Проблема напряженных отношений внутри российских вооруженных сил, вызванная погоней Кремля за желанной миллионной армией, его же недоверием к этой армии и высокой текучкой кадров, — это один из аспектов, характеризующих их нынешнее состояние. Другой аспект: достигнутые пределы в их техническом оснащении и способности участия в современных конфликтах.
Российская власть сегодня пользуется плодами военной реформы 2009−2012 гг., многие теоретические аспекты которой были сформулированы еще в конце 1980-х гг. И хотя эта реформа оказалась не завершена в части военного образования, а многомиллиардная программа перевооружения армии постоянно сталкивается с ограниченным потенциалом российской военной промышленности, ее оказалось достаточно для кампаний в Украине и Сирии.
Но сегодня Москва уже начала ощущать ограничения своих военных возможностей. Речь, прежде всего, идет о противоречии между техническим и организационным состоянием ВС, а также об их слабой готовности к тому, что современная война проходит преимущественно в городской среде. Поэтому в ближайшее десятилетие Россия должна будет решать, как ей дальше развивать свою армию. Тем не менее, значительное и пока не ясное влияние на эти поиски окажет политический процесс 2021—2024 гг., когда российская авторитарная система будет формулировать основы для своего сохранения.
Управление и связь как ахиллесова пята
На протяжении многих лет российская армия, как до нее советская, испытывала проблемы с системами связи и управления. В результате принятой в 2011 году программы вооружений (ГПВ-2020) в ВС поступили десятки тысяч комплектов оборудования связи — от индивидуальных радиостанций до мобильных и стационарных пунктов связи, включая компьютеризированные комплексы управления войсками на разных уровнях. Вершиной всех этих усилий стал Национальный центр управления обороной, построенный в Москве. Центр позволяет получать и обрабатывать информацию, а также управлять войсками на стратегическом уровне. Сюда же можно отнести обновление космического эшелона военной связи, включая развертывание в 2017—2019 гг. четырех геостационарных спутников Благовест, наиболее продвинутых российских коммуникационных аппаратов, построенных с использованием европейских комплектующих.
Все эти усилия действительно позволили улучшить качество управления и связи в российской армии — как минимум, это подтверждается военной кампанией в Сирии. Тем не менее, военному руководству уже к 2017 году стало очевидно, что этих улучшений недостаточно для успеха в современной войне. Например, в статье, одним из авторов которой является нынешний главком Воздушно-космических сил и бывший командующий российскими войсками в Сирии генерал-полковник Сергей Суровикин, в качестве главной проблемы было названо «глубокое несоответствие между организационными и техническими направлениями» выполнения боевых задач. Проще говоря, эффективность средств управления и связи, а также вооружений, которые российская армия получила в последние девять лет, оказалась ограничена существующими в ВС подходами к подготовке офицеров и младших командиров и самой системой принятия решений.
Отказ от реформы военного образования, подавление всяческой инициативы в войсках, когда все больше ответственности делегируется наверх, и ставка на поле боя на сводные соединения, формируемые из подразделений различных воинских частей, солдаты и офицеры которых в мирное время друг друга не знают, дали закономерный результат. Скорость принятия решений и их качество не удовлетворяют российских военачальников. И хотя они осознают необходимость «принципиально новых подходов к организации информационных процессов в системе управления и разработки таких методов управления, которые обеспечат оптимальную реализацию боевых возможностей» войск — решение этой проблемы находится явно за пределами политического мандата Шойгу и его заместителей. К новой военной реформе российская власть не просто не готова: потребность военных в новых методах управления грозит поставить под сомнение всю нынешнюю политическую конструкцию в России.
Очевидно, что компенсировать свои недостатки в управлении и связи можно путем противодействия системам управления и связи у противника. Именно на это и сделала ставку Москва, в течение последнего десятилетия развивая свои системы радиоэлектронной борьбы (РЭБ). Бригады и батальоны РЭБ в военных округах интенсивно перевооружались и проводили многочисленные учения. Опыт кампаний в Украине и Сирии вновь подтвердил эффективность этих усилий, вызвав сильное беспокойство на Западе.
Однако и в этой сфере российское руководство сталкивается с проблемой: на вооружении у России стоит множество дополняющих друг друга систем РЭБ, которые необходимо постоянно совершенствовать, повышать живучесть и унифицировать. Поэтому, например, на повестке уже стоит вопрос модернизации и замены тех систем, которые поступали в войска в 2013—2015 гг. Достигнутые Россией преимущества в сфере РЭБ на фоне международной технологической гонки на этом направлении не позволят слишком долго игнорировать глубинные проблемы в управлении российской армией.
Война без учета городов
Во время всех своих военных кампаний самые большие проблемы российские ВС испытывали в городах и несли там же самые большие потери. Среди этих городов — Грозный (1426 убитых, 4630 раненых и 96 пленных за три месяца боев) и Гудермес (свыше 80 убитых за неделю боев) в российской Чечне, Цхинвали и Гори (46 из 67 убитых в ходе пятидневной войны) в Грузии, Иловайск, Донецкий аэропорт и Дебальцево в Украине (по некоторым оценкам, свыше 1000 погибших, но отделить потери местных боевиков от потерь российских солдат сегодня невозможно), а также города в Сирии. Самым крупным городом из всех был именно Грозный с населением свыше 350 тысяч человек в 1994—1995 гг. Для сравнения, в ходе пятимесячных боев за сопоставимый по численности с Грозным город Марави в 2017 году филиппинская армия потеряла 168 солдат убитыми и более тысячи ранеными.
В то же время российская армия не могла опереться на советский опыт городской войны. Во-первых, городская среда в силу процессов урбанизации стала доминировать. Во-вторых, советский подход к боям в городах был выработан еще во Вторую мировую войну, сопряжен с многотысячными потерями и в ходе последующих конфликтов и операций почти не обновлялся. В-третьих, классическая практика тотального разрушения городов в ходе боев сегодня означает для победителя слишком высокую цену их восстановления, если речь идет о крупных городах. И несмотря на то, что некоторые уроки были извлечены еще за несколько лет до военной реформы 2009−2012 гг., есть парадокс в том, что сегодня в российских ВС лишь немногие соединения готовятся к боям в условиях городов.
Если взять любые крупные армейские учения последних лет, то мы увидим подготовку к войне на пересеченной местности, но не в городах. Российские военные плохо представляют, что делать с захваченными городами: выстраивать отношения с их жителями и работать над восстановлением их экономической жизнеспособности они не готовы. Этим всегда занимались либо другие ведомства (как в Чечне), либо лояльные Москве местные лидеры и отряды (как в той же Чечне или Южной Осетии). Что касается сирийской кампании, то российские военные способны проводить разминирование в городах, оказывать содействие в восстановлении критически значимой инфраструктуры вроде мостов и организовывать доставку небольшого количества гуманитарной помощи. Также с опорой на ресурс этнических формирований, религиозно и культурно близких к местному населению, и на ресурс исторических связей в местных диаспорах Россия ограниченно способна поддерживать порядок на некоторых сирийских территориях. И только в последнее время в российской армии стали звучать голоса о том, что в своем нынешнем виде она плохо готова к городской войне.
Пока не приходится говорить о том, что российские военные готовы не просто взять город, сравняв его с землей, но и воспользоваться плодами своей победы. Среди них просто некому выстраивать работу с местным населением, местными лидерами и беженцами, налаживать порядок внутри городов и возвращать их к мирной жизни. Проблемы организации и управления сочетаются здесь с тем, что подготовка российских офицеров в области гуманитарных наук оставляет желать лучшего.
Таким образом, усилия российской власти по созданию армии, способной успешно действовать в современных конфликтах, плохо учитывают материальные, социально-экономические и политические реалии современных городов, в которых эта армия обречена действовать. Правда, пока это противоречие не слишком бросается в глаза. Дело в том, что за исключением сил специальных операций и военных советников
Опираясь на земле на своих местных союзников, прокси и наемников, российская власть делегирует им ответственность за те города, в которых она помогла им победить. Тем самым, конечно, Москва снимает с себя политическую и моральную ответственность за происходящее, но результаты ее военных кампаний ставятся в зависимость от надежности и компетентности этих людей. Проще говоря, эффективность российских ВС в современной войне ограничена не только внутренними организационными и техническими проблемами, но и целями, методами и даже интеллектуальными возможностями тех, на кого Кремль делает политическую ставку. При таком подходе российская армия может добиваться успеха на поле боя, но не может побеждать в войне.
