принятие новых законов следует рассматривать как довольно яркую симптоматику такого параноидального мышления. В одном случае речь идет о явном «синдроме самозванца», если метафорически и обобщенно применить такой термин к политическим и экономическим элитам. А в другом случае параноидальная логика поглощает высшее командование Минобороны и спецслужб, которое принимает отсутствие у режима какой-либо позитивной и вызывающей доверие общества программы за козни воображаемой «пятой колонны» и вездесущих США. При этом никакого внимания не уделяется экономическим и социальным последствиям принимаемых законов — при всей очевидности того, что они уже вызвали массовое недовольство, повлекут огромные и бессмысленные бюджетные расходы, удорожание связи для населения, отток инвестиций из высокотехнологичных отраслей и снижение интенсивности научных и культурных контактов с развитыми странами. Неудивительно, что законопроекты встретили сопротивление даже в Роскомнадзоре и остается только надеяться, что они закончатся примерно тем же, чем и пакет поправок Яровой, — ничем. Так они принесут наименьший ущерб из возможного. В противном случае российское общество сделает еще один шаг в хождении по замкнутому кругу, состоящему из постоянно накапливаемого, подавляемого сверху и потому неразрешимого массового недовольства. Уже оформившийся разрыв между обществом и властью будет необратимо увеличиваться, пока не достигнет критической точки. Самое нелепое именно в том и состоит, что инициируя эти законопроекты заинтересованные лица сами же и подталкивают общество к массовому протесту, которым уже много лет всех пугают и всеми силами хотят не допустить.
