Опыт жизни под санкциями, который Россия приобрела с 2014 года, является болезненным для российской власти. В 1990-е и 2000-е гг. Москва уже сталкивалась с подобными мерами. Они не шли ни в какое сравнение с текущим санкционным режимом, но тоже оказали влияние. Однако сегодня в экспертной и общественной среде доминирует мнение, что санкции как изобретение ХХ века почти никогда не достигали цели, потому что не меняли поведение тех стран, против которых они применялись.
Подобные оценки не учитывают одного важного аспекта — инструмент санкций, когда он применяется именно против государств, призван не столько принудить нарушителя к прекращению своих действий, сколько повысить его издержки и ограничить свободу рук. При этом страны, использующие этот инструмент, заинтересованы в сохранении свободы рук у себя.
По итогам шести лет постепенно усиливающегося санкционного давления на Россию можно констатировать две вещи. Во-первых, западные санкции наносят основной ущерб российской политической системе через оборонную промышленность. Во-вторых, персональные санкции не раскалывают российский правящий класс (вряд ли такой эффект вообще всерьез предполагался), но ограничивают его представителей в доступе к европейским и американским промышленным активам, а также создают инструмент давления на тех, кто имеет высокие шансы остаться частью этого класса даже после ухода Владимира Путина вне зависимости от того, когда и по каким причинам это произойдет.
Прошлый опыт
Современная Россия впервые столкнулась с иностранными санкциями, американскими, еще в 1990-е гг. В 1992 году санкции были введены против государственной компании «Главкосмос», которая должна была поставить Индии криогенные ракетные двигатели и технологии их производства. Вашингтон видел в этом угрозу распространения чувствительных двойных технологий, но кроме кнута предложил и пряник — отказ от их передачи Индии был одним из условий присоединения России к проекту Международной космической станции. Претензии США были сняты в 1995 году, когда Россия пересмотрела условия сотрудничества с Индией и присоединилась к Режиму контроля за ракетной технологией (РКРТ/ MTCR).
Позднее, в 1998—1999 гг., по подозрению в содействии иранской ракетной и ядерной программе под санкции попали несколько научных институтов, оборонных заводов, коммерческих компаний и университетов. Среди них были «Главкосмос», Балтийский государственный технический университет «Военмех», Московский авиационный институт, Российский химико-технологический университет им. Менделеева и Научно-исследовательский и конструкторский институт энерготехники (НИКИЭТ, сегодня входит в «Росатом»). Американским юридическим лицам было запрещено сотрудничать с этими организациями.
В 2000-е гг. претензии к большей части юридических лиц из этого списка были сняты, хотя отдельные российские оборонные предприятия, включая даже «Рособоронэскпорт», периодически под них попадали — обычно на два-три года. При этом дольше всего под санкциями находились именно университеты, с которых претензии были сняты только в 2010 году, что как минимум ограничивало их в сотрудничестве с американскими университетами и компаниями и в закупках американского научного оборудования. Однако все это выглядело для мира как досадные казусы российско-американских отношений и не наносило серьезного урона непосредственно российской власти — даже репутационные потери списывались на трудности постсоветской трансформации.
В самой Москве эти санкции воспринимались скорее как стилистическая «фишка» американской дипломатии. Кремль исходил из того, что в действительно важных вопросах американцы посылают совсем другие сигналы. Так было в ходе и вскоре после российско-грузинской войны 2008 года, когда российское руководство всерьез восприняло заход в Черное море группировки военных кораблей НАТО во главе с американским эсминцем. Первые западные санкции в 2014 году воспринимались российской властью через призму предыдущего опыта. Позднее Москва осознала затяжной характер этих санкций и начала адаптироваться к ним, но оказалось, что адаптироваться очень сложно, если вообще возможно.
Цена технологического эмбарго
Американские и европейские санкции, введенные в 2014—2020 гг. против России за аннексию Крыма, войну на востоке Украины, вмешательство в американские выборы, два эпизода применения химического оружия, поддержку Башара Асада и иранской ракетной программы и др., делятся на две основные группы. Первая группа — отраслевые санкции против банков, нефтегазовой и оборонной промышленности. Вторая группа — персональные санкции.
Российские государственные банки зарабатывают в основном внутри России и поэтому в условиях соответствующих ограничений в целом могут обходиться без зарубежных займов и инвесторов. При этом они сохраняют доступ к глобальной финансовой системе. Что касается нефтегазовых компаний, которым ограничен доступ к технологиям добычи на шельфовых и сланцевых месторождениях, то при ценовой конъюнктуре последних лет они в этих технологиях пока не нуждаются и в ближайшие годы вряд ли этот вопрос станет актуальным. Таким образом, в своем нынешнем виде эти санкции ограничивают возможности и влияние России во внешнем мире, но пока не грозят Кремлю разбалансировкой самой российской политико-экономической системы.
Гораздо большие издержки российская власть в настоящее время несет от санкций против оборонной промышленности. Так, российская политика импортозамещения стала эвфемизмом для обозначения жизни в условиях западного эмбарго на поставку технологий для оборонной промышленности, военной продукции и продукции двойного назначения. Это бьет как по возможностям производства высокотехнологичных вооружений и военной техники, так и по созданию гражданской продукции.
Например, эти ограничения не только тормозят модернизацию системы спутниковой навигации ГЛОНАСС и других космических систем и увеличивают организационные и финансовые издержки при обеспечении вооруженных сил средствами связи, но и повышают для России цену создания гражданского самолета МС-21. Сюда же входят издержки, связанные с попытками получить необходимые технологии в обход санкций. Здесь в ход идут разные меры: поставки от азиатских производителей (Китай, Малайзия, Тайвань и др.), промышленный шпионаж, закупка через подставные фирмы и контрабанда. Общую сумму расходов на импортозамещение оценить пока сложно, но только в 2015—2018 гг. российское правительство потратило на программы импортозамещения 1,6 трлн рублей, более $ 25 млрд.
Наибольший ущерб западные санкции наносят российской авиационной и космической промышленности, а также производителям систем связи и управления: Объединенной Авиастроительной Корпорации (в 2019—2020 гг. вошла в «Ростех»), концерну КРЭТ и холдингам «Росэлектроника» и НПО «Высокоточные комплексы» (входят в «Ростех») и, разумеется, «Роскосмосу» в том, что касается производства спутников. В меньшей степени от санкций страдают производители систем ПВО и ПРО («Алмаз-Антей» и РТИ): поскольку для таких систем не слишком важен вопрос габаритов и энергопотребления, то в их электронной начинке традиционно не использовались импортные компоненты. Помимо этого, вся российская оборонная промышленность лишилась доступа к европейскому и американскому промышленному оборудованию. И хотя это пока не так сильно сказывается, но по мере старения станков и производственных линий, закупленных в 2000-е гг., этот вопрос будет вставать все острее. Особенно если учесть, что производители российских аналогов также полагаются на пока доступные им импортные компоненты.
Политический эффект технологического эмбарго
В этих условиях Кремль вынужден тратить больше сил на поддержание социально-экономического и политического баланса в стране. Дело в том, что российская оборонная промышленность представляет одну из ключевых, но при этом экономически убыточных опор для российской власти. Получив в 2011—2019 гг. около $ 280 млрд только от российских военных закупок и свыше $ 134 млрд от экспорта вооружений (по итогам 2020 года эти цифры вырастут до примерно $ 300 млрд и $ 150 млрд соответственно), оборонная промышленность так и не смогла повысить свою эффективность. А очередной экономический спад и девальвация рубля эту ситуацию лишь усугубляют даже при прочих равных условиях, не говоря о том, что давление западных санкций не только не станет меньше в обозримой перспективе, но может еще возрасти. И это не считая того, что из-за санкций Россия вынуждена была перевести часть своего оружейного экспорта в рубли (как в поставках Индии), а также выделять зарубежным странам миллиардные кредиты под закупки ими российских вооружений (как в поставках Турции).
Другими словами, изолирование российской оборонной промышленности от западных производственных и технологических цепочек сделало ее еще менее устойчивой. Это значит, что внутриполитическое значение и внутриполитические последствия ее экономических трудностей усиливаются. И Кремль, помимо прямых расходов, будет вынужден и дальше перераспределять бремя военной промышленности между ключевыми игроками системы: между самими оборонными корпорациями, государственными банками и формально частными компаниями, приближенными к Кремлю (например, РТИ, «Трансмашхолдинг», «Базовый элемент»).
При этом российская оборонная промышленность за прошедшие годы стала гораздо более закрытой не только от независимой гражданской экспертизы, но и от экспертизы самого правительства. Чего хотя бы стоит история, когда в 2019 году вице-премьер Юрий Борисов вынес в публичное поле проблему накопившихся в 2017—2018 гг. безнадежных долгов оборонных компаний, превысивших $ 10 млрд по тогдашнему среднегодовому курсу, — решать эту проблему за закрытыми дверями уже не получалось. Кроме того, российская власть упорно бьется над решением неразрешимого организационного противоречия — как сделать оборонную промышленность гибкой и жизнеспособной, но при этом сохранить все рычаги контроля над ней в своих руках.
В этой ситуации растет цена разногласий между теми, кто так или иначе вовлечен в эти процессы. Последнее хорошо видно на примере разгоревшегося весной 2020 года конфликта между двумя давними соратниками главы «Ростеха» Сергея Чемезова — Михаилом Шелковым и Михаилом Воеводиным, против которого возбуждено уголовное дело. Для балансирования оборонного сектора Кремль давно встал на путь ужесточения экономической политики и ужесточения отношений внутри правящего класса. И сойти с этого пути без внутриполитических потрясений ему уже не удастся.
