С самого начала вторжения в Украину многие россияне активно противостоят своему правительству с моральной точки зрения. Действительно, в последнее время все большее внимание СМИ привлекают так называемые «партизанские» акции, участники которых демонстрируют готовность выступать перед прессой. Эти зачастую насильственные действия — и то внимание, которое они привлекают к себе в России, - ставят перед нами несколько вопросов. Кто эти люди? Стоят ли насильственные действия риска и эффективны ли они вообще? Почему действия партизан_ок вызывают столь бурные дебаты среди россиян, выступающих против войны? Наконец, партизанская активность провоцирует более фундаментальный вопрос, представляющий интерес как для специалистов, так и для широких наблюдателей: какой тип активизма возможен в России сегодня?
Наиболее заметными антивоенными акциями прямого действия стали поджоги призывных пунктов. Эти акции начались сразу после вторжения. Вопрос о том, насколько эффективны или организованы такие атаки, остается спорным. С одной стороны, это действия поразительного символизма: бросать бутылки с зажигательной смесью в окна государственных учреждений, где хранятся бумажные документы о прохождении военной службы, — это серьезное заявление. С практической точки зрения уничтожение этих архивов данных может помешать или затруднить мобилизацию солдат.
С другой стороны, нападения выглядят несвязанными между собой и неорганизованными. Как правило, они совершенно неэффективны: огонь не повреждает реальные папки с документами. Кроме того, они сопряжены с большим риском: многие поджигатели были задержаны и затем получили длительные тюремные сроки. Но, пожалуй, самое главное обстоятельство заключается в том, что они вызывают смешанные чувства даже у тех, кто настроен против войны. Это связано с тем, что подобные акции в основном выходят за привычные рамки концепции ненасильственного, тщательно продуманного и организованного протеста.
Кроме того, к этим акциям относятся с подозрением еще и потому, что такие нападения обычно означают риск для соседних жилых домов или гражданского персонала военкоматов, например, ночных сторожей. Такие действия кажутся совершенно чуждыми воображаемому миру морально сознательного социального реализуемого инакомыслия, а те, кто их совершает, скорее всего, будут названы «хулиганами» или отщепенцами.
Тем не менее, недавняя серия интервью в независимой русскоязычной прессе, вышедшая в январе 2023 года, привлекла дополнительное внимание к активистам, пускающим поезда под откос и повреждающим железнодорожную инфраструктуру. В частности, о деятельности одной такой группы — Боевой организации анархо-коммунистов (БОАК) - вышли материалы на BBC Russian (а также в Doxa, Холоде и в The Insider). В репортажах подробно рассказывалось о пытках, которым подверглись родственники членов БОАК, бежавших из России, а также о, казалось бы, рандомных преследованиях и травле бывших левых активистов. Многие из этих активистов имели лишь самые минимальные квалификации для участия в прямом [протестном] действии, и вряд ли они могли быть причастны к насилию. Как минимум, это означает, что ФСБ не слишком хорошо понимает, кто осуществляет такие акции. Как видится из сообщений, насильственные действия сами по себе являются делом рук радикально настроенных лиц или разрозненных ячеек, оторванных друг от друга и от «мейнстрима» левой оппозиции в России.
Более того, по данным BBC, арестованные за прямые антивоенные акции не могут рассчитывать на поддержку ведущих политических правозащитных организаций: «Большинство правозащитных организаций по самым разным причинам не помогают авторам акций прямого действия». Вместо этого этим занимается крошечная организация «Зона солидарности». Исследовав деятельность «Зоны солидарности», мы можем получить представление о том, насколько организованы антивоенные акции прямого действия. Большинство людей, которых они поддерживают, являются противниками войны с моральной точки зрения, действующими в одиночку. Либо БOAK и другим организациям удается эффективно избегать ареста, либо они просто неэффективны в своей деятельности. Обзор случаев железнодорожного саботажа, сделанный журналом Doxa, показывает, что железнознодорожные перевозки военной техники и живой силы не являются основной целью акций [«партизан_ок»].
Нет причин сомневаться в том, что очень маленькие ячейки организованного сопротивления, такие как БOAK, действительно существуют. Но если читать между строк в их интервью, где они подчеркивают важность обеспечения безопасности членов своей организации, то становится ясно, что их понятная и справедливая озабоченность вопросами самозащиты от возможного обнаружения и преследования властей сильно ограничивает диапазон их действий. Конечно, это извечное преимущество и недостаток рассредоточенного прямого действия: ячеистая структура подразумевает определенную степень защиты, но также ограничивает возможность умножить свои ресурсы и сделать что-то большее, чем просто пустить поезд под откос. Одной из причин ограниченности спектра действий подобных групп, которую наблюдатели, как правило, недостаточно принимают в расчет, является высокая способность российского государства их выслеживать и обнаруживать. «Центр-Э» (Главное управление по противодействию экстремизму Министерства внутренних дел) и ФСБ имеют увесистое досье практически на каждого, кто хотя бы отдаленно может быть готов участвовать в прямых действиях как член существующих левых организаций или правых групп. Это связано с тем, что большинство людей, достаточно радикально настроенных, чтобы стать частью такой организации, как БОАК, скорее всего, уже подвергались арестам за протест. В больших городах и на главных дорогах установлены новейшие СCTV камеры для видеонаблюдения и слежки, а Москва является мировым лидером по внедрению системы распознавания лиц. В моих интервью с левыми активистами можно проследить характерный лейтмотив: они вполне реалистично оценивают вероятность быть пойманными или задержанными во время акции. Поэтому многие «залегли на дно», многие уехали из России и фактически отказались от деятельности, связанной с этой страной. В своем исследовании активистов и активизма я уделяю внимание людям, занимающимся гораздо более обыденным экологическим активизмом. Они не взрывают железнодорожные пути, но с высокой вероятностью могут знать людей, которые устраивают акции прямого действия.
Наряду с актуальностью мощной системы государственной слежки и контроля нельзя не сказать и о долгосрочном опыте самих активистов. В материале BBC прослеживается «генеалогия» действий, фрейминга и организации, восходящая к 2011 году, когда многие люди были радикализированы опытом участия в протестах против фальсификации выборов и провалом этих выступлений. В статье BBC также упоминается транснациональный горизонтализм: россияне учатся на белорусском опыте железнодорожного саботажа, они извлекли уроки [из опыта партизан_ок в соседней стране] без опоры на организованную иерархическую структуру. Отчасти эта передача опыта стала возможной благодаря социальным сетям. Вопрос об обоснованности лишенного лидера и технологически опосредованного сопротивления в целом заслуживает большего внимания во всех видах исследования коллективных действий.
Иногда социологи, даже те из них, кто настроен критично, довольно пренебрежительно относятся к идеям горизонтального сопротивления в России, потому что они напоминают им о провале движения «Оккупай», которое настаивало на неиерархическом принятии решений. Мне такой подход кажется недальновидным продуктом западноцентричных подходов. Например, в Латинской Америке существует давняя традиция горизонтальных действий как в практическом опыте, так и в политическом мышлении. Конечно, существует обоснованная критика, что горизонтализм всегда сдерживается присущей ему демократией снизу, которая, как считается, не позволяет ему развиться в более широкое «социальное движение». Но игнорирование менее четко организованных движений снизу и одержимость журналистов и ученых видимыми (и более привлекательными и интересными) явлениями, такими как Навальный или Pussy Riot, означает, что мы упускаем из вида большую часть происходящего. В России возможна низовая мобилизация, особенно по таким конкретным вопросам, как вывоз мусора, загрязнение окружающей среды и отъем общественных пространств под застройку. Вместе с моими соредакторами Региной Смит и Андреем Семеновым мы рассматриваем эти и другие вопросы в готовящейся к публикации книге «Разновидности активизма в России». Даже в случае Навального деятельный импульс и организационная структура поддерживались разрозненными, но преданными общему делу и географически отдельными группами, которые были подчинены местным политическим моделям и паттернам.
Заманчиво думать, что большие политические изменения в России возможны только как элитарные проекты: будь то реформа, смена режима или обновление. Однако нет причин считать, что движение, представляющее переход от путинизма, не может органично вырасти из источников, которые не являются ни открыто оппозиционными, ни обязательно элитарными/политическими. Поэтому не менее важно использовать микросейсмометр социальных исследований для обнаружения таких источников. Это было показано в научной работе по горизонтализму в Южной Америке, а также в исследованиях «арабской улицы», которые способствовали революциям в Северной Африке и на Ближнем Востоке в 2010-е гг. По оценкам Петра Бизюкова и других экспертов, хотя в путинской России не удалось объединить различные группы интересов, протестный потенциал остается высоким. Бизюков руководит обсерваторией трудовых протестов по всей России. Если Россия и дальше будет терпеть военные неудачи в Украине, то сочетание негативных экономических, социальных и антивоенных настроений может, наконец, спровоцировать перемены, даже если эти перемены и не будут столь драматичными, как массовая смена элиты, о которой многие мечтают.
Классическими инструментами горизонтализма являются блокады дорог и общественные собрания, а также эксперименты с демократией на рабочем месте. Это отражает готовность граждан некоторых стран на американском континенте оспаривать и утверждать право на общественное пространство и занимать его в течение длительных периодов времени. Хотя в России также существует традиция блокирования автомобильных и железных дорог, формы протеста снизу в будущем вполне могут возникнуть в соответствии с особенностями местных сообществ — этническими, религиозными или иными. Аналогичным образом, моральный протест против завоевательной войны и бессмысленной гибели российских граждан является сильной мотивацией, о чем свидетельствуют несанкционированные действия тех людей, которые более или менее спонтанно нападают на призывные пункты или даже на самих работников военкоматов. По мере того, как война затягивается, решения отдельных людей становятся не менее важными. Рабочие заводов по производству боеприпасов, например, могут прибегать к индивидуальным актам саботажа. В статье об антивоенных акциях The Insider описаны менее заметные виды сопротивления и активизма и используется термин «косячить». Он означает выполнять работу некачественно, в данном случае -намеренно. Действительно, само по себе показательно, что в русском языке есть три различных слова для обозначения саботажа, в то время как в английском языке используется только одно. Существует мнение, что именно из-за саботажа в последнее время происходит больше пожаров и аварий, чем обычно. Если пожары на военных объектах в Москве, Твери или Иркутске могут считаться впечатляющими примерами индивидуальных или групповых действий, то любой вид халтуры, нерасторопности, проволочек и мелкого саботажа можно назвать «инфраполитическим» сопротивлением (по известному термину, придуманному Джеймсом К. Скоттом для описания «оружия слабых», направленного против тех, кто господствует над ними).
Сегодня в публичном дискурсе о российской активности прямого действия главенствует либеральная когорта наблюдателей, многие из которых находятся в изгнании. Как отмечает редактор журнала DOXA Армен Арамян, они вооружены множеством неявных и явных убеждений, но в любом случае многие активисты приучены избегать прямой конфронтации с властями. Эти убеждения смешивают идеологию и мораль: часто прямое действие рассматривается как аморальное и непрактичное. Например, нападения на призывные пункты считаются «бесполезными», а риск попасть за решетку у исполнителей этих акций слишком высокий. Протесты на Болотной площади — мирные массовые демонстрации 2011−2012 гг. — все еще считаются идеальным типом выступления: мирный протест с потенциалом для свержения авторитарного лидера. Некое будущее объединение городских жителей в (мирный и морально осознанный) уличный протест все еще рассматривается как жизнеспособный сценарий для перехода к постпутинизму и окончанию войны. Можно также заметить среди некоторых наблюдателей моральное отвращение или даже опасения по поводу акций прямого действия таких групп, как БОАК. Однако прямое действие, мирный протест и пикетирование, а также скрытая и незаметная инфраполитика — одинаково действенные формы сопротивления войне.
