22 декабря министр обороны России Сергей Шойгу доложил о выводе группировки российских войск с территории Сирийской арабской республики. Иностранные и тем более российские аналитики называют окончание операции в Сирии победой, однако с оговоркой, что до мира в этой стране еще далеко. Тем не менее, почти полная ликвидация «Исламского государства» в Сирии и Ираке не снизила террористическую опасность. Наоборот, возвращающиеся с джихада россияне несут дополнительную опасность. И сегодня все еще не ясно, как российское государство будет отвечать на изменяющиеся условия террористической угрозы.
24 декабря глава Чечни Рамзан Кадыров сообщил, что с бывших подконтрольных ИГ территорий были возвращены в Россию почти 100 женщин и детей. Вероятно, эти люди либо вместе с мужьями уехали на джихад в Сирию и Ирак, либо самостоятельно нашли себе «мужа» среди боевиков. Скорее всего, их мужчины уже убиты, пленены, либо сбежали с поля боя, оставив свои семьи. В общей сложности в сражениях за исламистов принимали участие от полутора до нескольких тысяч россиян. После территориального поражения исламистов в Сирии и Ираке выжившие сторонники ИГ будут возвращаться домой. Однако не всем «повезло» так, как детям и женщинам, которых спас Рамзан Кадыров. Многие из них могли быть убиты, либо обращены в смертников террористами ИГ, тогда как другие, например, Варвара Караулова, получили тюремное заключение в России. Помимо Варвары за схожие преступления только в гражданских судах за первое полугодие 2017 года были осуждены около 400 человек. Эти факты показывают, что в России нет четкой политики по отношению к бывшим или потенциальным участникам террористических группировок.
С одной стороны, согласно российскому законодательству, все женщины и даже дети, вывезенные с территории ИГ, должны быть обвинены в нарушении части 2 статьи 205.5 УК РФ (от 10 до 20 лет лишения свободы). Однако практика показывает, что заключение террористов и их сторонников в тюрьмы, наоборот, еще сильнее радикализует исламистов и позволяет им завербовать сторонников в тюрьме. Например, Абу Бакр аль-Багдади в 2004 году содержался в американском лагере Букка, откуда был выпущен вместе с другими «заключенными низкого уровня». Пытки, тяжелые условия быта и коллективное содержание заключенных создавали благоприятную среду для радикализации мусульман и вербовки новых сторонников. Так, Абу Умар аш-Шишани, боевик ИГ грузинского происхождения, бывший сержант грузинской армии, содержался в тюрьме за незаконное владение оружием. По словам его отца, именно там он стал исламским фундаменталистом и после освобождения уехал в Турцию. Таким образом, заключение сторонников террористов в российские тюрьмы, помимо временной изоляции, скорее всего, не принесет пользы. Разветвленная сеть поддержки, в том числе финансовой, строгая идеология и интерпретации религиозных текстов лучше криминального мира и блатных правил смогут поддерживать исламистов.
С другой стороны, политика главы Чечни по приему женщин и детей также несет свои опасности. Такой подход обладает тем же недостатком, что и уголовное преследование, — неразборчивостью. Возвращающиеся с бывших территорий ИГ люди обладают разной степенью приверженности джихадистским идеям. Одни женщины, последовавшие за мужьями, либо поверившие джихадистской пропаганде, могли стать заложниками террористов, осознав реальное состояние дел и уровень жизни в ИГ. Такие люди не представляют опасности и могут быть полезны в антитеррористических информационных кампаниях в СМИ. Тем не менее, другие женщины могут быть даже опаснее мужчин-террористов, основных бойцов ИГ. Эти женщины могли заниматься медиа и уличной пропагандой, поддерживать и мотивировать мужчин-террористов, воевать и заниматься полицейскими функциями в полностью женской бригаде «Аль-Ханса». Следовательно, вернувшиеся женщины могут быть как жертвами джихадистской пропаганды, так и скрытыми сторонниками ИГ.
Еще большую неясность представляют дети, которые несколько лет провели на территории исламистов.
В России эти дети окажутся исключенными из среды сверстников и будут, возможно, отставать от других по уровню умственного развития. Очевидно, что эти несколько лет они не изучали математику, русский язык и литературу в рамках российских образовательных стандартов. Более того, имеющиеся на сегодня данные показывают, что рядовое обучение детей в школах ИГ было милитаристским, направленным на нормализацию насилия. Таким образом, дети, приезжающие с бывших территорий ИГ, вовсе не обязательно могут ощущать себя жертвами. Часть их социализации прошла в период жизни в ИГ, радикальный ислам повлиял на их восприятие своего места в мире — тем более, если их родители сами стали сторонниками террористов.
Одним из наиболее эффективных способов дерадикализации и реинтеграции бывших сторонников ИГ является работа с их семьями. Например, исследовательский центр по изучению радикализации при Европейской Комиссии недавно разработал стостраничную рекомендацию государствам-членам ЕС по поддержке семей возвращающихся сторонников ИГ, чтобы не допустить их мобилизации к насилию. Однако в России, наоборот, ситуацию с дерадикализацией осложняет общая неэффективность силовых органов. Пока одни силовики на Кавказе участвуют в боестолкновениях с мобилизованными и уже вооруженными боевиками, их офисные коллеги используют идущих на сотрудничество родственников в своих репрессивных целях. Случаи Варвары Карауловой и Евгения Ефимова хорошо иллюстрируют, что российские силовики более склонны заводить уголовные дела и арестовывать вероятных сторонников ИГ, а не входить в контакт в целях их дерадикализации и борьбы с вербовщиками.
