Сдержанная реакция России на 12-дневную войну между Израилем и Ираном была не столько следствием поглощенности Кремля военной кампанией против Украины, сколько закономерным результатом выстраиваемой им союзнической политики. Даже в «доукраинский период» Москва могла предложить Ирану не более чем символическую поддержку, своего рода «одобряющее похлопывание по плечу». При этом информационный миф о российско-иранском тандеме часто раздувался независимо от намерений Москвы и Тегерана: многие западные политики и эксперты также внесли значительный вклад в создание иллюзии усиления их военных связей.
С момента вмешательства России в сирийскую гражданскую войну утверждения об «усилении взаимодействия Москвы с иранской ‘Осью сопротивления’» и «выходе российско-иранского военного партнерства на новый уровень» приобрели широкую популярность. Более того, в экспертных кругах активно распространялась идея, что именно Тегеран открыл для Москвы путь к возвращению на Ближний Восток. Этот тезис предполагал, что иранский генерал Касем Сулеймани, архитектор региональной системы безопасности Ирана, ликвидированный США в 2020 году в Ираке, якобы в ходе личных переговоров убедил Владимира Путина вмешаться в сирийский конфликт и наладить тесное сотрудничество с иранскими силовыми структурами в боевых операциях. Это, как утверждается, позволило Кремлю примерить на себя ту роль, которую СССР когда-то играл в регионе.
Решение Тегерана поставлять Москве беспилотники для использования в войне в Украине, где они стали альтернативой дефицитному и дорогостоящему высокоточному оружию, вызвало новую волну дискуссий о трансформации российско-иранского партнерства. При этом российская сторона сознательно формировала и поддерживала иллюзию коалиционного характера отношений, намекая на их военное измерение. Так, министр иностранных дел РФ Сергей Лавров подчеркивал, что договор о всеобъемлющем стратегическом партнерстве, подписанный в январе 2025 года и носящий по сути сугубо протокольный характер, предусматривает сотрудничество в сферах безопасности и обороны. В результате характер российско-иранских отношений за последние годы претерпел столь значительные искажения в информационном поле, что завышенные ожидания сформировались, вероятно, даже среди представителей иранских официальных кругов.
С другой стороны, современные отношения Москвы и Анкары внешне лишены иллюзий: их соперничество на постсоветском пространстве, Ближнем Востоке и в Африке не только сохраняется, но и усиливается. При этом, как отметил близкий к Кремлю политолог Федор Лукьянов, стороны способны «принести друг другу определенную пользу и — что важнее — не причинять друг другу существенного вреда, который каждая сторона может при желании нанести противоположной». В данном случае Лукьянов явно имеет в виду не только официальный российско-турецкий товарооборот, который превышает российско-иранский как минимум в десять раз. За обилием комментариев о росте антагонизма в двусторонних отношениях России и Турции без внимания остается другой аспект — польза конкуренции с Анкарой для инертной политики Москвы за рубежом. Это соперничество побуждает Россию к активным действиям и поиску решений, которые зачастую нехарактерны для ее бюрократизированных ведомств.
Помощь Ирана
Специфика антизападного сотрудничества России и Ирана хорошо известна: их отношения, во многом благодаря антиглобалистскому партнерству, развиваются неравномерно, с периодами прогресса и откатов из-за разногласий и взаимных претензий. Например, просочившаяся в СМИ аудиозапись речи иранского бригадного генерала Бехруза Эсбати, в которой он утверждал, что Москва систематически вводила Тегеран в заблуждение в ходе сирийской кампании, стала очередным свидетельством серьезных противоречий между сторонами. Тем не менее, Россия и Иран стремились сглаживать эти разногласия путем расширения сотрудничества на других направлениях. Это было обусловлено, в частности, осознанием Тегераном неизбежности конфронтации с Западом еще до 12-дневной войны и его стремлением к многостороннему взаимодействию. В результате Тегеран согласился на усиление активности российских спецслужб (ФСБ, ГУ ГШ ВС РФ (ГРУ) и СВР) на своей территории для проецирования влияния дальше на Ближний Восток.
Иранские прокси-силы в этой системе координат стоят особняком. В западной экспертной среде всегда был соблазн увязать развитие отношений России и Ирана с расширением контактов Москвы с игроками так называемой иранской «оси сопротивления», однако говорить о реальной синхронизации этих процессов едва ли возможно. Скорее, Москва просто предпринимала тактические шаги, не заботясь о формировании каких-либо стратегических далекоидущих связей.
Вопреки распространенным слухам, что архитектор иранской «оси сопротивления» Касем Сулеймани в июле 2015 года убедил Кремль вмешаться в сирийскую войну, это не соответствует действительности: в ходе его визита согласовывались лишь детали. К моменту приезда Сулеймани в Москву российские военные специалисты не только определили место для дислокации, но уже зачистили периметр вокруг международного аэропорта Баселя Асада, где позже была развернута база Хмеймим. Кроме того, российское Минобороны с самого начала, во избежание хаоса, предприняло попытку интегрировать многочисленные шиитские интернациональные подразделения в свою трехуровневую систему управления войсками в Сирии. Эта система состояла из группа боевого управления, командования группировки войск и оперативных групп советников на тактических направлениях. В задачи последних входило взаимодействие со всеми разношерстными сирийскими кадровыми армейскими и парамилитарными подразделениями, включая отряды афганцев, пакистанцев, иракцев и ливанской «Хезболлы».
Наиболее успешным примером сотрудничества российских военных с «Хезболлой» считаются операции в районе Восточного Алеппо в 2016 году, в которых ливанские отряды были встроены в тактику локальных действий небольших сил по всей линии соприкосновения сторон с одновременным наступлением штурмовых отрядов по сходящимся направлениям с целью рассечения города. Операция была спланирована и проведена российскими военными, а иранские прокси-силы привлекались вынужденно из-за нехватки боеспособных местных сил. Впрочем, в дальнейшем взаимодействие с «Хезболлой» не получило развития.
В 2018 году российское военное ведомство попыталось использовать разногласия в Ливане для поставки отдельных видов вооружений, однако, за исключением некоторых договоренностей, согласованный пакет вооружений и военной техники так и не был окончательно утвержден, несмотря на значительные кредитные уступки со стороны Москвы. В то же время российский бизнес — НОВАТЭК и Роснефть — при активной поддержке МИД и Кремля смогли получить доступ к ливанским экономическим проектам в 2018 и 2019 гг. Планировалось, что их деятельность поможет поставлять режиму Асаду дефицитное топливо, однако после февраля 2022 года и масштабных санкций любая деятельность на этом направлении стала невозможной.
Единственным примером удачного взаимодействия стала согласованная с российским Минобороны отправка нескольких десятков оперативников «Хезболлы» на украинский фронт для ознакомления с западной техникой и современной тактикой боевых действий. Одиозная ЧВК «Вагнер» также пыталась наладить контакты с руководством «Хезболлы» и даже начать вербовку в ряде сел Ливана, однако, по словам бывшего функционера движения, «из этого ничего не вышло».
В целом, вмешательство России в сирийскую войну действительно открыло возможности для углубления сотрудничества с различными проиранскими силами. Однако в действительности эти связи были преимущественно обусловлены конъюнктурными обстоятельствами и использовались Кремлем для демонстрации влияния или даже в качестве инструмента шантажа. Например, Москва поддерживала контакты с хуситами еще до начала сирийской кампании без какого-либо участия Ирана, но не придавала йеменскому направлению особого значения. О хуситах в Кремле вспомнили лишь в 2024 году, когда потребовалось подкрепить угрозы Владимира Путина о поставках оружия противникам Запада на фоне на фоне того, что Украина получила разрешение использовать дальнобойные ракеты.
Понятный изъян
Москва, «возвращаясь» на Ближний Восток через поддержку режима Асада, в первую очередь опиралась на собственные возможности, но Кремль прекрасно осознавал, что действует не в одиночку, а под прикрытием Ирана и на фоне активности его многочисленных союзников, вовлеченных в затяжные наземные боевые действия. В тот период в российском экспертном сообществе господствовало мнение, что Иран успешно выстроил «ось сопротивления», и все региональные и внерегиональные акторы вынуждены учитывать эту «интеграцию арен» (Сирия, Ирак, Ливан, Йемен) при военном планировании и реагировании.
Однако вряд ли тогда в Кремле, предпочитающем, как и иранское руководство, вынужденно выстраивать отношения со специфическими режимами, осознавали основной недостаток подобной «архитектуры». Дело в том, что «арены», которые объединял Тегеран, уже давно находились в состоянии глубочайшего перманентного экономического кризиса. В этом контексте мастерство израильских спецслужб и армии заключается не столько в проведении конкретных операций против Тегерана и его прокси-сил, сколько в искусной стратегической игре, учитывающей именно этот фактор нестабильности.
Так, «Хезболла», будучи ключевым союзником Ирана из-за своей географической близости к Израилю, давно стала для Ливана не только военно-политическим движением, но и неотъемлемой частью шиитской общины и выразителем ее интересов. Однако ее усиление и политические интриги привели к кризису отношений всей элиты Ливана с арабскими монархиями, которые могли бы финансово помочь в восстановлении страны. Открытие фронта против Израиля в условиях острого политико-экономического кризиса ради поддержки ХАМАС обернулось для «Хезболлы» не только потерей местных союзников, но и невозможностью эскалации на своих условиях конфликта с ЦАХАЛ и МОССАД, которые, к тому же, способны проводить сложные операции, подобные «пейджерной». В результате это привело к беспрецедентному ослаблению движения, а затем к его «молчанию» — неважно, согласованному с Тегераном или самостоятельному, — во время 12-дневного израильско-иранского конфликта.
Плюсы конкуренции
Несмотря на существующие разногласия, Иран для России остается тактическим союзником и антизападным партнером, тогда как Турция, особенно с учетом пропагандистских нарративов кремлевских СМИ, воспринимается как противник и оппонент, входящий в блок НАТО. Реальных примеров российско-турецкой конкуренции достаточно много, а если верить ура-патриотическому российскому Telegram-каналу «Рыбарь», это соперничество и вовсе на знает границ.
В Сирии Анкара напрямую поддержала оппозицию в свержении режима Асада, дружественного России и Ирану, и выступает за сворачивание российского военного присутствия на базах Хмеймим и в Тартусе. В Ливии Турция вынудила войска Хафтара и наемников ЧВК «Вагнер» отступить от Триполи. В Нагорном Карабахе она способствовала победе одной из сторон, а в Центральной Азии активно поощряет самостоятельность бывших советских республик через различные интеграционные проекты. Эти страны помогают России обходить санкции, но отвергают прежние, зачастую высокомерные, подходы Кремля в отношениях с ними, что особенно заметно на примере взаимодействия Москвы и Баку.
Впрочем, парадокс российско-турецких отношений и их конфликтный потенциал во многом обусловлен сходством персоналистских режимов Путина и Эрдогана, а также их взаимной симпатией. Если взглянуть на перечисленные выше «унижения» Кремля с иной перспективы, действия традиционного противника можно интерпретировать как проявления активности «заклятого друга».
В Сирии фактор Турции заставил Москву считаться с оппозицией, имитировать политический процесс, а также привел к тому, что глава МИД нового исламистского правительства встретился с Путиным, поскольку Дамаск пытается не попасть в полную зависимость от Анкары. В Ливии именно договоренности России и Турции сначала привели к стабилизации и более четкому и устойчивому разделению страны на две части, а позже — к расширяющейся инвестиционной активности турецкого бизнеса на востоке, то есть на территории Хафтара, где «окопался» российский Африканский корпус. В Карабахе функционирование совместного российско-турецкого мониторингового центра позволило Кремлю оперативно купировать разговоры о потере влияния на Южном Кавказе. Кроме того, победа Азербайджана в «третьей войне» в 2023 году при поддержке Турции позволила России, несмотря на все издержки, наконец избавиться от очередной постсоветской «горячей точки». В Африке — прежде всего в Буркина-Фасо, Нигере и Мали — Турция хотя и конкурирует с Африканским корпусом, но в целом операциями разведки и ЧВК SADAT, а также поставками разведывательно-ударных БПЛА поддерживает стабильность дружественных Москве центральных властей. Более того, турки периодически выступают переговорщиками там, где россияне этого сделать не могут, не умеют или не хотят, например, в дипломатическом конфликте между Мали и Алжиром.
В то же время репутация Турции как беспринципного торговца и ее членство в НАТО при собственных непростых отношениях с Западом помогают Москве не только преодолеть кризис внешнеполитического перепозиционирования, но и продолжать обходить санкции и даже прикрывать теневую активность на Ближнем Востоке, включая шпионаж (чем, кстати, занимается на турецкой территории и Иран). Периодически Анкара предпринимает демонстративные запретительные шаги в отношении российского бизнеса, но вскоре эти рестрикции либо ослабляются, либо становятся прикрытием для более масштабных проектов по сотрудничеству. Например, публичное обсуждение проблем с банковским обслуживанием часто отвлекает внимание от рекордного экспорта Турцией нефтепродуктов из российской нефти в США и Европу, создания офшорных фондов, поставок в Россию через Турцию высокоточных станков для сварки и резки металла, запчастей и даже пассажирских самолетов.
В итоге, если Иран в процессе «возвращения» России на Ближний Восток и в Африку выступал своего рода опорой, то Турция как конкурент продолжает играть роль катализатора, побуждающего Москву преодолевать инерцию политического мышления и выходить за рамки собственных пропагандистских клише. Турецкая политическая элита — как власть, так и оппозиция — стремится значительно укрепить роль своей страны не только в проблемных регионах, но и в Европе, безопасность которой, согласно тезису, продвигаемому администрацией турецкого президента, напрямую зависит от возросшей военной мощи Турции и ее ключевой роли в Черноморском регионе. Для Москвы это открывает определенные возможности. В частности, это шанс пересмотреть и обновить прежние неудачные подходы, чтобы выстраивать реальную архитектуру безопасности, а не прибегать к ультиматумам и военным авантюрам, которые лишь способствовали укреплению блока НАТО, находившегося до 2022 года в процессе разоружения.
