11 декабря российское правительство без особого шума приняло решение, которое вряд ли можно назвать рядовым: до 2028 года будет продлено разрешение на эксплуатацию старых мусорных полигонов, не имеющих надлежащей документации.
В 2017—2018 гг. тема мусора в России неожиданно политизировалась: из-за накопившихся проблем в разных регионах страны возникли протесты. Просто не замечать их было невозможно. Участники этих протестов подчеркивали свою «аполитичность» и напрямую обращались к властям. Кремль ответил созданием системы региональных операторов по обращению с твердыми коммунальными отходами. Эти операторы стали получать контракты без конкурсов. Одновременно были резко повышены тарифы. Этот эпизод подсветил одно из ключевых структурных ограничений российского экономического развития: унаследованные от советского времени активы оказываются в руках частных владельцев, не заинтересованных в повышении эффективности и внедрении современных технологий. Вместо этого они предпочитают выжимать из этих активов прибыль, постепенно доводя их до полного износа.
Продление работы «временных» свалок демонстрирует, насколько медленно работает российская система управления и как мало — при всех технократических ухищрениях — дали усилия правительства Михаила Мишустина по внедрению в нее «страховки от дурака».
При этом чиновники рапортуют о большой победе: уровень бедности в России якобы стал самым низким в истории — 6,5%. Снижение бедности стало одним из ключевых приоритетов властей после внесения изменений в Конституцию в 2020 году: в новой ее версии эта задача была прямо зафиксирована. То, что число людей, живущих за чертой бедности, сократилось, конечно, свидетельствует о прогрессе — но с существенными оговорками. Уже шесть лет прожиточный минимум привязан к минимальной заработной плате, однако этот ориентир в России откровенно занижен. Владимир Путин поставил, казалось бы, амбициозную задачу: сократить долю бедных до 5% к 2036 году. Даже если эта цель будет достигнута, говорить о победе над бедностью будет преждевременно. Картина бедности в России искажена. Причем за годы войны она исказилась еще сильнее.
У этих двух проблем — неэффективности мусорной инфраструктуры и бедности — есть кое-что общее: обе указывают на кризис инвестиций в повышение производительности.
Российский рынок труда испытывает давление не только из-за войны. Его также дестабилизируют регулярные повышения минимальной зарплаты и отсутствие новых продуктивных рабочих мест вне военного сектора. Медианная зарплата в России, по официальным данным, выросла на 14% год к году, тогда как власти настаивают, что инфляция в годовом выражении составляет лишь 6,64%. Из этого якобы следует заметный рост доходов в реальном выражении. Зарплаты бюджетников и пенсии индексируются на 7,6%, что формально также означает рост быстрее инфляции. На прошедшем недавно форуме ВТБ «Россия зовет!» об экономическом спаде говорили в сдержанных выражениях: экономика ищет «новое равновесие». Владимир Путин и министр экономического развития Максим Решетников говорят о «мягкой посадке». Однако эти цифры и заявления не стыкуются с динамикой оборота розничной торговли, ситуацией на рынке жилья, продажами автомобилей, а также с многочисленными наблюдениями, которые делаются «на земле».
Нет, россияне вряд ли становятся богаче. Скорее, наоборот. Зарплаты наименее оплачиваемых работников подрастают, но весь этот прирост сразу же растворяется в инфляции: рост цен на базовые товары заметно опережает средние показатели. Хуже того, сложившаяся за десятилетие модель роста занятости в низкопроизводительных секторах — прежде всего в общепите, рознице и услугах с низкой добавленной стоимостью — не может быть переломлена, пока инвестиции по-прежнему концентрируются в оборонном секторе, а общий объем вложений в основной капитал продолжает снижаться.
Как бы мы ни называли происходящее — «новым равновесием», стагнацией или рецессией, — продление сроков эксплуатации нелегальных свалок и индексация зарплат и пенсий в соответствии с официальной инфляцией укладываются в одну и ту же, давно отработанную формулу. Всякий раз, когда федеральный бюджет начинает сжиматься, приоритет отдается денежным выплатам населению — в ущерб капитальным вложениям. После этого власти неизбежно ищут способы выжать еще немного ресурса из стареющей инфраструктуры и коммунального хозяйства. Министр финансов Антон Силуанов, остро реагирующий на упреки в «жесткости» бюджетной политики, теперь оправдывает новый виток бюджетной экономии рассуждениями о «работе на опережение». Новое бюджетное правило снижает базовую цену нефти с $ 60 до $ 55 за баррель к 2030 году — то есть, по $ 1 в год, каждый из которых придется компенсировать из других источников. Это выглядит скорее не как стратегическое планирование, а как признание того, что дальнейшее повышение налогов чревато болезненными экономическими шоками уже в ближайшей перспективе.
Доходы бюджета — еще один важный вопрос. В последние три года федеральный бюджет в январе-ноябре выглядел относительно сбалансированным, но каждый раз картина рушилась из-за масштабного декабрьского всплеска расходов — выплат подрядчикам и авансирования проектов. На фоне неблагоприятной конъюнктуры нефтяного рынка и действия санкций дефицит в 2025 году уже достиг 4,3 трлн рублей — причем еще до традиционного декабрьского всплеска расходов. Пока дефицит не выглядит разрушительным, но он подстегивает инфляцию, не устраняя при этом узких мест, которые продолжают толкать цены вверх в экономике, балансирующей где-то между вялым ростом и быстрым охлаждением.
Вместо открытого повышения налогов власти делают ставку на «обеление» неформального сектора, рассчитывая к 2027 году получить дополнительно около 1 трлн рублей за счет сокращения его доли в ВВП на 1,5 п.п. Ирония здесь очевидна: чем успешнее государство будет «обелять» экономическую активность — курс, взятый всерьез после аннексии Крыма ради пополнения доходов, — тем нагляднее будет выглядеть абсурдность общей конструкции бюджета, его расходных приоритетов и попыток вовлечь частный капитал.
У части занятых в военной экономике доходы по-прежнему растут. Опрос ЦБ показывает, что эти люди в основном проживают в центральной части России. Убедительных данных о сильном росте реальных зарплат по стране в целом так и не появилось. Спрос на складские площади, по прогнозам, в 2025 году сократится более чем на 43%. С пиковых уровней 2023 года он снизится более чем в два раза. Такую динамику уже трудно списать на простую нормализацию после перегрева — скорее, речь идет об охлаждении спроса. Это еще одно свидетельство того, что в целом россияне в реальном выражении скорее беднеют.
Мы начали со свалок не случайно. Это иллюстрация более глубокой проблемы: неспособности строить, инвестировать, развивать частные рынки и выводить экономику за пределы логики сиюминутной целесообразности. С 2012 года в основе экономической политики лежит убеждение, что одни лишь низкие процентные ставки способны компенсировать изъяны модели роста 2000-х, финансируемой за счет энергетической ренты. Но когда инфраструктура разрушается, а вложений в дороги, образование и другие базовые вещи не хватает, даже низкая инфляция не спасает положение.
Почти 40% доходов среднестатистического российского домохозяйства уходят на продукты и базовые товары. Внятного плана капитальных инвестиций, способного запустить устойчивый рост, так и не появилось. Прогноз роста ВВП в 2026 году даже на 1% выглядит абсурдно, поскольку число вакансий падает, а доходы в большинстве отраслей снижаются. В этих условиях кампания по борьбе с бедностью будет вести не к сокращению ее уровня, а лишь к тому, что она будет распределена более равномерно.
Многократное повышение минимальной зарплаты при отсутствии государственных инвестиций и роста производительности труда улучшает статистику неравенства, но не реальные условия жизни. Потери от неверных политических решений накапливаются до тех пор, пока цена содержательных изменений не становится запредельно высокой. В этот момент власти выбирают другую линию: начинают убеждать граждан, что те не заслуживают большего, не вправе рассчитывать на лучшее и не должны ждать помощи сверху. Вместо этого система выжимает максимум из того, что уже есть, растягивая сроки службы до предела — будь то свалок, транспортной инфраструктуры или, в случае работников военных заводов и военных, самих людей.
