За последнее время в российских вооруженных силах (ВС) произошло две резонансных трагедии: в Забайкальском крае солдат-срочник из части, отвечающей за ядерное оружие, расстрелял шестерых солдат и двух офицеров, а в Козельской дивизии РВСН другой солдат был найден повешенным в кабинете командира части (официально — суицид). Эти события вызвали в памяти организационную и моральную катастрофу, обусловившую плачевное состояние армии в течение двух десятилетий с конца 1980-х по конец 2000-х гг.
Казалось бы, после проводившейся в 2009—2012 гг. тогдашним министром обороны Анатолием Сердюковым реформы относительный порядок в армии был наведен и Россия получила войска, способные сравнительно эффективно участвовать в современных конфликтах. Одним из ключевых направлений этих усилий, без которых общий позитивный результат был бы не достижим, стала кампания по гуманизации военной службы, выразившаяся в сокращении срока призывной службы и повышении бытового комфорта солдат, а также в борьбе с варварским насилием в армейской среде, результатом дедовщины.
И раз сегодня даже в ядерных частях вновь стали возможны массовые расстрелы и странные самоубийства, то мы можем рассматривать их как симптом общего состояния ВС. К тому же на фоне бесконечной бравады нынешнего министра обороны Сергея Шойгу, заявляющего только о своих успехах на этом посту, критическое осмысление актуального положения дел в российской армии становится необходимостью.
Проблема комплектования войск
Одним из фундаментальных противоречий российских ВС, которое не было решено в рамках военной реформы, остается расхождение между их качеством и количеством. Для Кремля политически важным является сохранение формальной численности армии на уровне в 1 млн человек — здесь играет роль внешнеполитическое позиционирование России как великой военной державы и страх властей перед компактной армией. Понятно, что ни одни ВС в мире не могут быть укомплектованы на 100% — нормальным является уровень в 90% для развернутых частей. Однако укомплектованность российских ВС достоверно не известна. Но можно оценить ее в менее чем 75%.
В последние годы на военную службу по призыву сроком 12 месяцев российские власти набирают примерно 240 тысяч человек. Еще 393 тысячи человек официально проходят службу по контракту в качестве солдат и сержантов. Однако реальное число контрактников, вероятно, гораздо ниже — 260−300 тысяч человек. Дело в том, что часть призывников вербуется в контрактники до истечения срока их службы, а призывники с высшим и средним специальным образованием могут изначально выбирать между 12-месячной срочной службой и заключением 24-месячного контракта. То есть вероятен двойной учет, когда один человек попадает в ежегодную статистику и как призывник, и как контрактник. Кроме того, более 61 тысячи студентов университетов, получающих параллельное образование в военных учебных центрах, судя по всему, также пополняют статистику солдат-контрактников.
Эту проблему дополняет высокая текучка кадров среди самих контрактников. Так, например, флот сталкивается с трудностью приведения нового большого десантного корабля «Иван Грен» в состояние боеготовности из-за того, что на нем со времени поднятия флага почти полностью обновился экипаж — моряков приходится обучать заново. Получается, что одно лишь регулярное повышение зарплат контрактников не делает военную службу достаточно привлекательной. И наиболее вероятная причина такого положения дел — пронизывающее российскую армию неуважение к личности военнослужащего. Как следствие, неуставные отношения здесь остаются нормой.
Что касается прапорщиков, то потребность в них находится на уровне 50 тысяч человек. В ходе реформы 2009−2012 гг. институт прапорщиков в российской армии был ликвидирован, но в 2013 году вновь восстановлен. Однако эта потребность далека от удовлетворения, в противном случае те же Ракетные войска стратегического назначения (РВСН) не готовили бы прапорщиков из числа тех, у кого не было предыдущего опыта военной службы в качестве солдат и сержантов. Правда, часть этих прапорщиков служит всего лишь водителями подвижных грунтовых ракетных комплексов «Тополь-М» и «Ярс». На этом примере видно, что наличие прапорщиков компенсирует постоянную ротацию солдат и сержантов, срочников и контрактников, которые покидают армию, едва научившись управлять техникой или даже не успев научиться.
Офицерский корпус, который в ходе реформы сократили до примерно 150 тысяч человек, судя по всему, сохраняет эту численность, несмотря на официальные заявления о том, что количество офицеров достигло 200 тысяч человек еще в 2015 году. Этот вывод можно сделать, если проанализировать открытые данные о выпусках всех 26 военных университетов: в последние годы войска ежегодно пополняли в среднем 7500 молодых лейтенантов. С учетом сокращения сроков обучения эта цифра в 2019 году, вероятно, превысила 9000. Тут важно понимать, что срок военной службы для большинства российских офицеров составляет 20 лет, и каждый выпуск лейтенантов учитывает эту ротацию. Однако даже при этом количестве и увеличившихся зарплатах в российской армии сохраняется дефицит офицеров, как и описанный выше дефицит солдат и сержантов контрактной службы. В противном случае Москва не экспериментировала бы с краткосрочными лейтенантскими курсами для контрактников и не вводила бы запрет на увольнение молодых лейтенантов.
Таким образом, общая
Проблема отношений в войсках
Главной задачей военной реформы 2009−2012 гг. было создание такой армии, которая была бы готова к современным войнам, но при этом не представляла бы политической угрозы для Кремля.
С одной стороны, многочисленные учения и увеличение времени, отводимого на боевую подготовку, вкупе с частичным перевооружением (насколько позволяет российская военная промышленность, учитывая ее неэффективность) повысили боеспособность войск. С другой стороны, проблема доверия Кремля к такой армии лишь усугубилась. Именно поэтому Министерство обороны практикует жесткие и отбивающие всякую инициативу бюрократические методы управления вооруженными силами. Например, оно начало через суд взыскивать с военнослужащих стоимость поврежденной в ходе эксплуатации военной техники. Кроме того, было восстановлено Главное военно-политическое управление, целью которого является повышение лояльности личного состава.
Но, пожалуй, самое основное, что делает российская власть на этом направлении — это обезличивание армии. Тайные награждения и тайные похороны — у военных кампаний в Украине и Сирии нет публичных героев — стали нормой. Отличившихся командиров могут переместить в другие виды войск, как произошло с генерал-полковником сухопутных войск Сергеем Суровикиным, командовавшим операцией в Сирии, а затем возглавившим в 2017 году Воздушно-космические силы.
Все это дополняется выборочными репрессивными мерами под предлогом борьбы с коррупцией. Самым ярким примером здесь является дело военных связистов, по которому обвинение предъявлено даже заместителю начальника Генерального штаба генерал-полковнику Халилу Арсланову, его подчиненным и бывшему руководству подконтрольной Министерству обороны компании «Воентелеком». Китайское оборудование связи поставлялось в войска под видом российского, поскольку российские компании не могут эффективно производить все необходимые типы такого оборудования, а закупать иностранные системы запрещено. Теперь же средства, потраченные на это, считаются украденными. Абсурдность всей ситуации приобретает логику только в том случае, если рассматривать ее как демонстративную меру, призванную лишний раз укрепить покорность армейских офицеров и не допустить их самостоятельности ни в одном значимом аспекте повседневной жизни вооруженных сил.
Такое недоверие со стороны политического руководства неизбежно отравляет психологическую атмосферу в войсках. Каждый офицер пребывает в раздвоенном состоянии — он одновременно должен и выполнять свои служебные и боевые задачи, и быть военным бюрократом, погрязшим в создании благоприятных отчетов для вышестоящих начальников. Каждый находящийся в постоянном стрессе офицер через «красивую» отчетность стремится снять с себя возможную юридическую ответственность за несовпадение между реальностью и требованиями политического и военного руководства, которое этому офицеру с самого начала не доверяет. Такая ситуация также закрепляет неуставные отношения в армейской среде в качестве нормы — хорошие показатели для начальства того стоят. Однако нормой остается и агрессия к сослуживцам.
Получается, что гуманизации (вслед за бытовыми условиями) должны подвергнуться сами основы межчеловеческих отношений в ВС — в сторону уважения к личности и доверия на всех уровнях. Также должны быть изменены принципы отбора на военную службу и система подготовки офицеров и младших командиров — как раз то, что не было реализовано в 2009—2012 гг., хотя попытки и были. Проблема в том, что в рамках нынешней политической системы в России это вряд ли возможно.
