Российское полномасштабное вторжение в Украину в корне изменило мировую политику — и вряд ли стоит сомневаться, что самые драматические события еще впереди: поражение России и ее закат как даже региональной сверхдержавы вызовут долгосрочные последствия. Однако подобные же слова относительно глобальной экономики, если еще и произносятся, звучат более условно: санкции против России не разрушили мировой финансовый порядок; бегство сотен западных компаний из страны не подорвало их позиций на остальных рынках; и даже то единственное, на что Москва имела серьезное влияние — цены на сырье — или уже вeрнулись к довоенным уровням (как на нефть или пшеницу) или провалились ниже (как на сталь и некоторые цветные металлы). Единственной серьезной проблемой осталась ситуация на рынке газа и в некоторой степени угля — к тому же почти исключительно в Европе, где эти ресурсы торгуются в 4 и 2,4 раза дороже, чем год назад.
Причина происходящего заключается в том, что именно на этом локальном рынке ряда стратегических товаров военные действия в Украине породили настоящую экономическую войну между Россией и Европой. Москва, в течение нескольких десятилетий наслаждавшаяся уникальным положением на рынке газа в странах Европейского Союза (34% потребления, 42% импорта в 2020 году) и нефти (23% потребления, 29% импорта), полагала, что может манипулировать ценами из-за своего квазимонопольного статуса. Европа, со своей стороны, сочла, наконец, правильным и возможным преодолеть подобный диктат и ввела ограничения на покупку российских энергоносителей (правда, вместо того, чтобы начать с газа и нефти, а закончить углем [именно в такой последовательности расположены эти отрасли по доле в них госкомпаний], европейцы пошли ровно противоположным путем). Это, с одной стороны, породило локальный бум спроса (в летние месяцы страны ЕС активнее чем обычно закупали российские нефть и уголь), и, с другой стороны, ответные меры со стороны России, которая сделала ставку на неспособность Европы обойтись без ее газа (в последнее время почти каждую неделю российские аналитики радовали нас рассказами о том, что Старый Свет не переживет зиму без «Газпрома»). Москва сначала начала резкое сокращение поставок, а недавно «в сердцах» надолго вывела из строя обе ветки «Северного потока».
Сегодня можно подвести промежуточные итоги этой газовой войны — и они не выглядят для Кремля утешительными. Попытка Путина «атаковать» Европу на энергетическом «фронте» стала его второй значительной ошибкой за этот год. Сергей Медведев поставил ее в один ряд с началом полномасштабной агрессии против Украины 24 февраля и объявлением мобилизации 21 сентября, но я все же назвал бы ее тактической, а последние две — стратегическими. Однако роднит эти просчеты то, что во всех этих случаях решения были приняты на основании мифологизированного представления о реальности. Они оказались весьма поспешными и не могли быть пересмотрены.
«Газпром», как известно, существенно сократил поставки газа в Европу в первой половине лета, причем в основном за счет прокачки по «Северному потоку-1» — она упала с 170 млн куб. м в день в мае до 67 млн кубометров 15 июня, затем до 33 млн куб. м в день с 27 июля, а с 31 августа прекратилась вовсе. Начатые тогда «плановые работы» увенчались катастрофой 26 сентября, и теперь балтийский путь газа в Европу закрыт, скорее всего, навсегда. Действия Москвы уже к середине лета вполне убедили европейцев в том, что стоит готовиться к худшему, и Путин дал им достаточно времени для этого, «открыв карты» почти за четыре месяца до наступления холодов. «Старый Свет» стал активно сокращать потребление газа, переключаться на альтернативные виды топлива, снижать объемы производства наиболее энергоемких товаров (например, удобрений) и искать новые источники поставок, ориентируясь прежде всего на Норвегию (30 сентября был открыт газопровод из Норвегии в Польшу) и Ближний Восток (в последние дни к новым сделкам приблизились Катар и Германия). Последнее неудивительно, так как сейчас поставщики стремятся зафиксировать цены долгосрочных контрактов до того, как ситуация на европейском рынке газа относительно стабилизируется. В итоге к 1 октября подземные хранилища газа в ЕС были заполнены на 88,4%, ряд российских энергетических активов реквизирован, а программы дотирования потребителей утверждены в подавляющем большинстве стран ЕС. Как следствие, ажиотажный спрос начал спадать и цена газа, в максимуме превышавшая $ 3400/тыс куб. м, опустилась до $ 1800 и имеет все шансы закрепиться ниже $ 1000/тыс куб. м к концу года. Россия, все летние месяцы получавшая огромные нефтегазовые доходы, уже столкнулась с их падением на фоне бесконечных трат на войну в Украине, что привело к дефициту федерального бюджета.
Какие последствия это может иметь для российской экономики? Очевидно, что речь идет о кризисе всей нефтегазовой отрасли, так как уход России с европейского рынка невозможно полностью компенсировать. Если говорить о газе, то положение здесь окажется самым сложным. За восемь месяцев экспорт сократился более чем на 37,5%, а добыча — почти на 14,6%. Несколько месяцев излишний газ в огромных объемах — до 4,5 млн куб. м в сутки — сжигается как в местах добычи, так и у входных точек экспортных газопроводов. Подрыв «Северных потоков» сделает эту экологическую катастрофу перманентной. Проблема усугубляется и тем, что основная газовая «нитка» в Китай не соединена с основными местами добычи. Поэтому пока еще имеющиеся на восточном направлении избыточные мощности по прокачке не обещают спасения. Новый трубопровод в Китай, о котором говорили на встрече в Самарканде Путин и Си Цзиньпин, так и не получил «зеленый свет» от Пекина и потому не может пока приниматься в расчет. Программа развития производства сжиженного природного газа заморожена из-за эмбарго на поставки европейского и американского оборудования.
Положение с нефтью тоже не так прекрасно, как казалось летом. В условиях приближающегося запрета на импорт европейскими странами отечественной нефти (с 5 декабря) и нефтепродуктов (с 5 марта 2023 года) многие европейские потребители стремятся закупиться ими, что разогревает спрос (он вырос почти на 20% с февраля по август). Но это лишь временно, а после введения эмбарго Китай и Индия не смогут поглотить высвобождающиеся объемы, которые составят, вероятнее всего, около 1,5 млн баррелей в сутки к началу следующего года и не менее 2,5 млн баррелей к концу первого квартала. Переориентация на новые рынки, начатая весьма успешно в первой половине года, потребует один-два года для своего завершения (которое будет осложняться введением ценового ограничения (price cap) для российских энергоносителей, санкциями в отношении морских перевозчиков, транспортирующих нефть из России, и естественным ужесточением конкуренции). Вряд ли Москва вообще не сумеет «пристроить» свою нефть на мировых рынках (в отличие от части газа), но локальный провал экспорта (и добычи) в 2023 году гарантирован. При этом не стоит сомневаться, что основная часть поставок будет производиться (даже на тех направлениях, гдe price cap так и не будет введен) со значительным дисконтом — можно привести пример Индии, которой сейчас поставщики из Ирака доставляют нефть со скидкой в $ 9/баррель к цене, предлагаемой Москвой). Иначе говоря, российские энергоносители, скорее всего, обречены оставаться недооцененными как минимум до смены власти в России.
При этом для понимания общей картины происходящего нужно иметь в виду, что в добыче российского газа на экспорт приходится «всего» 32−33%, в то время как для нефти этот показатель (с учетом нефтепродуктов) приближается к 72% (все данные — за 2021 год). Поэтому даже 50−60%-ное обрушение экспорта газа обернется сокращением его добычи на 18−20%, что приведет к потерям 800−900 млрд руб. доходов федерального бюджета, но саму отрасль не убьет — даже если новая труба в Китай так и не будет построена. В нефтяной сфере сокращение спроса даже на 2 млн баррелей в сутки вызовет закрытие сотен скважин, и, что не менее важно, появление значительных избыточных мощностей в нефтепереработке (наращивание экспорта в Китай также маловероятно по причине загруженности как нефтепровода ВСТО, так и железнодорожных мощностей). Из-за специфики налогообложения нефтяной отрасли ущерб здесь окажется гораздо более значимым, чем от падения экспорта газа, и может достичь 3−3,2 трлн руб. потерянных бюджетных доходов и намного более серьезно сказаться на динамике реального сектора экономики, поскольку с нефтяной отраслью связан бизнес тысяч как государственных, так и частных российских компаний.
Москва, ввязавшись в энергетическую войну с Европой, переоценила свои силы никак не меньше, чем ввязавшись в настоящую войну с Украиной. Определенного (и все равно временного) успеха можно было бы добиться, если бы Кремль до поры до времени играл роль «ответственного поставщика» и соглашался на европейские условия, резко изменив правила игры непосредственно перед наступлением холодов — но позволявшие сомневаться в надежности России сигналы посылались так давно, что европейцы начали готовиться к худшему сценарию еще до вторжения России в Украину, удесятерили свои усилия этим летом и потому несомненно «выкрутятся» и зиму переживут без катастрофических последствий. Да, европейский бизнес сейчас чуть ли не в унисон мечтает о возвращении к business as usual в отношениях с Россией, а граждане возмущаются огромными счетами за коммуналку — но это скорее нытье, а не знак протеста. Для Европы расклад ясен, никто к Путину на поклон ради увеличения поставок не пойдет и Украину к уступкам России ради устойчивого транзита (возможно, что именно ради этого и взорвали «Северные потоки») принуждать не будет.
В то же время события 2022 года могут привести к существенному ускорению трансформации глобального энергетического баланса, в ходе которого спрос на нефть начнет смещаться к мировому «Югу», тогда как «Север» — ЕС, а за ней и Северная Америка — станут еще активнее переориентироваться на возобновляемые источники энергии. При таком сценарии конкуренция на рынке нефти будет только расти, и в перспективе нескольких лет реальными окажутся цены в $ 50/баррель и даже ниже. Поэтому России в ближайшем будущем придется осмыслять потерю статуса не только военно-политической, но и энергетической сверхдержавы (если кто не помнит, именно о такой роли страны говорил Путин в 2005—2007 гг.). Это вовсе не означает, что нефтегазовая отрасль умрет: российская экономика вполне может порождать спрос на газ и нефть если и не в ныне добываемых, то во вполне сопоставимых масштабах, потребляя до 500−530 млрд куб. м газа и 240−260 млн т нефти в год (т.е. около 75% и 60% текущей добычи). Для газовиков российские внутренние цены вполне рентабельны, да и бензин в России не дешевле, чем в Соединенных Штатах. Если излишняя заполненность рынка создаст дополнительную конкуренцию, внутренние цены могут даже опуститься, что поддержит как граждан, так и бизнес. Конечно, возникнет проблема наполняемости бюджета — но когда-то России все равно стоило бы превратиться в более нормальную страну, тем более что 140 миллионов человек не могут кормиться за счет одного лишь сырья.
Мы не знаем, чем закончится 2022 год и как сложится рыночная конъюнктура в последующие годы. Однако можно с большой долей уверенности сказать, что мы увидели уже практически все события, которые могли послужить образованию дефицита энергоносителей и росту спроса на них. В будущем все главные технологические тренды — расширение использования «зеленой» энергии, усовершенствование и удешевление добычи традиционных энергоресурсов, сокращение потребления ископаемого топлива, переход ведущих стран к менее ориентированной на увеличение потребления модели роста — приведут к снижению роли и влияния поставщиков сырья. И то, что это время совпадет с масштабным геополитическим поражением России, оставляет надежды на то, что страна и общество все же начнут меняться.
