6 апреля в интервью интернет-редакции официального сайта Госдумы спикер нижней палаты парламента Вячеслав Володин предложил свой вариант поправок в Конституцию. Предложенные поправки направлены на усиление роли парламента при формировании правительства. Интервью спровоцировало не только новую волну обсуждения темы о якобы готовящейся конституционной реформе, но и дискуссию о положении самого Володина, которому некоторые наблюдатели приписывают президентские амбиции. Действует ли Володин автономно или с санкции Путина, является ли преемником или попавшим в немилость отставником, каково его будущее и место в системе — ответы на эти вопросы объясняют не только положение формально четвертого человека в государстве, но и характер происходящих в стране политических процессов.
Чтобы понять, что происходит с Володиным, его мотивы и перспективы, достаточно знать несколько важных моментов. Первое, и, пожалуй, главное, — причины его ухода с поста первого заместителя главы президентской администрации, куратора внутренней политики в октябре 2016 года. Почти два с половиной года назад Владимир Путин принял одно из своих самых противоречивых кадровых решений — уволил ключевую фигуру, отвечающую за внутриполитические процессы сразу после относительно успешно проведенной думской кампании. Партия «Единая Россия» значительно усилила свои позиции в Госдуме, получив на 105 больше мандатов и конституционное большинство. Казалось бы, это должно было укрепить, а не ослабить положение «куратора». Но Путин тогда решил иначе. Переход на пост спикера Госдумы — катастрофичное понижение и унижение для того, кто почти пять лет был архитектором российского политического поля, это утрата политической субъектности, переход из богов в простые смертные. И можно сколько угодно искать тайный смысл этого решения — особая миссия, повышение роли парламента, кадровый резерв и прочее. Но скрытого смысла в этом случае просто нет: Володин был уволен из Кремля, потому что Путина не устраивала его стилистика управления политическими процессами, а именно — ставка на более выраженную конкурентность, умеренный допуск внесистемной оппозиции (например, Навальный на выборах мэра Москвы в 2013 году), игры в противопоставление «Единой России» и губернаторов (а также ОНФ и губернаторов), гибкое использование муниципального фильтра (когда губернаторов заставляли «делиться» подписями муниципальных депутатов с системной оппозицией). Стилистика Володина вела к повышению конфликтности внутри системы, провоцировала многочисленные жалобы и доносы, которые раздражали Путина, снижали предсказуемость политических процессов. В глазах Путина Володин выглядел не менеджером-технократом, а политиком, поэтому и направлен был туда, где его присутствие казалось более гармоничным — в парламент. Уже само по себе увольнение такого рода исключает любое серьезное обсуждение перспектив Володина как преемника Путина — он был дистанцирован от Кремля как чужеродный элемент, который не вписывался в деполитизированную реальность Путина.
Второй значимый фактор — это готовность и способность Володина обсуждать с Путиным и предлагать ему стратегические решения в вопросах, которые для Путина являются табуированными. Это касается и правки Конституции, и вопросов сценария транзита власти, решения проблемы-2024. Неоднократно приходилось слышать, что Володин действительно считает себя наиболее подходящим преемником Путина, но не в качестве его альтернативы, а в качестве наиболее адекватного продолжателя его политики, способного в наилучшей форме отвечать требованиям уходящего лидера и защитить его от возможных рисков. Казалось бы, в российской политической системе само допущение мысли о преемничестве должно становиться политическим приговором, но в отношении Володина «номер проходит» — спикер активно завоевывает особое положение внутри системы и выторговывает себе право вступать с режимом в диалог по вопросу его будущего. Этого не может позволить себе ни один из приближенных к Путину. В этом заключается политическая исключительность Володина, но в этом — и подтверждение его отдаленности от президента, непосвященности в реально обсуждаемые темы политического строительства на среднесрочную перспективу. Ведет это только к одному — выстраиванию одностороннего характера «диалога», когда Володину позволяется высказываться, но сам Кремль от этого всячески дистанцируется. Все озвученные Володиным инициативы касательно конституционной реформы — не более чем односторонняя заявка на подключение к потенциальному процессу правки Основного закона, принуждение Кремля к учету мнения спикера в условиях молчания президента.
Третий момент: Володин — единственный в путинском режиме спикер, который оказался в длительном затяжном конфликте со сменившим его куратором внутренней политики Сергеем Кириенко. Можно много спорить о терминах, является ли это конфликтом команд (как любят говорить в окружении спикера) или вовсе не конфликтом, а просто недопониманием, а может и вовсе рабочими разногласиями, но факт остается фактом — у Кириенко и Володина разные подходы, разные повестки, несовпадающие взгляды на партию власти, отношения с системной и внесистемной оппозицией, кадровую политику (особенно что касается губернаторов), политическое управление и политические коммуникации и вопрос об ответственности (достаточно вспомнить острейший конфликт Госдумы и Кремля при прохождении законопроекта о пенсионной реформе).
Четвертое, Володин в путинском режиме стал первым спикером, который начал вести свою игру, воспринимая предоставленную ему «поляну» как площадку его исключительной ответственности и даже автономии, позволяющей реализовывать свои собственные идеи в отношениях с КПРФ и ЛДПР, с «Единой Россией», экспертным сообществом, создавать политические альянсы с другими игроками (или, по крайней мере, создавать такую иллюзию), такими как Алексей Кудрин, Счетная палата, Сергей Собянин, а также бизнес-акторами, такими как Сергей Чемезов или Леонид Михельсон. Володин решается продвигать собственные законопроекты (или поддерживать старые, казалось бы, бесперспективные инициативы депутатов) — будь то об ответной политике в отношении западных санкций или о запрете хостелов в жилых домах. Он позволяет себе отчитывать министров, с унижением выставляя их из Госдумы, и высказываться по чувствительным вопросам внешней политики. Он провел действительно значительную работу по улучшению репутации Госдумы, повышению дисциплины депутатов и их ответственности, сделав политический вклад в институциональное укрепление нижней палаты парламента как ресурса для укрепления собственных позиций внутри системы. Однако де-факто это скорее не укрепило, а ослабило его место внутри режима, сделав более чужеродным, слишком противоестественным для путинской власти.
Трансформация Володина из главного политического архитектора в институционально значимую, но политически слабую часть «вертикали» с последующим выходом на роль автономизированного политика превращает его из части системы в системную оппозицию. Даже будучи «единороссом» и спикером абсолютно лояльной режиму Госдумы, Володин по своему политическому функционалу оказывался все ближе к роли системной оппозиции, а не представителем партийных функционеров, играющих часто техническую функцию легитимации решений, принятых в Кремле. Если режим продолжит ослабляться, рейтинги — снижаться, а число протестов расти, партия власти «Единая Россия» вполне может столкнуться с проблемой внутренних конфликтов и расколов, при которых именно Володину было бы логично возглавить «бунтовщиков», сохраняя при этом лояльность президенту. Вне зависимости от того, как будут развиваться дальнейшие события, Володин фактически стал системным оппонентом и возможно это лишь вопрос будущего — будет ли этот процесс оформляться под управлением Кремля или вопреки его воле. В любом случае нынешнему спикеру остается все меньше места в той технократической среде, что окружает Путина.
