Перечень стран, где к власти приходят антилиберальные силы, меняется в зависимости от точки зрения пишущего, но, как правило, начинается с России. Комментаторы и исследователи сравнивают новых авторитарных лидеров, оценивают политические последствия смены власти, ищут общие черты в России Путина, Венгрии Орбана, Турции Эрдогана, Филиппинах Дутерте, США Трампа, Бразилии Болсонару.
С каждым месяцем список становится длиннее и с каждым новым случаем труднее становится обобщать разнородные явления (чем Болсонару похож на Путина?). Еще труднее становится вспоминать, что именно в этом перечне делает Россия. Слишком разные культуры и разные политические системы у стран, где по разным причинам старые элиты теряют власть.
Много ли у Путина общего с новыми лидерами, такими как Трамп и Болсонару? Была ли путинская политическая система в авангарде популистской волны или Россия сама не защищена от чего-то подобного? Признаки недовольства московской элитой видны и в России: отказ граждан нескольких регионов действовать на выборах по привычным кремлевским правилам и нервная подготовка Кремля к декабрьским перевыборам в Приморье говорят о том, что внутреннюю стабильность в России больше нельзя принимать как что-то само собой разумеющееся. Да и в мире Москва теряет притягательность светоча мирового антилиберализма.
Учитель и его ученики
Виктор Орбан, который во второй раз — и надолго — пришел к власти в Венгрии в 2010 году, мало у кого, кроме Владимира Путина, мог тогда поучиться. Установление контроля над СМИ с самой массовой аудиторией, подчинение бизнеса интересам правящей группы, пересмотр политики памяти в пользу героизации прошлого и проблематизации ущерба, нанесенного врагами, возвышение самой массовой церкви, недоверие к наднациональным структурам, опора на «венгерский мир» — по всем этим предметам в начале 2010-х годов не было лучшего учителя, чем Путин.
Но в сегодняшней ситуации Будапешту важнее выстраивать отношения с Америкой Дональда Трампа, чем с Россией Путина. Орбан поучаствовал в кампании по высылке российских дипломатов после покушения на бывшего двойного агента Сергея Скрипаля, обещал увеличить расходы на НАТО и пополнить венгерский контингент в Афганистане. Все это не может нравиться Путину и задумано, чтобы понравиться Трампу. Установка на защиту венгров во всем мире, в том числе и на Украине, продолжает оставаться центральной для Будапешта, в то время как Москва, увлекшись «русским миром» в 2014 году, уже охладела к этой теме.
Те страны, которые по историческим причинам не могут искать примера и покровительства в Москве, сразу обращаются к Вашингтону: польский президент Анджей Дуда во время визита в Вашингтон предлагал Трампу за деньги польского государства построить в Польше военную базу и назвать ее «Форт Трампа».
Лидеры крайне правых (и левых, таких как «Сириза» в Греции) партий, как и Орбан, обращались к опыту Кремля и пытались заполучить его в качестве покровителя. Путин принимал у себя лидера «Сиризы» Алексиса Ципраса во время критических для Греции переговоров с Евроюзом о внешнем долге Греции. Незадолго до выборов президента Франции весной 2017 года встречался с лидером «Национального фронта» Марин Ле-Пен. Москва вообще демонстрировала гостеприимство и принимала у себя — не на государственном уровне — всех, вплоть до маргинальных правоэкстремистских партий, не имеющих перспектив у себя на родине.
Но Кремль редко мог быть по-настоящему полезным, если не считать отдельные кредиты, предоставленные через близкие — но не самые близкие — к Кремлю структуры. В качестве примера можно вспомнить кредит «Национальному фронту». При этом Греции никакой существенной помощи оказано не было — выпутываться из долгов ей в итоге пришлось самостоятельно и с помощью Евросоюза.
В похожей ситуации находится сегодня Италия. Как в случае с Грецией, Москва дает правящим итальянским популистам смутные обещания вложить деньги суверенного фонда России в облигации Италии, чтобы помочь этой стране в ее конфликте с ЕС по поводу бюджетного дефицита и стоимости заимствований. Но критически изменить ситуацию Россия не может, да и не будет пытаться.
Во всех этих случаях Кремль преследует тактические цели: то пытается добиться заявлений о поддержке аннексии Крыма, то каких-либо действий против европейских санкций. Похожим образом Москва ограничивается риторикой даже в отношениях с, казалось бы, близкими силами на Балканах — несмотря на весь интенсивный обмен дружественной риторикой с Сербией, главным инвестором в этой стране остается ЕС.
Если бы в меньшинстве в Европе были христианские демократы и социалисты, Кремль поддерживал бы их. Со стороны Москвы речь никогда не идет о стратегической поддержке по принципиальным основаниям. Общение с Кремлем в большинстве случаев заканчивается для его контрагентов разочарованием и поиском других источников поддержки.
«Старый режим» Путина
Политика Путина служила примером многим начинающим популистам и националистам, но сегодня они находят гораздо более убедительный образец в Вашингтоне. Трамп будет активнее, чем Путин, участвовать в любом разговоре о том, как уязвить либеральную прессу, перекрыть кислород общественным организациям, «финансируемым Соросом», оградить страну от нашествия чужаков и врагов, построить стены, сделать национализм политически приемлемой идеологией.
В США имя Путина уже не так часто звучит в телепередачах, сравнений Трампа с Путиным в вечерних комедийных шоу не видно — Трамп теперь сам себе образец. После выборов в Бразилии ведущий одной из таких программ Билл Мар говорил: «Они называют его [Жаира Болсонару, избранного президента Бразилии] „тропический Трамп“. И такое впечатление, что я уже где-то читал что-то похожее. Похоже на франчайзинг Дональда… В Италии есть свой, в Венгрии, в Польше. Меркель уходит в Германии и неизвестно, что там будет дальше». А как же Путин? Похоже, в массовом сознании он уже не образцовый диктатор. Сам он может быть и не изменился, но изменился контекст мировой и внутренней политики — и на этом новом фоне Путин выглядит уже не дерзким первопроходцем, а усталым консерватором.
Лицо российской политики, Владимир Путин, занимает свой пост почти 20 лет. Операции по постановке под контроль прессы, бизнеса, НКО, ликвидация любых альтернативных политических проектов на ранних подступах к публичности, попытки контролировать общественное пространство — все эти подходы родом отчасти из СССР, отчасти из корпоративных практик 90-х.
Путин занимался подчинением институтов не для того, чтобы сломить нечто старое, а скорее в стремлении победить врагов и собрать хоть что-то на месте полуразрушенных советских институтов и недостроенных постсоветских. Путин и его команда постарались выжать максимум возможного из заложенной в российскую Конституцию Борисом Ельциным сильной исполнительной власти. После 20 лет усилий президентская власть, как выжатый лимон, вряд ли может еще что-то дать, если не придать ей новое «турбо-ускорение» с помощью какой-нибудь внешнеполитической авантюры или агрессивной внутренней кампании. Теоретически, результат расследования спецпрокурора Мюллера в США или готовность Путина пойти на сделку с Японией по поводу Курильских островов могут сыграть роль дестабилизирующего фактора, но пока говорить об этом рано.
Популисты Британии, Франции, Германии или США имеют дело с давно состоявшимися политическими центрами. Центристские партии, десятилетиями передававшие власть друг другу, являются тем «старым режимом», сместить который приходят новые популистские, антиэлитные силы. В менее стабильных политических системах, таких как Бразилия или Филиппины, картина не так ярко выражена, но и там лидеры-популисты сметают «старую» политику.
Система Путина в российском контексте — и есть такая «старая» система, ancien régime. Он — основа, которая рано или поздно станет сценой для следующего этапа политической истории России.
