Госсекретарь США Майк Помпео неожиданно отменил московский этап своего визита в Россию, что породило новую волну обсуждений кризиса в российско-американских отношениях. На данный момент слишком рано давать какие-либо оценки шагу Помпео и тем более искать в нем конспирологические мотивы, учитывая, что встреча в Сочи с Владимиром Путиным все-таки состоялась. По итогам встречи главы внешнеполитических ведомств двух стран провели пресс-конференцию, где были обобщены позиции Москвы и Вашингтона по таким ключевым проблемам, как Венесуэла и Северная Корея. Как и предполагалось, никаких серьезных прорывов не произошло, а жесткая тональность Лаврова и Помпео и вовсе не оставляет места позитивным ожиданиям в краткосрочной перспективе. Главное положительное достижение заключается в самом факте диалога на высоком уровне.
Почему эта встреча стала возможной, и можно ли ожидать фундаментальных сдвигов в российско-американских отношениях? За последние пару месяцев произошли определенные события, которые внесли как положительные, так и отрицательные коррективы в политический диалог двух крупнейших ядерных держав. Публикация доклада специального прокурора Мюллера, в котором нет каких-либо серьезных доказательств сговора предвыборного штаба Трампа с российскими агентами влияния, стала своего рода индикатором новых возможностей для выстраивания прагматичных отношений между Москвой и Вашингтоном.
Уверенность в виновности Трампа лежала в основе политической идентичности постклинтоновской Демократической партии, ожидавшей от бывшего директора ФБР конкретных доказательств, на основе которых можно было бы запустить процедуру импичмента. Однако теперь президент-республиканец не просто реабилитирован, но и возведен в ранг героя всей консервативной Америки. Рейтинг Трампа растет, и теперь Республиканская партия уверенно идет не только к переизбранию своего лидера, но и к возвращению партийного большинства в нижней палате. Ирония судьбы заключается в том, что именно «Рашагейт», который должен был погубить Трампа, вдохнул в него и его сторонников новую жизнь.
Этот факт в целом положителен для администрации Трампа и российского руководства, ведь снят главный психологический барьер (Путин избрал Трампа) на пути к взаимопониманию новой администрации с коллегами в Кремле. Принципы ведения международной политики у двух лидеров если не совпадают, то очень близки. Нынешняя философия «Трампизма» строится на основе смешивания элементов «джексонианства» (7-й президент Эндрю Джексон) и неоконсерватизма. Из первого республиканец использует элементы протекционизма в экономике, а также прагматизма и эгоизма в международных делах. «America First» — не просто популистский лозунг и призыв к возвращению консервативной модели Голдуотера-Рейгана, а смена курса с построения нового мирового порядка на основе теории демократического мира («демократии не воюют друг с другом») на многополярный мир. Это означает не только возвращение национальных интересов, но и ощутимый удар по наднациональному фактору (международные организации, интеграционные модели), задававшему политическую моду после конца Холодной войны.
Из неоконсерватизма Трамп взял исключительность отношений с Израилем. Защита интересов Святой Земли исходит как от требования богатого и организованного евангелистского электората, так и от консервативного израильского лобби, на чьей финансовой подпорке во многом стоит вся нынешняя Республиканская партия (главный донор — миллиардер Шелдон Адельсон). Джексонианство требует от республиканца выделять кельтский (Джексон был ирландцем по отцу и шотландцем по матери) и консервативный еврейский факторы. Все остальное поддается конъюнктуре выгодности и вредности, даже многолетние союзники в ЕС и Азии (например, Япония и Южная Корея). Главная цель во внешней политике Трампа — сохранить и укрепить позиции в международной торговле (главный противник — Китай), а также вытеснить чужеродные факторы из своих зон влияния.
Российский «Путинизм» стоит на тех же консервативных столпах. За последние пять лет Москва стала ориентиром для политических сил на Западе, разочаровавшихся в модели либеральной демократии. Рост влияния националистических сил в Европе, британский «Брексит», референдумы в Шотландии и Каталонии и поражение Хиллари Клинтон в 2016 году в США показывают, что тренды глобальной политики смещаются вправо, а среди радикально правых наибольший авторитет и влияние имеет именно Путин. Несмотря на большое количество внутренних проблем, «Путинизм» стал мировым явлением и объектом пристального изучения. Успех в сирийской кампании вернул Москву в большую геополитику, из которой она уходить больше не собирается. В своей статье «Долгое государство Путина» Владислав Сурков подчеркивает, что нынешний курс, избранный действующим президентом, будет задавать ориентиры в долгосрочной перспективе. И сегодня Кремль делает все необходимое, чтобы в дальнейшем любой правитель был всего лишь менеджером курса «Путинизма», а не экспериментатором.
«Трампизм» и «Путинизм» в равной степени исходят из важности разделения сфер влияния между великими державами. В этой связи Вашингтон серьезно озабочен беспрецедентной после Карибского кризиса 1962 года активизацией российской политики в зоне «Доктрины Монро». Данная доктрина исходит из того, что американский континент является зоной исключительных интересов Соединенных Штатов, что исключает возможность геополитической активности иных субъектов (особенно европейских стран). Конечно, в разное время свои политические партии в Латинской Америке разыгрывали различные страны, в том числе Советский Союз (Куба, Никарагуа, Гватемала). Однако с установлением дипломатических отношений между Кубой и США в период президентства Обамы фактически завершился развал антиамериканского Боливарианского Альянса. По крайней мере создавалось именно такое впечатление, учитывая, что ни Россия, ни Китай не пытались вмешаться в этот процесс.
Однако сегодня Америка и Россия столкнулись на венесуэльском треке. Массовые шествия против Мадуро вкупе с четкой поддержкой Белым домом молодого оппозиционера Гуайдо не оставляли старому режиму никаких шансов на успех. Подобная конфигурация немного похожа на сирийский кейс, где также до вмешательства России ведущие эксперты и медиа заявляли об обреченности Башара Асада. Реальный результат совершенно иной, и он не только придал Москве уверенности, но и дал стимул для контратаки на территории противника. Звонок Трампа Путину, во время которого обсуждался венесуэльский кризис, имел глубокий символизм. Впервые после сложного Карибского кризиса лидер Соединенных Штатов обсуждает с руководителем иностранного государства возможности выхода из кризиса в зоне «Доктрины Монро». Правда, в отличие от Хрущева, Путин находится в более привилегированном положении, и его позицию о поддержке действующих властей разделяют уже не малые страны, а, например, Турция — член НАТО.
Очевидно, что сама по себе Венесуэла не представляет для России стратегического значения. Однако именно тут определяется судьба будущей архитектуры международных отношений. В Сирии и Венесуэле решается одна задача — заставить США считаться с мнением России по ключевым вопросам международной политики и признать ее не как региональную (как утверждал Обама), а как глобальную державу. По сути, «Путинизм» во внешней политике — это попытка построить новую систему на основе сращивания таких принципов, как суверенитет и невмешательство во внутренние дела друг друга (Вестфальская система), баланс сил (Венская система) и сферы влияния (Ялтинско-Потсдамская система). Торги будут идти за совершенно очевидный параметр — постсоветское пространство, которое имеет для сегодняшнего российского руководства такое же значение, как американский континент для Вашингтона. Пока сложно сказать, на какие уступки готовы пойти США, но, вероятно, они будут вынуждены это сделать. Активные консультации с Россией говорят о том, что США уже не способны совершать собственные решительные действия и вынуждены признать, что риторика угроз в адрес Кремля более не работает.
Как уже отмечалось, «Трампизм» и «Путинизм» очень схожи в своей сути, и именно это будет все дальше приближать и одновременно отдалять две страны. С одной стороны, эти идеологии формируют «реалполитическую» атмосферу для диалога, а с другой — закладывают неизбежное нарастание конкуренции. Уступки могут носить исключительно временный и тактический характер, но стратегически даже в многополярном мире должен быть первый среди равных.
