Фразы типа «люди — наша новая нефть» не сулят простым россиянам ничего хорошего. Такая риторика подразумевает, что ответом на стесненный в средствах бюджет станет увеличение налоговых сборов. Правительственные чиновники давно считают, что лучшим способом поддержания социальных расходов на уровне 2000-х гг. являются устойчивые мировые цены на нефть свыше $ 70. Но социальных показателей 2000-х гг. не удалось добиться ни разу за последние четыре года, прошедшие под знаком проведения дорогостоящих внешнеполитических авантюр и истощения природных ресурсов. Поэтому власти чувствуют, что для достижения своих целей им придется искать другие способы наполнения бюджета, помимо нефти. И вот здесь возникает простая идея — «собирать дань» с собственных людей.
Параллельно этому с 2016 года среди элиты идет «напряженная борьба» за доступ к бюджетным средствам (этот процесс наглядно показан в работе Светланы Барсуковой). Представители элиты находятся в трудном положении, но куда хуже ситуация у простых граждан и их собственная борьба куда серьезнее, чем споры чиновников за кусок бюджетного пирога. Все последнее десятилетие доходы россиян стагнируют, ухудшается положение в области здравоохранения и образования. Все эти темы волнуют россиян. И внезапное стремление властей к увеличению налогов, штрафов и рост связанных с этим неизбежных расходов (транспортные расходы, коммунальные платежи) вызывают у россиян острое чувство несправедливости.
В СМИ много внимания уделяется повышению пенсионного возраста, однако есть и другие насущные проблемы, которые обсуждаются значительно меньше. Это, например, рост цен на бензин и повышение НДС с 18% до 20%. Наблюдается рост цен на жизненно важные продукты и это, конечно, негативно сказывается на россиянах, чьи доходы в долларовом выражении существенно упали. Косвенные налоги больнее всего бьют по бедным слоям населения: НДС влияет на размер коммунальных платежей, которые уже и так составляют около половины минимального размера оплаты труда ($ 170) и теперь еще чаще корректируются с учетом инфляции. Еще одна важная тема — это введение налога для самозанятых, к которым могут относиться самые разные профессиональные группы граждан — няни, репетиторы, таксисты, розничные торговцы и др. По словам Кирилла Мартынова, этим налогом депутаты фактически объявили «охоту на нянь». Для многих людей доходы от самозанятости — это лишь дополнение к скудным доходам, получаемым на первой, официальной работе, поэтому такой интерес государства к их второстепенному заработку они считают несправедливым. Еще одним яблоком раздора является общее усиление карательного потенциала штрафов. Речь идет о, например, штрафах за нарушение правил дорожного движения, просроченные коммунальные платежи и за другие мелкие нарушения закона. В такой ситуации не вызывает удивления, что многие россияне просто не могут планировать свою жизнь — 46% не знают, что с ними будет даже в ближайшие месяцы.
Именитые эксперты делают пессимистичные выводы о происходящем в России «повороте к налогодобыче». Они преимущественно фокусируются на наличии или отсутствии открытого протеста, и именно на основе этого критерия делают вывод о пассивности и бездействии россиян. Хотя доказательства говорят об обратном. В России огромная неформальная экономика, которая дает средства к существованию и поддерживает уровень жизни множества россиян выше прожиточного минимума. Эта теневая экономика наносит ущерб государству во многих отношениях.
Несмотря на это, экономист Владислав Иноземцев склонен к некоторому унынию. Он считает, что «готовность населения не только к сопротивлению, но даже к банальному организованному недовольству окончательно сломлена». Допускает ли он ошибку, считая, что только «открытый» протест является признаком сопротивления? Валерий Соловей сравнивает народ России с «губками», которые государство будет выжимать, пока не соберет все, что человек успел впитать. Где люди могут спрятаться от налогов на бензин и сигареты, спрашивает он? Однако исследования неформальной экономики предсказывают, что россияне будут находить все более изобретательные способы, чтобы не отдать свой с трудом заработанный рубль. В другой своей статье Иноземцев подмечает, что государство признает, что не знает, где работает 38 миллионов россиян. Обычные россияне, которые едва сводят концы с концами и каждый день думают о том, как жить дальше, вряд ли страдают так называемой «выученной беспомощностью», как утверждает Валерий Соловей.
Альтернативные подходы: инфраполитика кочевников
Даже самые маргинализированные и «слабые» люди не так пассивны, как кажутся. За последние три десятилетия люди привыкли к неформальному сетевому способу управления Россией: капитализм без капиталистов, правление без закона, власть без ответственности. Сэмюэл Грин утверждает, что там, где люди вынуждены приспосабливаться к неформальным политическим и экономическим социальным отношениям, они начинают сопротивляться институциональному строительству и формальным бюрократическим путям «нормального» функционирования государства. Этот парадокс можно выразить просто — россияне хотят видеть больше и меньше государства одновременно. Это связано как с наследием патернализма социалистической эпохи, так и с травматическим постсоциалистическим переходным периодом.
Ирония заключается в том, что привилегированные наблюдатели рассматривают простых россиян как «губок», в то время как сами пользуются услугами неформальных работников. Няни, уборщики, водопроводчики, чинящие отопительные системы, экономические мигранты, строящие дома, — их скромное, но вместе с тем мощное «экономическое неповиновение» в виде уклонения от уплаты налогов является сопротивлением «государству-налогодобытчику». Стоит отметить, конечно, что неформальная экономика эксплуатирует и насаждает неравенство не в меньшей мере. И хотя это указывает на фундаментальную слабость государства, эта такая же его «особенность» как и «недочет».
Размышляя о «незначительной войне», которую люди ведут против бюрократического государства, французский философ Жиль Делез назвал это «номадизмом». Эта концепция подходит для объяснения логики мобильности и «кочевничества» многих простых россиян. Для застрявших между нищетой и «добывающим государством» россиян, единственной опцией становится движение. Существуют так называемые «слабые связи», которые позволяют находить возможности тут и там — использовать бензин компании для личного пользования, банально воровать канцелярские товары с работы
Второй подход — адаптировать идею Джеймса Скотта об инфраполитическом как о «…субстрате тех более заметных форм действия, которые привлекают наибольшее внимание ученых». Скотт утверждает, что «пока мы ограничиваем наше понимание политической деятельности той, которая открыто декларируется, мы вынуждены делать вывод, что подчиненные группы по существу и не ведут политической жизни». Многие аспекты не-регистрации экономической деятельности людей квалифицируются как не совсем политические. Скотт бросает вызов традиционному пониманию инакомыслия, чтобы пересмотреть определение «вмешательства в публичную сферу». Его научный вклад включает в себя критику гегемонии и, следовательно, ложного сознания, а также теорию «предохранительного клапана» (это, например, представление о том, что патриотическая политика после Крыма служит отвлечением от банальных бед).
Инфраполитика базируется на понимании «скрытого подтекста». Чем больше «открытый текст» воспринимается как лицемерный, тем больше вероятность того, что он создаст богатую и «скрытую» альтернативу. Например, циничный разговор о важности развития человеческого капитала и производительности в России при одновременных заявлениях, что «государство вам ничего не должно», усиливает создание альтернативных смыслов. Такое неуважение воспринимается как «репетиция» грядущей несправедливости и усиливает «кочевые» действия населения. Огромная волна мемов, критикующих пенсионную реформу (иногда с юмором, но часто по делу), распространяется благодаря безопасности служб шифрованных сообщений. Два разных примера вирусного контента иллюстрируют политизацию частных виртуальных пространств инакомыслия. Первый — это влог-поэма, написанная и исполненная медсестрой с Урала. Выступая против ее крошечной зарплаты и ее неспособности накормить и воспитать своего ребенка, она спрашивает: «За что вы так не любите народ, кормящий ваши праведные жопы?». Второе — это видео, снятое региональным коммунистическим депутатом. Оно распространилось через Whatsapp и другие службы шифрованных сообщений. Пародируя новогоднее послание президента, он заявляет: «Друзья, у нас с вами был непростой год, как и многие перед ним. И проблема здесь, конечно же, не в западных санкциях … не в „ленивом народе“ … но в бессовестной и лживой власти». Один из возможных ответов государства — попытаться отключить самый надежный двигатель инфраполитики: интернет. Но, как и в случае с другими авторитарными технологическими «исправлениями», всегда останется возможность обхода блокировки. При этом совершенно не ясно, способна ли Россия отгородиться от интернета или нет.
Дело не в том, что есть некоторая точка перегиба, когда народная ярость превращается в бунт. Скорее, дело в том, что такие «скрытые подтексты» только усиливают логику номадизма — отстранения от государства. Это может быть реализовано в форме отказа от регистрации в качестве самозанятых, отказа оплаты штрафа за нарушение ПДД или смелость впервые обсудить политику со знакомыми. Каждое подобное действие запускает еще одно. Хотя номадизм и инфраполитика работают коварно, они имеют важное политическое значение. Они постоянно подталкивают к новой грани того, что можно сказать публично. В то время как идея государства как абстрактного, отдаленного и равнодушного субъекта укореняется сверху, тактика номадизма укрепляется снизу. Недавно Владислав Сурков превратил фразу «глубинное государство» в «глубинный народ» в своем восхвалении величия российской системы. Возможно, он был прав в отношении главенства русского народа, но, похоже, он забыл очень русскую поговорку о том, что «в тихом омуте черти водятся».
