На этой неделе главные заголовки были заняты двумя темами: хаотичными переговорами по «мирному плану» США (из-за очевидной несогласованности внутри команды Дональда Трампа) и отставкой главы офиса президента Украины Андрея Ермака. На их фоне почти незамеченными остались важные сигналы о том, что российские власти готовят существенно более глубокие структурные изменения в экономике, чем обсуждалось ранее.
Министерство внутренних дел и другие ведомства готовятся запустить в 2027 году пилотный проект для целевого привлечения мигрантов. После двух лет отрицания этой проблемы власти наконец признали, что война сломала российский рынок труда. Спрос на рабочую силу в самых разных секторах экономики не может быть удовлетворен исключительно за счет граждан России. Но важно то, как именно власти собираются решать проблему. Возможность привлекать мигрантов получит прежде всего крупный бизнес — и это станет еще одним ударом по средним и малым компаниям, которые были бенефициарами трансформации российской экономики в начале войны. При этом поток трудовых мигрантов будет контролироваться через квоты, основанные на прогнозах спроса со стороны разных отраслей.
Иными словами, правительство намерено внедрить элементы централизованного планирования, действуя подобно вампиру: сначала оно обескровило бизнес, искусственно ограничив приток рабочей силы из соседних стран, а теперь вводит избирательные послабления для крупных игроков, ставя их в еще большую зависимость от себя.
Крупный бизнес в России давно находится в подчиненном положении. Открытым остается лишь вопрос, насколько Российский союз промышленников и предпринимателей (РСПП), объединяющий самые крупные компании, способен сопротивляться наиболее деструктивным действиям режима. При этом важно понимать, что интересы крупного бизнеса далеко не всегда совпадают с интересами общества. Например, то, что РСПП фиксирует замедление спада деловых настроений, вовсе не означает, что экономика в целом идет на поправку. Владельцы компаний обычно ощущают себя лучше, когда спрос на рабочую силу ослабевает: им становится проще привлекать работников и интенсивнее их эксплуатировать. Если бизнес действительно считает, что условия ведения деятельности улучшаются из-за охлаждения рынка труда, поводов для оптимизма нет. Банк России уже предупредил, что замедление роста реальных зарплат создает значительные кредитные риски для потребительского кредитования. Доля проблемных кредитов, по данным ЦБ, достигла 13%.
Нет сомнений в том, что российское правительство испытывает серьезное давление и активно ищет способы повысить прогнозы роста ВВП и других показателей. Например, Министерство экономического развития сейчас пересматривает оценку доли креативной экономики в ВВП. Хотя этот сектор важен, он не является надежным индикатором общей производительности экономики — если только искусственно не расширить его определение, включив туда, например, крупные интернет-сервисы. Именно этим министерство и занято, что говорит о степени его отчаяния.
В ситуации, когда войне не видно конца, премьер-министр Михаил Мишустин подталкивает свой кабинет к подготовке плана структурных изменений в экономике до 2030 года. Однако, судя по доступной информации, это в основном старые идеи в новой упаковке. Главная инновация — создание списка из более чем 60 показателей, по которым правительство сможет отслеживать прогресс в реализации национальных проектов.
Попытки напрямую управлять тем, как устроены занятость и потребление в стране, также выполняются в технократической логике. Обещания активнее привлекать к работе подростков и ветеранов войны обостряют давнее противоречие, возникшее еще во время мирового финансового кризиса 2008 года. В экономике, застрявшей в режиме низкого роста (короткий «военный бум» 2022−2023 гг. здесь не в счет), миграция легко превращается в политический инструмент. Мигрантов удобно обвинять в том, что они отнимают рабочие места у «честных россиян». Но реальные потребности бизнеса вступают в противоречие с ксенофобной риторикой.
Новый экономический прогноз правительства предусматривает замедление роста промышленного производства до лишь 1,5% в год. Такой прогноз означает либо фактический отказ от импортозамещения в потребительском секторе, либо признание того, что наращивание военного производства больше невозможно. Момент для этого крайне неудачный. Потребительская экономика на глазах рассыпается: ввод жилья сократился более чем на 20%, внутренние бронирования на новогодние праздники упали на 20−30%, продажи автомобилей снизились на 22% в годовом выражении, а скрытая безработица выросла примерно на 50% за период с января по октябрь.
Получается, что перспективы трудоустройства ветеранов становятся все более мрачными. При текущих процентных ставках российские компании не могут поддерживать выпуск. То, что производство отечественной дорожно-строительной техники за январь-сентябрь упало на 41%, — лишь один из многочисленных тревожных сигналов. Если падают даже «простые» категории импортозамещения, то какие рабочие места вообще останутся для ветеранов? Розница? Сфера услуг? Неужели инициатива Минтранса списать суда старше 40 лет каким-то образом создаст всплеск спроса на токарей, сварщиков и рабочих машиностроительных производств?
В то время как правительство бездействует, Банк России делает единственное, что может, чтобы сдержать инфляцию — сохраняет ключевую ставку высокой, подавляя инвестиции и потребительский спрос. Это токсичное сочетание для рынка труда. Официальная безработица остается на рекордно низком уровне, а заявленный спрос на рабочую силу по-прежнему высок, но неясно, какая его часть переживет рецессию в гражданском сегменте экономики.
В итоге вопрос миграции становится еще более взрывоопасным. С одной стороны, власти должны обеспечить занятость ветеранов. С другой стороны, России все же нужны мигранты, если она хочет сохранить хотя бы какой-то экономический рост, потому что работа, которую выполняют мигранты, ветеранам либо не подходит, либо не нужна.
