Рассвет и Закат Коммерческого Государства

Россия живет при Путине уже двадцать второй год — и имеет все шансы прожить еще долго. Созданная президентом и его соратниками/ подельниками система называлась экспертами по-разному: от управляемой де­мократии и гибридной системы до авторитарного и даже фашистского режима. Однако все эти определения не отражают важнейших черт сложившегося в России социально-экономического cтроя, который вы­глядит настолько нетипичным, что требует совершенно особого терминологического подхода.

Обычно исследователи подходят к современной России как к государству, которое в отдельных аспектах своего функционирования отклоняется от некоей нормы. Недавняя книга автора этого текста критикует такой подход. Путинская система в какой-то мере вообще не является государством в традиционном смысле этого слова. У нее нет четкой идеологии; она претендует на размы­тость и неопределенность границ; она, что особенно важно, не проводит раз­деления частного и государственного, трактуя и то и другое совершенно про­извольно; наконец, она враждебна правовой культуре как таковой, поскольку постоян­но меняет правила и принимает размытые законы, жертвой которых может стать каждый ее подданный в любой момент времени.

Природа этого странного режима определяется основной це­лью его бенефициаров: личным обогащением. Путин не был первооткрыва­телем новой системы: в той или иной мере она существует и за пределами России — в современных Казахстане, Таджикистане, Азербайджане или Туркменистане. Однако важным отличием России от этих стран является относите­льно формализованный характер режима, не имеющего семейного или кла­нового центра. Стратегия личного обогащения предполагает полную коммерциализацию власти и отношение к публичным должностям как к активу, обладающему своей ценой. Отношения «благодарнос­ти» за те или иные карьерные продвижения выступают фундаментальной «скре­пой» между элементами властных структур, а сама система власти действует в первую очередь как механизм извлечения дохода. Важнейшим момен­том является невозможность назвать этот доход коррупционным: бенефициары системы извлекают его не в результате нарушения ими каких-то кодифицированных норм, а вполне в рамках установленных правил и законов. Бизнес, в который вовлечены чиновники, их родственники и партнеры, является тем, для обеспечения чего и существует государственный аппарат: последний должен обеспечивать собирание денег в бюджет, который отчасти присваивается бенефициарами системы, отчасти используется для удовлетворения минимальных потребностей населения, и в очень небольшой мере тратится на цели поддержания материальной и социальной инфраструктуры в работающем состоянии. Первая цель остается основной, две вторые — побочными: сколь бы ни увеличивались бюджетные доходы, в стране не строится больше дорог, не достигают­ся новые успехи в технологической сфере, да и основные социальные пособия в реальном измерении не растут уже второе десятилетие.

Это и есть «коммерческое государство». Его нельзя охарактеризовать как «захваченное государство», так как в последнем случае обы­чно фигурирует государство, реальная власть в котором захвачена формаль­но не обладающими политическими полномочиями олигархами или мафи­ози. В российском случае этого нет: страной владеют те, кто легитимно избран или назначен на свои посты в рамках определенной законом процеду­ры. Коммерческое государство обладает формальными признаками государс­тва (разделением властей, налоговой и судебной системами, армией, внешней политикой и т. д.), но на деле представляет собой бизнес-структуру, имитирующую государственный порядок. Эта имитация определяет его сильную и слабую стороны.

Сильной стороной является то, что, обладая формальными признака­ми государства, российское коммерческое предприятие Путина и К^о имеет огромные возможности, которых нет ни у одной корпорации или мафиозной структуры. Оно может создавать легальные вооружен­ные формирования, угрожать соседям, выступать стороной международных соглашений, осуществлять суверенные заимствования и денежную эмиссию, устанавливать и собирать налоги, выдавать (и продавать) гражданство, обеспечивать дипломатический иммунитет своим лоялистам и многое другое. Оно паразитирует на национальной экономике, обеспечивает превращение общественных активов и средств в частные, а также создает инструменты поддержания того состояния, в котором все это является возможным. Оно запугивает остальной мир или его отдельные части своим агрессивным и непредсказуемым поведением, но при этом не имеет ни четкой программы внеш­ней экспансии, ни ожиданий возможных выгод от таковой. Скорее внешняя политика подобного образования своди­т­ся к дезорганизации как можно большего числа иных политических структур при сохранении стабильности внутри собственных границ.

Воспринимаясь в мире и внутри страны именно как классическое государство, а не как огромная корпорация, путинская Россия обладает особыми возможностями прежде всего потому, что она имеет в арсенале своих средств влияния орудия, недоступные руководителям больши­нства цивилизованных государств: фактически частные армии; безграничные финансовые средства, используемые в том числе для подкупа и коррупции; возможность раздавать гражданство и предоставлять убежища своим сторонникам и адептам и т. д. У сегодняшней власти практически нет никаких табу — и именно поэтому диалог с подобной системой исключительно сложен: цивилизованные страны цепенеют, когда сталкиваются с «партнером», не желающим знать о законе и праве; демонстративно отрицающем грань между правдой и ложью; принципиально дающим понять, что он может купить все и вся даже в случае, когда традиционно понимаемая политическая целесообразность не предполагает такого решения. Иллюзия государственности — важнейший актив Путина и его ближнего круга. Именно поэтому самое лю­бимое ими слово — «суверенитет», а самое сакральное действие — его защита или утверждение. В мире, где права граждан уже считаются первичными по отношению к правам государств, на такой подход не находится адекватного ответа.

Слабой стороной такой системы является исключительная внутренняя неэффективность «коммер­ческого государства». Его бенефициары, поддерживающие иллюзию своих действий в качестве «нормальных» государственных деятелей, не могут отк­рыто действовать как собственники де-факто приватизированной ими страны. В отличие, например, от нефтяных монархий, где члены королевских семей входят в круг богатейших людей мира, порой называя себя президентами и премьер-министрами, Путин и его окружение не имеют такой возможности, декларируя доходы в несколько миллионов рублей в год (хотя среди российских политиков в последнее время появляются и исключения). Поэтому действую­щая система требует для своего функционирования невероятных транс­акци­онных издержек: для того, чтобы чиновники могли получить деньги из бюджета, считающиеся ими своими, приходится предпринимать действия или инициировать проекты, стоимость которых в разы превышает те суммы, ко­торые в итоге должны оказаться в нужных карманах. По мере того как система развивается, проекты становятся все более экзотическими (сейчас, например, заговорили даже о Трансполярной магистрали), цена их — все более высокой, а доля средств, доходящая до реальных исполнителей содержате­льной работы, — все меньшей. При этом верхушка осознает, что она не имеет гарантированного средства обеспечения наследования накопленных состо­яний, что порождает как бы второй круг движения средств: после их зарабатывания требуется обеление, и тут трансакционные издержки тоже весьма значительны. В результате основная проблема «коммерческого госуд­арства» воплощается не в том, что воруется много денег (это как раз его цель), а в том, что для сохранения минимальных приличий в разы большие средства расходуются бессмысленно. Это вызывает постоянный рост издержек функционирования системы без повышающегося результата.

Дополнительную проблему создает и сама организация бюрократии, которая обходится ее хозяевам все дороже — как формально, так и неформально, причем развернуть данный тренд невозможно. В «обычном» государстве от­ветом на такие процессы стала бы борьба с коррупцией, но в нашем случае она не дает результата: чем опаснее становится государственная служба, тем более высокие «премии за риск» закладываются теми, кто готов участвовать в игре. В результате арест одного вороватого чиновника с очередным миллиардом рублей в коробках из-под обуви и коллекцией часов оборачивается рос­том аппетитов тысяч других, суммарно значительно превосходящих изъятые в доход государства средства их не очень удачливого коллеги. В последние годы экономический рост в России остановился не столько из-за неустойчивых цен на нефть и западных санкций, сколько из-за того, что «ведро», которым «черпаются» бюджетные средства, стало уж слишком «дырявым». Коммерческое государство достигло в своем развитии того сос­тояния, в котором любые дополнительные средства, которые могут быть из­влечены из национальной экономики, уходят его непосредственным бенефициарам. Стремление уберечь какую-то их часть от быстрого разграбления ведет к формированию финансовых резервов, которые в такой ситуа­ции выглядят совершенно нелишними, но отвлечение средств в которые еще больше замедляет развитие страны и общества.

Само по себе появление совершенно нового типа государства (а точнее бы­ло бы, наверное, сказать — квазигосударства) является одной из самых оригинальных новаций в международной политике XXI века. Российский пример показывает, что по сути коммерческая компания способна приватизиро­вать государственные институты и выхолостить их полностью — настолько, что «государственнических» мотивов в действиях управляющих ими политиков практически не остается. Стремление к максимальному обогащению выступает эффективным средством консолидации группы бенефициаров ре­жима, ее расширения и обеспечения привлекательности членства в данной группе — причем последняя обеспечивает лояльность «винтиков» и высокую управляемость всей системы. Отсутствие любых ограничений — как морально­го, так и материального свойства — делает коммерческое государство своего рода волком в овечьей шкуре, проникшем в мирную отару: противостоять ему овцы практически не способны, так как не понимают, насколько могут меняться претензии партнера и используемые им приемы по ходу игры (не зря политические аналитики, обслуживающие этот режим, все последние годы активнее всего обсуждают концепт «мира без правил»). В то же время в основе данной системы лежит жадность — которая, как занимающий любое предоставленное ему пространство газ (причем не обязательно метан), — не предпола­гает никакого естественного предела. Начав с относительно нем­но­гого, собственники коммерческого государства довольно быстро переходят к присвоению любых доходов, генерируемых системой, практически фиксируя долю, которой они готовы делиться с подданными — и после некоторого периода балансирования в таком состоянии неизбежно начинают безудер­жное наступле­ние на права последних, осознанно ухудшая условия их суще­ствования (в России это проявилось во второй половине 2010-х гг. и хоро­шо видно на примере «оптимизации» медицины и повышения пенсионного возраста). В перспективе подобное «урезание довольствия» не принадлежащих к правящей группе граждан будет только нарастать.

Коммерческое государство не может быть эффективно раз­рушено ни извне, ни снаружи. Оно осторожно во внутренней по­литике и постоянно выделяет достаточное количество денег и ресурсов для борьбы с оппозицией; создает условия для выдавливания из страны несогла­сных и замещения их лоялистами из сопредельных стран; формирует информационную инфраструктуру слежки и террора. При этом оно достаточно авантюристично и агрессивно во внешней политике для того, чтобы западные страны готовы были ему жестко противостоять — куда с большей вероятностью на каком-то этапе будет достигнуто соглашение о «красных линиях», в пределах которых ему будет дозволено делать практически все, что угодно. Однако коммерческое государство несостоятельно в бо­лее долгой перспективе: оно способно поглотить без остатка и без позитивных последствий для общества любой объем ресурсов; оно принципиально не ориентировано на модернизацию и развитие; оно безостановочно увеличивает круг «кормящихся» и потому может существовать только до тех пор, по­ка «приватизированная» страна генерирует приемлемые для элиты доходы (при этом нужно иметь в виду, что уровень «приемлемости» также постоян­но растет). В отличие от западных экономик, которые, «оседлав» новейшую технологическую волну, вошли в мир «неограниченного богатства» (как из-за изменения специфики воспроизводственного процесса, так и в результате новой инженерии финансовой системы), коммерческое государство само закрыло себе путь такого революционного перехода. У него ос­таются сегодня только истощающиеся (и становящиеся в глобальном масштабе все менее востребованными) природные ресурсы и уверенно беднею­щий народ. Со временем ожидания самой правящей элиты придут в непримиримое противоречие с возможностями страны — и тогда неизбежно нас­тупит пора перемен.

Судьба российского коммерческого государства решается и решится не в окопах Донбасса, кабинетах Вашингтона и Брюсселя, и даже не на площадях российских мегаполисов. Она будет определена успехами декарбониза­ции, новыми возможностями глобальных финансов, миром, открывающим лучшие возможности для талантливых россиян. Сложившийся в России режим нельзя разрушить — его можно только пережить.