В России рост реального среднего класса и здорового частного сектора экономики на каждом шагу встречает преграды, в основном призванные защищать интересы государства и связанного с ним крупного бизнеса. Государственные монополии контролируют целые отрасли экономики, в особенности в стратегических секторах. Как показывают исследования (например, недавняя работа политолога Ильи Матвеева), государство и крупный бизнес пользуются преференциями при доступе к банковскому финансированию.
Сейчас общепринятым является взгляд на российскую политэкономию как гибридную форму «государственного капитализма». Однако при этом меньше внимания уделяется тому, как эти процессы влияют на предпринимательство и как сказываются на развитии общества в целом. Широко изучается применение силы для получения доступа к материальным ценностям, а также насильственные формы рейдерства. Однако аппетиты «элитных инсайдеров» к приобретению незаработанных ценностей и источников ренты таковы, что даже предприятия малого бизнеса становятся предметом «отбора», а не «обмена» (в терминологии Джеральда Истера). Все это — отражение процесса «взросления» элит, а также процесса собирания природных ресурсов государством.
Практически в любом обществе разнообразие малого и среднего бизнеса считается ключевым индикатором здоровья экономики и общества в целом. В этой логике, вытеснение семейного бизнеса — плохой знак. Причина может быть либо в том, что крупный капитал обладает предпочтительным доступом к функциям государства, либо в том, что мелкие предприниматели не выдерживают налогового и административного давления. Российский малый бизнес страдает от обеих этих проблем и ситуация скорее ухудшается, чем улучшается. Попробуем подробнее изучить этот вопрос, начав с общей картины и постепенно изучая ее все более детально, чтобы увидеть, как именно идет выдавливание предпринимательства и как неформальный «микробизнес» становится едва ли не единственной альтернативой для тех, кто не пользуется покровительством «людей из системы».
Одна из важных метрик — доля «доходов от предпринимательской деятельности» в доходах населения. В 2000 году этот показатель составлял 15%; к 2018 году он сократился вдвое — до 7,5%. Точно так же микроскопическими являются доходы от собственности — всего 5%. Похоже, пресловутый широкий класс собственников так и не сложился. Количество предприятий малого и среднего бизнеса (ПМСБ) сокращается на 6−7% в год. Другим индикатором служит средний размер фирм. В готовящейся к публикации книге исследователь труда Стивен Кроули утверждает, что Россия — из ряда вон выходящий пример привилегированного положения крупных предприятий: 80% занятости в сфере производства приходится на крупные компании; лишь 10% населения страны занято на ПМСБ (для ЕС эта цифра составляет 70%). С началом российско-украинского конфликта и его экономических последствий консолидация только усилилась; подавляющее большинство закрывшихся предприятий относились именно к малому бизнесу.
Имеются также свидетельства роста монополий и картелей и сворачивания конкуренции. Как сообщает Дэвид Сакони, в 2016 году 14% компаний заявили, что «не имеют конкурентов» (по сравнению с 1% в 2013 году). Однако в тот же период количество рассматриваемых в суде дел о «недобросовестной конкуренции» резко сократилось, в то время как Федеральная антимонопольная служба продолжает пользоваться дурной славой за бюрократическое давление на ПМСБ. Общий вывод Сакони таков: с 2014 года ПМСБ испытывают непомерное давление, в том числе «резкий рост процентных ставок, неподъемное налоговое бремя и отсутствие гарантий защиты прав собственности.
Неэффективные действия властей
То, насколько плохо обстоят дела и перспективы ПМСБ, видно по бесплодным усилиям министра экономического развития Максима Орешкина. Такие схемы, как кредиты с низкой процентной ставкой для ресторанов и небольших магазинов, — лишь капля в море (30 миллионов долларов). Эти кредиты сами по себе неэффективны: на региональном уровне они практически полностью идут «своим людям». На самом деле упомянутая выше кредитная схема — возвращение к старой политике: похожая схема была отменена, поскольку от нее выигрывали в основном банки. Ею также злоупотребляли компании, имеющие политические связи. Например, в Калужской области в 2017 году все субсидированные кредиты получили четыре компании, которыми владело одно и то же лицо. Но даже если бы эта схема обеспечивала равный доступ, индивидуальный предприниматель с низкоприбыльным бизнесом должен принимать во внимание реальную процентную ставку с учетом инфляции. Хотя инфляция сокращается (до 5% в 2019 году), вместе с нею сокращается и спрос.
Еще одна схема — отмена налога на «вмененный доход» для малого бизнеса с 2021 года. Кроме того, для розничной торговли расширяются положения об «обязательных штрих-кодах» для продуктов, что позволит государству в реальном времени оценивать товарооборот и обязательства по налогам. Эти изменения призваны одновременно предотвратить налоговые махинации и помочь малому бизнесу, облагая налогом реальный оборот. Однако на самом деле эта реформа наносит по бизнесу серьезный удар: для небольших магазинов издержки на маркировку и ее обслуживание будут неподъемными. «Виртуальный кассовый аппарат» требует гораздо большей работы по маркировке и контролю запасов. Наконец, такие предложения, как «надзорные каникулы» для защиты «сознательных» предпринимателей от излишнего внимания надзорных органов, лишь подчеркивают то, насколько малый бизнес зависит от алчных и коррумпированных бюрократов. Хотя частота некоторых проверок действительно снизилась, при этом резко (на 74%) возросло число «внеплановых» визитов инспекторов. Например, только в 2018 году в России прошло более 220,000 проверок противопожарной безопасности. Многие из них были «незапланированными»,
Как выжить на продуктовом рынке
Эта динамика хорошо видна по изменениям в работе магазинов и занятости в ПСМБ в малых и средних городах. В городе с населением 20 000 человек, где я провожу полевые исследования, осталось только два независимых продуктовых магазина. Для сравнения, в начале 2000-х таких магазинов было более десяти. Их место заняли три сети минимаркетов. Это очень удобно, однако является классическим примером картельного сговора. Одной из этих сетей владеет государственный банк. Двумя другими — олигархический капитал. Эта тенденция сохраняется и в более широких масштабах: около 40% торговли контролируется крупными ритейлерами. И эта тенденция только нарастает. В самых бедных районах сети вообще не представлены, однако даже реальные местные предприниматели едва ли смогут свести концы с концами. Об этом в 2017 году громко высказался предприниматель Дмитрий Потапенко: «семь рублей — критически значимая цифра» при решении о покупке буханки хлеба. Таким образом он проиллюстрировал огромную чувствительность потребителей к ценам на товары.
Похожая тенденция наблюдается и в занятости — как на производстве, так и в сфере услуг. В городе, который я изучаю, в последние десять лет небольшие производители стали, стройматериалов и пластика либо разорились, либо продали бизнес. Часть этого — естественный процесс: многие компании были остатками крупных устаревших советских предприятий. Некоторые, занимающие узкоспециализированные ниши, продолжат свою деятельность, но большинство вымрут. Владелец местного сталелитейного завода, где работают около 100 человек, недавно продал свой бизнес крупному конгломерату, устав от бюрократических Дамокловых мечей и конкуренции с импортом из Китая. Однако в целом ему просто надоела тяжкая доля предпринимателя в России. «В бизнесе важно знать, когда пора сворачиваться», — сказал он мне. Другой, более оптимистичный предприниматель недавно открыл высокотехнологичную мастерскую лазерной резки, на которой заняты около 20 сотрудников. Именно такой бизнес нужен России, поскольку в нем используется по-прежнему впечатляющий российский человеческий и технический капитал. Однако, как выяснилось, он открыл это предприятие скорее по необходимости, нежели по собственному выбору. Его высокоприбыльный домостроительный бизнес «забрали» конкуренты, причем против его воли; работа еще одного предприятия, печатавшего маркетинговые материалы и школьные учебники, была заморожена из-за бесконечной налоговой проверки.
Медленный расцвет стартапов
Однако эта печальная картина — далеко не вся история. Наблюдается статистически значимый рост среди стартапов, или «микробизнеса» — предприятий с числом работников до 15 человек. Многие компании по всему миру начинают с малого, однако в России есть некоторые особенности. Дело в том, что чем меньше предприятие, тем легче ему раствориться в неформальной экономике и полностью или частично избежать налогов и проверок. Этому способствует и неоднозначность закона о самозанятости, который упоминается в моей последней статье. Действительно, один из неформальных способов избавиться от обременительного и грабительского государственного регулирования — увести бизнес в подполье. Я лично был свидетелем этого феномена. Значительная часть неформальной экономики связана с микробизнесом, который в основном состоит из единоличных торговцев.
Если государство хочет поддержать легальный микробизнес, одним из способов было бы возвращение наиболее видимого примера: уличных ларьков, где обычно продаются газеты, журналы, горячая еда, напитки, или даже одежда, хозяйственные товары и игрушки. Несмотря на вечные проблемы, такие как мафиозный рэкет и высокая арендная плата, эти микроритейлеры возвращаются на улицы за пределами Москвы и Санкт-Петербурга. Хотя спрос на них очевиден, до их полного восстановления пока далеко; кроме того, местные власти зачастую недолюбливают такие проявления малого бизнеса. Всего сейчас в России насчитывается 16 000 ларьков, тогда как несколько лет назад их было 42 000. Тем не менее, возрождение ларьков, а также рост числа неформальных единоличных торговцев, показывают, что предпринимательский дух в России не иссяк. Тем не менее, он ограничен нишей индивидуальной самоэксплуатации (будь то в уличных ларьках или в теневой самозанятости) и поэтому далек от мечты о широком распространении частной собственности на средства производства, которую Джеймс Скотт ценит за независимость, потенциал для гражданского общества и самодостаточность.
